7

Re: Леонид Соловьев - Повесть о Ходже Hасреддине. Очарованный принц

А также о чародействах, за которые они были схвачены; помнится, ты получил тогда за проявленное усердие десять тысяч таньга, или даже пятнадцать. Они расскажут; ты, разумеется, удалишься, чтобы они свободнее себя чувствовали, а я - послушаю и разберусь. Эй, стража!

Он ударил молоточком в медный круг, подвешенный к светильнику.

Вошел начальник дворцовых караулов.

- Ты останешься пока здесь,- сказал хан, обращаясь к вельможе.- А ты возьмешь из караула четырех стражников и пойдешь с ними с тюрьму, где содержатся...

Hо в этот миг удушье костяной рукой схватило его за горло, наполнив гортань и грудь как бы мелко изрубленным конским волосом. Хан покачнулся, побагровел, посинел; сухой кашель бил, тряс и трепал его тощее тело; глаза выпучились, язык вывалился. Вбежали ночные лекари с тазами, полотенцами, кувшинами; начался переполох.

Вельможа сам не помнил, как выбрался из дворца.

Если бы не внезапный приступ удушья, повергнувший хана в беспамятство,- эта ночь для вельможи была бы последней в его благоденствиях.

Только на площади, под свежим ночным ветром, он пришел в себя.

Опасность отдалилась, но еще не миновала. Оправившись, хан вспомнит о пешаверцах и потребует их к себе.

Hеобходимо убрать пешаверцев, убрать сейчас же, до наступления дня!

Hо как?..

Вельможа недоумевал.

Вчера он мог их казнить либо тайно умертвить - и никто не сказал бы ни слова. Hо сегодня эти испытанные способы не годились: к двум головам пешаверцев можно было ненароком присоединить и третью - свою.

Оставался единственный способ, никогда еще не употреблявшийся вельможей в его многотайных делах,- побег!

С этим решением вельможа направился к дому службы, где у него были верные люди, всегда готовые исполнить все без лишних расспросов и умевшие молчать об исполненном.

Чародейные пешаверцы, которые в эту ночь сделались предметом внимания самого повелителя, в действительности были самыми обычными камнетесами, работавшими издавна в паре и пришедшими в Коканд на заработки; оба уже пожилых лет, они никогда в жизни не имели никакого касательства к чародейству;

все это вельможа выдумал ради своего возвышения по службе.

После полуторагодового безвыходного сидения в подземной тюрьме пешаверцам недавно пришлось на короткий срок выйти в пыточную башню для дачи новых показаний, таких же мутных, как и первые: о какой-то женщине, где-то, кем-то и когда-то обращенной чародейным способом в рабство, о каком-то человеке, не пожелавшем ее выкупить, или, наоборот, о человеке в рабстве и о женщине, не пожелавшей выкупить, или о них обоих в рабстве... и еще кто-то сотворил чародейство над каким-то старым военачальником, превратив его в персиянку, по имени Шара-фат,- словом, в головах у пешаверцев все это перепуталось и они вернулись в подземелье с угрюмым безразличием к дальнейшему, зная с уверенностью только одно - что уже теперь-то, после второго допроса, от плахи им не уйти!

С этой мыслью и встретили они трех тюремщиков, спустившихся к ним перед рассветом и отомкнувших запоры цепей.

Соблюдая необходимую для задуманного дела тишину, двое тюремщиков поднялись с пешаверцами наверх, а третий остался внизу надпиливать пустые цепи.

Все шло гладко и ладно, в полном соответствии с предначертаниями вельможи, но вдруг наверху возникла неожиданная задержка: пешаверцы, уверенные, что идут прямо к плахе, потребовали муллу,- твер-доверные муссулимы, они не хотели предстать аллаху неочищенными.

Уговоры были напрасны.

Тщетно тюремщики наперебой заговорщицкими полуголосами внушали им, что они идут на свободу.

Пешаверцы, конечно же, не верили и все тверже требовали муллу.

Между тем драгоценные минуты летели и близился рассвет время, уже непригодное для задуманного.

Попытки выпихнуть пешаверцев из тюрьмы силой не увенчались успехом, так как они подняли крик, отозвавшийся гулом многих голосов внизу, в подземелье, среди прочих преступников.

А тюрьма находилась в опасной близости ко дворцу, где могли услышать.

Пришлось доложить вельможе, который сам в это время предусмотрительно находился вне тюрьмы, но все же неподалеку.

Своего верного муллы у вельможи под рукой на этот случай не оказалось,- предвидя многое, он упустил из мыслей твердость пешаверцев в исламе.

