Александр Золотько: «Ненавижу корпоративную солидарность»
Писатель Александр Карлович Золотько родился в Харькове 27 марта 1963 года. Окончил филологический факультет Харьковского университета. Работал журналистом. Дебютная книга, конспирологический роман «Игра втемную», вышла в 1997 году, первая книга фантастики, «Игры богов» — в 2004-м. Автор романов «Молчание бога», «Последняя крепость Земли», «Пехота Апокалипсиса», «Слепцы» и других, многочисленных статей и эссе, посвященных ситуации в фантастике, составитель популярных энциклопедий. До 2009 года являлся директором харьковского фестиваля фантастики «Звездный мост». Лауреат премий «Интерпресскон-Дебют», «Баст». Живет в Харькове. Ниже представлено взятое более пяти лет назад интервью с Александром Золотько.
— Александр, фантастика, как ни крути, литература массовая, ее читают очень разные люди, от академиков и олигархов до гопников и скинхедов. А какому читателю вы адресуете свои книги, на какую «целевую аудиторию» рассчитываете?
— Да никому я не адресую свои книги. Пишется, как пишется, лексику «не фильтрую». Она, болезная, такая, какая должна быть по тексту, а не по читателю. И вопросы стараюсь рассматривать те, что мне интересны. Вот тут и начинаются проблемы. На выходе оказывается, что, так или иначе, но некая группа потенциальных (или кинетических) читателей отсекается напрочь. Причем, даже иногда не самим текстом, не проблематикой или там, философией, извините за выражение. Иногда — редакцией. Я же не напрямую с читателем взаимодействую, а через редакторов. А у них свое виденье интеллектуального уровня читателя. С «Играми богов» мне в этом смысле повезло, редактор издательства «Крылов» сказал, что, написав три романа для издательства, автор имеет право на роман для себя. А шедевром в коллекции у меня значится совсем недавняя история. Отправил я в издательство два романа и получил совершенно потрясающую внутреннюю рецензию (я бы такое о себе из скромности бы никогда не написал, честное слово), и отказ в публикации. Ибо — проблематично для восприятия потенциального читателя, и затрагиваются сложные религиозные вопросы. В общем, вначале мой потенциальный читатель отсеивается редактором, причем, исходя не из реального уровня его, читателя, а из того, каким этот уровень видится редактору, а потом уж, после выхода книги, происходит разделение по факту. Радует то, что еще ни об одной книге не было единодушного мнения. Рядом может стоять десятка и единица, плюс комментарии — от «гениально», до «полный отстой».
— Вы начинали литературную карьеру с криминальных романов. Как вам удалось так ловко перейти от, условно говоря, детективов к фантастике, от ментов и отморозков — к богам и пришельцам, от вскрытия социальных гнойников к строительству воздушных замков? Это ведь какой-то регистр в голове должен был резко переключиться…
— Карьеру я начинал не с ментов. Мне предложили написать вполне себе «фантастический» роман о войне между Россией и Украиной. Дело было в девяносто четвертом, подобных текстов еще в продаже не было, так что, издательству показалось, что это может получить отклик у публики. В результате роман получился не о войне, а о попытке ее спровоцировать, и плавно перекочевал из фантастики в политический детектив с элементами этой самой фантастики. Потом, правда, один знакомый мне сообщил, что придуманная мною фантастическая составляющая существовала на самом деле, но то — совсем другая история. Если уж глубоко погружаться в историю моих взаимоотношений с фантастикой, то придется вспомнить, что свой диплом на филфаке Харьковского университета я защищал по теме «Жанровая специфика творчества Аркадия и Бориса Стругацких», что было в то время фантастикой как по факту, так и по содержанию. И — самое главное. Меня мало интересуют социальные гнойники на теле общества. Меня они интересуют в психике и психологии персонажей, а это, согласитесь, не зависит от жанра текста. Литература, она ведь не об эльфах или ментах, она о людях, о характерах. И фантастика позволяет в этом смысле работать чуть свободнее. Вводя фантастический элемент, я могу попытаться сделать ситуацию ярче, выпуклее, драматичнее. Попадая, правда, при этом в ситуацию, когда читатель или критик изначально читают мой новый текст не как литературу, а как фантастику или фэнтези. Так ведь и в случае с детективами-боевиками происходило то же самое. Это Достоевскому могут простить детективную составляющую в «Преступлении и наказании». Это у него «черный детектив» без всяких оговорок относят к большой литературе. А другие, по определению, не могут в детективе написать ничего серьезного. Только про ментов и покойников. Или про оживших мертвецов низкопробное чтиво ваять, не то, что Н.В.Гоголь в своем бессмертном реалистическом произведении «Вий». Так что в голове никакие регистры не переключаются. Нету там никаких регистров, так, серость одна. Мозговая.