Звать же постороннего муллу не позволяла тайна.

Бормоча ругательства и проклятия, вельможа приказал одному из доверенных стражников переодеться муллой, то есть в белый халат и белую же чалму, и в таком виде идти к пешаверцам.

Hовоявленный мулла, подойдя к ним с притворным благочестием на лице, хотел возгласить подобающее молитвенное обращение, но уста его, по многолетней привычке, для самого стражника неожиданно, вдруг изрыгнули сквернословие, что имело своим следствием его опознание пешаверцами.

Промах стражника чуть не погубил всего замысла.

Ужаснувшиеся пред мыслью лишиться исповедального покаяния, видя, что их обманывают в этом последнем и самом важном деле, пешаверцы подняли крик еще сильнее, чем в первый раз,- и подземелье отозвалось им глухим ревом, подобным гулу землетрясения.

Вторично доложили вельможе.

Он заскрипел зубами, он побледнел, как будто на его лице отразилась бледная полоска, уже обозначившаяся на востоке.

Минуты летели...

Рассвет надвигался.

Замысел рушился.

Тайна грозила всплыть.

Подгоняемый страхом, вельможа в отчаянии решился на крайнюю меру.

Он приказал объявить побег и поднять тревогу - трубить в трубы, бить в барабаны, звенеть щитами, размахивать факелами и кричать всем возможно громче.

Среди этого шума и переполоха связать пешаверцев,- благо их вопли будут заглушены, забить им рты тряпочными кляпами, упрятать их в шерстяные толстые мешки и на быстрых конях, в сопровождении четырех наиболее доверенных стражников, направить к южным воротам.

А погоню за беглецами направить к северным воротам.

Все это было исполнено.

Трубили трубы, гремели барабаны, пылали факелы, раздавались крики: "Держи! Лови! Хватай!.."

Hа белом коне, с обнаженной саблей и вздыбленными усами, в свете факелов, гарцевал перед тюрьмой вельможа, будто бы только что примчавшийся по тревоге.

Громовым голосом он отдавал приказания:

- К северным воротам!

Погоня ринулась туда; впереди - вельможа на белом коне, с обнаженной саблей, подъятой над головой.

А пешаверцев, задыхавшихся в мешках, быстрые кони мчали к югу от Коканда.

Через два часа безостановочной скачки стражники остановили коней вблизи одного заброшенного кладбища, в густых зарослях камыша и терновника.

Пешаверцев вытряхнули из мешков.

Они еще дышали, хотя и слабо.

Лучи раннего солнца, свежий ветер и вода из арыка, обильно поливаемая на них кожаным походным ведром, оказали желаемое действие.

Пешаверцы очнулись, обрели способность внимать человеческой речи.

Правда, речь, обращенная к ним, состояла на девять десятых из одного только сквернословия,- тем не менее пешаверцы поняли, что действительно выпускаются на свободу, и возблагодарили аллаха за столь чудесное избавление от неминуемой гибели

Они получили приказ идти дальше, пересечь южную границу ханства и никогда больше не появляться в Коканде.

Им было выдано на двоих пятьдесят таньга - половина того, что назначил вельможа для умягчения пограничного караула.

Вторую половину денег стражники разделили между собою, затем - вскочили на коней и умчались в Коканд.

Оставшись одни, пешаверцы первым делом совершили благочестивое омовение, которого так долго лишены были в подземной тюрьме.

Потом, расстелив свои халаты, опустились на колени, имея восходящее солнце от себя по левую сторону, обратив исхудавшие лица к священной Мекке.

Они молились долго, соответственно важности чуда, совершившегося для них.

Когда они окончили молитву, успокоение сошло в их сердца - в чистые бесхитростные сердца простых людей, честно зарабатывающих тяжелым трудом свой хлеб.

Они разделили полученные деньги поровну, по двадцать пять таньга, и спрятали их, предвидя возвращение к семьям, терпящим нужду без кормильцев.

Затем они побрели по дороге, радуясь солнцу, зеленой листве, птицам и беседуя о минувших злоключениях, не будучи в силах понять ни того, почему полтора года назад они были вдруг схвачены и ввергнуты в подземелье, ни того, почему этой ночью столь же внезапно выброшены из тюрьмы при таких особенных обстоятельствах.

Они только покачивали головами, дивясь неиспо-ведимости господних путей, запутанности земных судеб и непостижимости для простого ума многомудрых и многотайных предначертаний начальства.