— В ваших фантастических дилогиях, «Играх богов» и «Последней крепости Земли», интрига отчасти завязана на некие тайные договоры, больше напоминающие заговоры. Власть имущие договариваются о чем-то за кулисами, а весь мир, сам не зная того, пляшет под их дудку… В чем привлекательность конспирологического подхода для читателя и писателя? В том, что объясняет все нелепости, ошибки и фатальные совпадения чьей-то злонамеренной, но разумной волей?
— Мы очень странно устроены. Наш мозг отказывается признавать какую бы то ни было пустоту и бессодержательность. Мы смотрим на облако и видим фантастических животных, птиц, воздушные замки, в конце концов. Роршах очень коварно использовал это наше свойство в своих научных целях. Мы даже религию по этому поводу придумали, чтобы объяснить себе, куда деваемся после смерти. Не может же быть так, чтобы вся наша жизнь была паузой между зачатием и разложением. Мы ищем смысл. Точно также и с заговорами, вселенскими или всемирными. Ну не хотим мы верить в то, что смерти сотен тысяч и миллионов людей произошли просто так, из-за человеческой глупости или жадности. Что президента самой могущественной державы замочил псих-одиночка. Что Чернобыль рванул из-за технической неисправности, умноженной человеческим фактором. Сколько соискателей, не пройдя по конкурсу, скажут, что не хватило ума или везения, а не попытаются списать все на сговор и заговор? Правильно, единицы. Вот и глобальные явления, катастрофы и катаклизмы списываются на это. Почему инопланетяне до сих пор не объявились? Правильно, существует заговор, который призван скрывать их от общественности. Правильно? Правильно. Но…
Как сказал некто умный, если у вас паранойя, это вовсе не значит, что за вами никто не следит. В истории что, мало реальных заговоров и договоров? Что, кто-то в здравом уме станет отрицать влияние неких сил (вполне реальных, между прочим) на судьбы целых народов? Об этих заговорах-договорах просто стало известно, о них написали, вскрыв, так сказать, подноготную. Ах, какая тут восхитительная возможность для конспирологических игрищ! Каждый знает, что пришельцы есть, но их скрывают, поэтому военные могут списывать свои испытания на пришельцев, которых на самом деле нет, а пришельцы, которые на самом деле есть, могут совершенно спокойно летать в нашем небе, потому что все решат, что это испытания военных, которые прикидываются пришельцами, которых на самом деле нет. И понять, что же на самом деле происходит, практически невозможно. А вот использовать в литературе подобные схемы о заговоре — очень даже хорошо. С одной стороны позволяет пощекотать читателю нервы — а вдруг то, что написано, и в самом деле происходит? С другой стороны дает возможность автору поставить мысленный эксперимент. Вот, если человеку предложат всемогущество, как он себя поведет? Обычный, средний человек, или группа людей. Или, опять же, возникнет необходимость драматизировать ситуацию? Или одеть в одежку, популярную ныне на литературном подиуме. Можно написать о том, как люди выживают после цунами или землетрясения, или сделать то же самое, но в рамках постапокалипсиса. Что бы там писатель ни говорил, насколько бы искренним ни выглядел, а прикидывает он, в какую обертку завернуть свою идею (или желание заработать денег). Ну, и совершенно понятно, что я говорю о фантастичности вселенских заговоров лишь потому, что и сам вхожу в группу заговорщиков, и всячески прикрываю их тайную деятельность. И пусть кто-нибудь попробует доказать обратное.
— Вы не раз выступали и в печатных СМИ, и в интернете со статьями, где, презрев корпоративную солидарность, нелестно отзывались и о коллегах-фантастах, и о массовом читателе. Если в отрасли все так печально, почему же вы пишете именно фантастику?