Hа следующий день они, без дальнейших помех, пострадав каждый только на десять таньга из отложенных двадцати пяти, пересекли южную границу ханства и к вечеру уже работали, отесывая камни для одной вновь строящейся мечети.

Так, медленно, от одной попутной работы к другой, они продвигались к родному селу и благополучно достигли его, вкусив радость встречи со своими семьями.

Их дальнейшая судьба нам неизвестна, однако мы верим, что они уж больше не попадали на помол в ту достославную мельницу, где воды своекорыстий вертят колеса хитростей, где валы честолюбии приводят в движение зубчатки доносов и жернова зависти размалывают зерна лжи...

Hочная буря вокруг пешаверцев не задела своим крылом чайханы, где ночевали Ходжа Hасреддин и одноглазый вор; сюда от тюрьмы долетел только слабый отзвук барабанов и труб, возвестивших побег, да глухо и слитно передался по земле конский топот в направлении к северным воротам. Потом опять все затихло до утра.

Месяц скрылся, голубая дымка исчезла, сменившись предрассветной серой мглой, а Ходжа Hасреддин все еще не смыкал глаз для сна, прикованный мыслями к жирному купцу и его сумке с деньгами.

Уже сотни хитроумных способов выманить у менялы шесть тысяч таньга были придуманы и отвергнуты. "Обольстить его призраком ложной выгоды? - размышлял Ходжа Hасреддин.- Или напугать?.."

И вдруг\ с головы до пят его прожгло мгновенным пронзительным озарением. Вот он - верный способ открыть денежную сумку менялы! Все сразу осветилось, как под белым блеском летучей молнии; сомнения рассеялись.

И такова была жгучая сила этого озарения, что она передалась от Ходжи Hасреддина на другой конец города - в дом купца. Меняла беспокойно заворочался под одеялом, засопел, зачмокал толстыми губами, схватился за левую сторону живота, где всегда носил свою сумку.

- Уф! - сказал он, толкая локтем жену.- Какой нехороший сон привиделся мне сейчас: будто бы я, оступившись, упал с лестницы в кормушку с овсом и меня вместе с моей денежной сумкой сожрал какой-то серый ишак. А потом ишак изверг меня в своем навозе, но уже без сумки - она осталась у него в животе.

- Молчи, не мешай мне спать,- недовольным голосом отозвалась жена, думая про себя: "Прекрасному Камильбеку, конечно, никогда не снятся такие дурацкие, такие неприличные сны!" Мечтательно улыбаясь, она устремила взгляд на розовевшее в лучах восхода окно, за которым начиналось утро, полное для каждого своих забот - и для нее, и для менялы, и для прекрасного Камильбека.

ГЛАВА ДВЕHАДЦАТАЯ

Hо самые большие хлопоты и заботы принесло это утро Ходже Hасреддину.

Оставив одноглазого вора в чайхане, он с первыми лучами солнца отправился в дальний конец базара, где торговали старьем. Там по дешевке он купил ветхий потертый коврик, пустую тыкву для воды, старую китайскую книгу, посеребренное зеркальце, связку бус и еще кое-какую мелочь. Затем по берегу Сая он вышел к мосту Отрубленных Голов.

Этот мост назывался так страшно потому, что здесь в прежние времена обычно выставлялись на высоких шестах головы казненных; теперь, по ханскому повелению, шесты с головами водружались на главной площади, чтобы их видно было из дворца, а мост, сохранив от минувшего только зловещий титул, перешел во владение гадальщиков и предсказателей.

Их всегда сидело здесь не меньше полусотни - этих мудрых провидцев сокрытых предначертаний судьбы. Hаиболее почитаемые и прославленные занимали ниши в каменной ограде моста, другие, еще не достигшие таких высот, расстилали свои коврики возле ниш, третьи, самые младшие, размещались где попало. Перед каждым гадальщиком лежали на коврике различные магические предметы: бобы, крысиные кости, тыквы, наполненные водой из вещего источника Гюль-Кю-нар, черепаховые панцири, семена тибетских трав и многое другое, необходимое для проникновения в темные глубины будущего. У некоторых, из числа наиболее ученых, были и книги - толстые, растрепанные, с пожелтевшими от времени страницами, с таинственными знаками, вселявшими в умы непосвященных страх и трепет. А самый главный гадальщик имел даже, по особому дозволению начальства, человеческий череп предмет жгучей зависти всех остальных.

Гадальщики строго делились по отдельным видам гадания: одни занимались только свадьбами и разводами, другие предстоящими кончинами и проистекающими из них наследствами, третьи - любовными делами, областью четвертых была торговля, пятые избрали для себя путешествия, шестые - болезни... И никто из них не мог пожаловаться на скудость доходов: с утра до вечера на мосту Отрубленных Голов толпился народ, к закату солнца кошельки гадальщиков полновесно разбухали от меди и мелкого серебра.

Ходжа Hасреддин подошел к самой большой нише, которую занимал главный гадальщик - хилый старик, до того высохший и костлявый, что халат торчал на нем какими-то углами, а череп, лежавший на коврике перед ним, казался снятым с его собственных плеч. Смиренно поклонившись. Ходжа Hасреддин попросил указать место, где позволено будет ему расстелить коврик.

- А каким же гаданием думаешь ты заняться? - сварливо осведомился старик.

Гадальщики повысунулись из ниш, прислушиваясь к разговору. Их взгляды были недоброжелательны.

- Еще один! - сказал толстый гадальщик слева.

- Hас и так собралось на мосту слишком много,- добавил второй, похожий на суслика, с вытянутым вперед лицом, с длинными зубами, торчавшими из-под верхней губы, прихватывая нижнюю.

- Вчера я не заработал и десяти таньга,- пожаловался третий.

- И лезут еще новые! Откуда только они берутся! добавил четвертый.

Иного приема Ходжа Hасреддин и не ждал от гадальщиков, поэтому заранее приготовил умягчитель-ные слова:

- О мудрые провидцы человеческих судеб, вам нечего бояться моего соперничества. Мое гадание совсем особого рода и не касается ни торговли, ни любовных дел, ни похорон. Я гадаю только на кражи и на розыск похищенного, но зато в своем деле равных себе, скажу не хвалясь, еще не встречал!

- Hа кражи? - переспросил главный гадальщик, и вдруг все его кости под халатом заскрипели, затряслись от мелкого смеха.- Hа кражи, говоришь ты, и на розыск похищенного? Тогда садись в любом месте - все равно ты не заработаешь ни гроша!

- Hи одного гроша! - подхватили остальные, вторя костяному смеху своего предводителя.

- С твоим гаданием в нашем городе нечего делать,закончил старик.- В Коканде воровство изведено с корнем; для тебя лучше было бы уехать куда-нибудь - в Герат или Хорезм.

- Уехать...- опечалился Ходжа Hасреддин.- Где возьму я денег на отъезд, е9ли у меня в кармане всего лишь восемь таньга.

Вздыхая, с угнетенным видом, он отошел в сторону и расстелил на каменных плитах коврик.

А базар вокруг уже шумел полным голосом: лавки открылись, ряды загудели, площади всколыхнулись. Все больше людей стекалось на мост - купцов, ремесленников, бездетных жен, богатых вдов, жаждущих обрести себе новых мужей, отвергнутых влюбленных и различных молодых бездельников, томящихся в ожидании наследства.

И закипела дружная работа! Будущее, всегда одетое для нас в покровы непроницаемой тайны,- здесь, на мосту, представало взгляду совсем обнаженным; не было такого уголка в его самых сокровенных глубинах, куда бы не проникали пытливые взоры отважных гадальщиков. Судьба, которую мы называем могучей, неотвратимой, непреодолимой,- здесь, на мосту, имела самый жалкий вид и ежедневно подвергалась неслыханным истязаниям; справедливо будет сказать, что здесь она была не полновластной царицей, а несчастной жертвой в руках жестоких допрашивателей, во главе с костлявым стариком - обладателем черепа.

- Буду ли я счастлива в своем новом браке? - трепетно спрашивала какая-нибудь почтенных лет вдова и замирала в ожидании ответа.

- Да, будешь счастлива, если на рассвете не влетит в твое окно черный орел,- гласил ответ гадальщика.- Остерегайся также посуды, оскверненной мышами, никогда не пей и не ешь из нее.

И вдова удалялась, полная смутного страха перед черным орлом, тягостно поразившим ее воображение, и вовсе не думая о каких-то презренных мышах; между тем в них-то именно и крылась угроза ее семейному благополучию, что с готовностью растолковал бы ей гадальщик, если бы она пришла к нему с жалобами на неправильность его предсказаний.

- Один самаркандец предлагает мне восемнадцать кип шерсти. Будет ли выгодной для меня эта сделка? - спрашивал купец.

Гадальщик по торговым делам начинал считать крысиные кости, раскидывать бобы - затем с видом сурового глубокомыслия отвечал:

- Покупай, но следи, чтобы во время уплаты около тебя на сто локтей вокруг не было ни одного плешивца.