— Ненавижу корпоративную солидарность. Что это за чушь такая — корпоративная солидарность? То есть, если кто-то по тем или другим признакам вошел в корпорацию писателей, то теперь он может писать и говорить любую рениксу, оставаясь вне критики? Подозреваю, что саму эту корпоративную солидарность придумали дураки, бездельники и трусы, которые таким образом хотят обезопасить себя от правды. Что, если некто становится эдаким белым слоном от литературы, то все, что он сделал, по определению гениально? То есть, это кто сказал? Корпоративная солидарность? И куда ж это она девается в кулуарах, когда (обязательно в отсутствии виновника торжества) разъясняется, что он, этот виновник, и тупица, и бездарь, и сволочь… и здравствуйте, Акакий Акакиевич, как вовремя вы подошли, а мы вот только что о вас говорили, о вашем гениальном творчестве. Каждый из нас, так или иначе, цитирует Библию. Только выводы из цитат делаем странные. «Не суди и не судим будешь» у нас воспринимается как указание отказаться от критики. Как судишь, так и судим будешь — это уже почти угроза. Типа, за базар ответишь. А я — согласен. Пусть и меня судят также, как я сужу коллег своих. В глаза, без этих благоглупостей о корпоративности, корпоративной этике и корпоративной же солидарности. Что касается печального положения в отрасли — кто сказал, что оно настолько печально, чтобы и жить в нем было нельзя? Кстати, забавная аберрация восприятия. В моей статье о кризисе в русскоязычной фантастике все без исключения опознали слово «кризис» как синоним «катастрофа». А подразумевалось совсем другое. Кризис в болезни — это состояние, после которого может наступить как улучшение, так и ухудшение здоровья пациента. Это у покойников кризиса быть не может. Так что, ничего катастрофического в фантастике сейчас нет и не может быть. Идет процесс, возник кризис, после которого происходит некое изменение, а оно обязательно происходит, никуда не денется.
— Такое ощущение, что русскоязычные писатели в последнее десятилетие размножаются простым делением: сегодня только новых фантастических романов в день выходит три штуки. Что делать писателю-фантасту, как выделиться, чтобы не утонуть в этом болоте?
— Ну… Это бы к особо тиражным писателям с таким вопросом, как они выделились, как не утонули. Тут, как и в природе, возможны варианты. Павлин, чтобы привлечь к себе внимание, хвост распускает, ходит царственно и как бы намекает всем своим видом, что это он еще даже и не старался, что это только внешний слой, а внутри у него еще — ого-го! Бездны бездн. А обезьяна-ревун орет, не переставая, оглашает, так сказать, литературные джунгли беспрерывным ревом, так, чтобы все поняли — его лучше не трогать, он кричит страшно, а если дорвется до кого, то — в клочья. Так что кто-то хвостом трясет, кто-то орет, а кто-то молча ест, не переставая, жрет-жрет-жрет…
А что касается трех романов в день — так ведь хорошо это. Правильно. Да, раздражает невозможностью за всем уследить. Беспокоит кого-то, кто пишет медленно, старательно. А не хотим вспомнить, как оно было в Союзе? Издавали гораздо меньше, цензуру устраивали, ограничения выставляли, в том числе и возрастные. И что? То есть да, были замечательные писатели, гении, ставшие классиками… А бездарей не было? Посредственностей, изданных непонятно зачем, и обласканных критикой черт знает за какие заслуги? Скажете, тогда соотношение было другим? Может быть. Но вы серьезно полагаете, что сейчас мало хороших авторов? Что их количество исчезающе мало, по сравнению с общим потоком? Чушь. Полная чушь. Достаточно начать перечислять хороших (по вашему или моему субъективному мнению) писателей, как станет понятно, что не хватит пальцев на руках. И на ногах. Даже если исходить из часто цитируемого закона Старджона о девяноста процентах дерьма. Просто посчитать: чем больше весь объем, тем и десять процентов весомее, в абсолютном значении, понятное дело.
А успех…
Банальностью стало высказывание о том, что талант — это девяносто процентов труда и всего десять процентов одаренности. Для себя я вывел другую формулу. Успех — это произведение, где перемножаются талант, трудолюбие и удача. Если хотя бы один из множителей равен нулю — не важно, какой из трех — то и все произведение равно нулю. Если же его значение как угодно мало, но не равно нулю, то оно прекрасно может компенсироваться громадными размерами любого из двух оставшихся. И почти полная бездарь, наделенная нечеловеческой трудоспособностью, может «сделать» гения, награжденного нулевым везением.
Так что хочешь достичь успеха — работай. Со временем станет понятно, что тебя вывезет наверх. Или да, не вывезет.