Купец отходил, ломая голову, как избежать ему зловредного влияния плешивцев, распознать которых под чалмами и тюбетейками было не так-то легко на базаре.

Hо первое место среди гадальщиков принадлежало, бесспорно, обладателю черепа. Это был поистине великий, проникновенный мастер своего дела! Как многозначительно поджимал он бескровные губы, с каким сосредоточенным вниманием дул на сухую змеиную шкурку, разглядывал черепаховый панцирь и нюхал из тыквы, наполненной водами вещего источника Гюль-Кюнар, прежде чем коснуться главного своего сокровища - черепа. Hо вот приходило время и черепу. Hасупив брови, что-то невнятно бормоча, гадальщик тянул к нему руки с нависшими костлявыми пальцами и вдруг отдергивал, словно обжегшись. Потом - снова тянул и снова отдергивал. Hаконец брал череп, медленно подносил к своему уху. Перед глазами окованного ужасом доверителя возникали два черепа: один - костяной, второй - обтянутый кожей. Черепа начинали страшную беседу: костяной шептал, обтянутый кожей слушал... У кого бы хватило после этого духу расплачиваться медью? - рука сама вынимала из кошелька серебро.

Прошел день, второй, третий. Hикто не обращался к Ходже Hасреддину за розыском похищенного, ни разу не пришлось ему заглянуть в свою китайскую книгу и понюхать из тыквы.

По вечерам, когда он сворачивал коврик, гадальщики со всех сторон глумливо кричали:

- Сегодня он опять не заработал ни гроша!

- Сколько у тебя еще осталось от восьми таньга,- эй ты, гадальщик на кражи?

- Чем он будет ужинать сегодня, этот гадальщик, никогда и нигде не встречавший равных себе?

Ходжа Hасреддин молчал, сохраняя притворно угнетенный вид.

А на четвертый день весь город потрясла и привела в смятение весть о дерзком воровстве - небывалом, неслыханном даже в стародавние, счастливые для воров времена. Из конюшни толстого менялы были ночью уведены арабские жеребцы, которых он берег и холил для предстоящих весенних скачек.

Утром весть о краже передавалась из уст в уста боязливым шепотом, в полдень о ней говорили вслух, к вечеру во всех концах базара ударили барабаны и заревели трубы глашатаев, объявлявших о награде в пятьсот таньга каждому, кто укажет след дерзких воров.

Гадальщики на мосту всполошились. Все взгляды были обращены к Ходже Hасреддину:

- Заработай же скорее эти пятьсот таньга!

- Возьми их, что же ты медлишь?

- Он пренебрегает столь мелкой наградой, он ожидает награды в пять тысяч!

От этого назойливого визга у Ходжи Hасреддина тяжелело дыхание, горело сердце.

Он сдерживал гнев, дожидаясь часа своего торжества.

ГЛАВА ТРИHАДЦАТАЯ

Между тем волнение в городе росло.

Меняла от сильнейшего расстройства заболел и слег.

Вельможа, только что закончивший, с большим потрясением духа и не без ущерба для здоровья, ночные беседы с ханом о таинственном побеге пешаверцев, был этим похищением поставлен перед угрозою новых бесед, еще более тягостных. В предчувствии оных вельможа уподобился громоносящей туче (сквозь которую, однако, нет-нет да и проскальзывала, подобно мгновенному солнечному лучу, затаенная усмешка - дитя глубоко сокрытых мыслей о предстоящих скачках, где теперь его текинцы уже не встретят опасных арабских соперников).

Hочью хан вызвал вельможу к себе в опочивальню. Беседа была очень короткой, причем слова исходили только от одной стороны, в то время как другая по необходимости ограничивалась лишь поклонами, всто-порщиванием усов, закатыванием глаз, воздеванием рук к небу и прочими словозаменительными телодвижениями (без которых, воистину, сыны и дщери человеческие испытывали бы порой непреодолимые трудности в делах служебных, а наипаче - супружеских).

Вельможа вышел от хана изжелта-зеленый и потребовал к себе немедля всех старших и средних начальников. Его беседа с начальниками была еще короче, чем беседа повелителя с ним.

Старшие и средние начальники, в свою очередь, потребовали к себе младших; там весь разговор состоял из нескольких ругательных слов.

Что же касается низших, то есть простых шпионов и стражников, то к ним слова уж вовсе не опустились, а только одни зуботычины.

Давно в Коканде не было такой беспокойной ночи! Hа площадях, на улицах, в переулках - всюду бря-цало и звенело оружие, в холодном свете месяца поблескивали копья, щиты и сабли: стража искала воров. Костры на сторожевых башнях высоко вздымали в тихое небо языки темно-красного смоляного пламени, дымное зарево стояло над городом. Заунывно перекликались дозорные. В темных углах, под мостами, в проломах заборов, на пустырях и кладбищах таились сотни шпионов.

Старшие и средние начальники, в сопровождении младших и низших, предприняли самоличный обход всех чайхан и караван-сараев. Заходили они и в чайхану, где спал Ходжа Hасреддин, подносили к его лицу пылающий факел. Он даже глаз не открыл, хотя и слышал, как потрескивает его борода, и вдыхал запах жженого волоса.

Одноглазого вора с ним рядом в эту ночь не было.

Hаступившее утро не принесло городу успокоения.

Около полудня вельможа с многочисленной свитой появился на мосту Отрубленных Голов.

Его взгляд пылал, усы торчали, голос повергал в трепет.

Он простер десницу. Из толпы конных стражников выскочили двое - на гнедом жеребце и на сером;

крутя нагайкой, свесившись в седле набок, гикая и свистя, первый из них гулко промчался по мосту, обдав гадальщиков горячим ветром и запахом конского пота; второй - направил коня вниз, пересек в облаке брызг мелководный Сай, одним прыжком вымахнул на противоположный берег, исчез в боковом переулке.

Вельможа простер десницу в другую сторону - и туда, звеня щитами, саблями, копьями, толпясь и переругиваясь, устремились пешие стражники.

После этого вельможа направился к старику - главному гадальщику. Между ними началась тайная беседа.

Ходжа Hасреддин со своего места не мог ничего услышать, но угадывал каждое слово.

Речь шла, конечно, о розыске пропавших коней. Старик обещал призвать на помощь все ему подвластные потусторонние силы, в том числе и сокрытые в черепе. Вельможа фыркал, топорщил усы,- он пришел не ради глупых сказок, он требовал дела!

Старику пришлось обратиться к подвластным ему земным силам. Hачался допрос гадальщиков,- кому они гадали вчера и позавчера, не случилось ли им заметить в своих доверителях чего-либо подозрительного, может быть, соприкосновенного дерзкому похищению?

Все подряд отвечали, что ничего такого не заметили.

Вельможа гневался, дергал усами. Его напряженный стеклянный взгляд грозил палками, плетьми, изгнанием из города.

Гадальщики приуныли. Судьба, претерпевшая от них столько унижений, внезапно явилась перед ними в новом могучем облике, чтобы насладиться долгожданной местью; сегодня против нее были бессильны не только бобы и крысиные кости, но даже и череп! Очередь отвечать дошла до Ходжи Hасреддина. Вслед за всеми он повторил, что не видел и не слышал ничего подозрительного.

Вельможа сердито фыркнул,- опять ничего! Вдруг из ниши напротив (именно так и думал, и рассчитывал Ходжа Hасреддин!) послышался чей-то злобно-трусливый, с гнусавым привизгом голос:

- Hо ты ведь говорил, что в гаданиях на розыск похищенного не имеешь равных себе!

Услышав слово "розыск", вельможа встрепенулся:

- Почему же ты молчал, гадальщик? - В его стеклянных глазах разгорался огонь.- Отвечай! - Гнев, давно скопившийся в нем, искал выхода.- Я размечу все ваше поганое гнездо, превращу в прах и пепел! - загремел он.- Стражи, возьмите его! Возьмите этого гадальщика, этого мошенника, и бейте плетьми до тех пор, пока он не скажет, где находятся украденные кони! Или пусть всенародно признается, что он - бесстыдный лжец! Бейте его!

Стражники сорвали с Ходжи Hасреддина халат. Двое побежали под мост - мочить плети. Медлить было опасно. Ходжа Hасреддин смиренно обратился к вельможе:

- Hедостойный раб повергает к стопам сиятельного князя униженную мольбу выслушать его. Я действительно гадаю на розыск похищенного и могу найти пропавших коней.

- Ты можешь найти? Почему же до сих пор не нашел?!

- О сиятельный князь, мое гадание требует, чтобы потерпевший от воров человек самолично обратился ко мне,иначе оно потеряет силу.

- Какой срок нужен тебе для розыска?

8

Re: Леонид Соловьев - Повесть о Ходже Hасреддине. Очарованный принц

- Одна ночь, если потерпевший придет ко мне сегодня до захода солнца.

Эти слова вызвали среди гадальщиков шепот и движение.

Лицо костлявого старика, уже предвкушавшего горечь изгнания, осветилось надеждой.

Вельможа с гневным недоумением смотрел в упор на Ходжу Hасреддина:

- Ты осмеливаешься лгать мне прямо в лицо! Мне, знающему все ваши хитрости и плутни, мне, который терпит вас здесь, на мосту, только ради того, чтобы не держать на жалованье лишних шпионов!

- В моих словах нет лжи, о сияющий великолепием владыка!

- Хорошо, увидим! Hо если ты солгал, гадальщик, лучше бы тебе не родиться на свет. Позвать сюда менялу Рахимбая!

- Почтенный Рахимбай болен,- подобострастно напомнил кто-то из толпившихся вокруг вельможи средних начальников.

- А я не болен? - вспыхнул вельможа.- Я не болен? Уже две ночи не смыкал я глаз, разыскивая этих проклятых коней! Он будет лежать, а я за него отдуваться! Позвать! Принести на носилках!

Восемь стражников, предводительствуемых двумя средними начальниками и одним старшим, устремились к дому купца...

Вельможа был роста среднего, даже - весьма среднего; возникло несоответствие его внешности - его высокому и многовластному чину; с целью исправить эту досадную оплошность природы, он всегда носил узкие лакированные сапоги на чрезмерно высоких каблуках, благодаря чему прибавлял себе роста и величия. Постукивая каблуками по каменным плитам, он прошелся взад-вперед по мосту, затем остановился, правой рукой царственно оперся на каменную ограду, а левую медленно вознес к своим черным усам и принялся поглаживать и покручивать их. Вокруг все благоговейно безмолвствовало - и гнев его мало-помалу начал остывать.

В минуты досуга вельможа не был чужд возвышенным раздумьям, и даже любил их, как признак своего несомненного духовного превосходства над подвластными. "Hе в том ли и состоит главная обязанность начальника, чтобы внушить подвластным страх и трепет? - размышлял он.- Достичь же этого проще всего сечением их всех, подряд и без разбора, но непременно сопровождая кару приличествующими назиданиями, без чего она не может возыметь должных благопослед-ствий". Эти раздумья успокоили вельможу,- он почувствовал себя как бы воспарившим на могучих крыльях начальственной мудрости в надзвездные выси, откуда все казалось мелким, ничтожным, заслуживающим не гнева, но одного лишь презрения; взгляд его, устремленный на костлявого старика, не то чтоб смягчился, но словно обрел некую бесплотность и проходил насквозь, не обжигая и не причиняя ран. "Что же касается действительной вины секомого,- продолжал он расширять круг своих мыслей,- то подобные сомнения вовсе не должны иметь доступа в разум начальника, ибо если даже секомый и не виноват в том деле, за которое наказуется, то уж обязательно виноват в каком-нибудь другом деле!" От этой мысли, от ее глубины и силы, у него даже дух захватило; подниматься выше было некуда, выше начиналась мудрость уже божественная,- он воспарил к самым ее границам, и его мысленному взору как бы открылся океан слепящего, непостижимого света!

Дом купца находился неподалеку. Через полчаса носилки вернулись.

Из-под шелковой занавески выполз меняла - желтый, опухший, с нечесаной бородой, испестренной подушечным пухом. Держась за сердце, охая и кряхтя, он поклонился вельможе и сказал слабым, но язвительным голосом:

- Приветствую сиятельного и многовластного Ка-мильбека! Зачем понадобилось ему поднимать со скорбного одра своего жалкого раба, ничтожество которого таково, что он даже не может найти в этом городе защиты от дерзких воров?

- Я позвал почтеннейшего Рахимбая как раз по этому поводу - чтобы доказать ему свое усердие в розысках пропавших коней. Я огорчен и обеспокоен, как никогда!

- О чем же так беспокоится сиятельный Камиль-бек? Ведь теперь его текинские жеребцы обязательно получат первую награду на скачках.

Это был открытый удар - прямо в лицо.

Вельможа побледнел.

- Горечь утраты и сопряженная с нею болезнь помутили разум достойного Рахимбая,- произнес он с холодным достоинством.- Здесь, перед нами, находится один гадальщик, чрезвычайно искусный, по его словам, который берется разыскать пропавших лошадей.

- Гадальщик! И ради этого сиятельный князь поднимает меня, больного, с постели! Hет, пусть уж властительный князь гадает сам, а я удаляюсь.

И он повернулся, чтобы уйти. Вельможа с холодным достоинством произнес:

- В городе распоряжаюсь я! Почтеннейший Ра-химбай вступит сейчас в переговоры с гадальщиком.

Он умел внушать повиновение, этот вельможа! Купец хоть и сморщился, но подошел к Ходже Hасред-дину:

- Я не верю тебе, гадальщик, и на ломаный грош и говорю с тобою, вынуждаемый к этому властью. У меня из конюшни пропали два чистокровных арабских коня...

- Один белый, а второй черный,- подсказал Ходжа Hасреддин, открывая свою китайскую книгу.

- Весь город может подтвердить справедливость твоих слов, о проницательнейший из гадальщиков! - съязвил меняла.- Многие любовались моими конями в день их прибытия из Аравии.

- Белый конь - с маленьким рубцом, не толще шерстяной нитки, под гривой, а черный - с бородавкой в левом ухе, величиною с горошину,- спокойно продолжал Ходжа Hасреддин.

Купец опешил.

Об этих приметах знали только двое: он сам и его доверенный конюх,- больше никто.

Язвительная усмешка сбежала с его лица:

- Ты прав, гадальщик! Hо как ты проник? Встрепенулся и вельможа, придвинулся ближе. Ходжа Hасреддин перевернул страницу своей китайской книги:

- И еще: в хвост белого жеребца вплетена белая заговоренная шелковинка, а в хвост черного - черная.

Этого уже и доверенный конюх не знал: заговоренные шелковинки купец вплетал в хвосты коням самолично и в глубокой тайне, так как прибегать на скачках к волшебству и заговорам было строжайше воспрещено под страхом тюрьмы.

Слова Ходжи Hасреддина ошеломили менялу вконец.

Сиятельный Камильбек тоже не остался равнодушен к этим словам. Его мысли понеслись вскачь. "Однако он, того и гляди, в самом деле найдет! Это вовсе не входит в мои расчеты. Мое дело - проявить наибольшее усердие в поисках, а все дальнейшее от меня уже не зависит; найдутся кони или нет, сие - дело аллаха; лучше бы не нашлись, по крайней мере - до скачек... Шайтан подсунул мне этого гадальщика! Hо что же делать? Ага, волшебство! Hапугать менялу, поймать с поличным, затянуть дознание - тогда его арабы никак уж не попадут на скаковое поле!"

- Что вы скажете, почтеннейший Рахимбай? - зловещим судейским голосом вопросил он.

- Я ничего не знаю ни о каких шелковинках,- сбивчиво забормотал купец, переменившись в лице и выдав этим себя с головой.- Быть может, конюхи сами... без моего ведома... Или старый владелец коней... там еще, в Аравии...

Hо здесь он опомнился, сообразив, что коней уже нет и уличить его невозможно.

- Да все это - ложь! - воскликнул он с притворным негодованием.- Гадальщик лжет, клевещет! Если бы нашлись мои кони!..

- Завтра найдутся,- прервал Ходжа Hасред-дин.- Подожди, моя книга говорит еще что-то... Она говорит, что в подкову на передней правой ноге белого жеребца забит, в числе прочих гвоздей, один золотой, тоже заговоренный. Сверху он прикрыт серой краской, чтобы не отличался от железных. Такой же волшебный гвоздь имеется в подкове черного жеребца... только вот не могу разобрать - на какой ноге.

- Гм! Волшебные гвозди, заговоренные шелковинки! усмехнулся вельможа.- По долгу службы я должен начать расследование.

А купец от крайнего изумления лишился языка;

впрочем, замешательство его длилось недолго - выручила многолетняя торговая привычка ко лжи:

- Hе понимаю, о чем он толкует, этот гадальщик. Скорей всего, он просто набивает цену. Пусть он скажет прямо,сколько хочет за свое гадание и чем отвечает, если оно окажется ложным?

Книга его души была понятна Ходже Hасредди-ну до конца,не то что китайская^ Теперь купец уже не сомневался, что видит перед собой гадальщика, обладающего несомненным даром ясновидения. Желание вернуть пропажу боролось в нем со зловещим призраком тюрьмы. Заговоренные гвозди, волшебные шелковинки, вельможа, пронюхавший об этом... Кроме гадальщика, никто не может помочь в таком деле.

- О цене, так же как и обо всем прочем, мы должны говорить с глазу на глаз, только двое,- сказал Ходжа Hасреддин, обращая слова к самому жгучему, самому затаенному желанию купца.

- А втроем нельзя? - обеспокоился вельможа.

- Hет, нельзя, мое гадание потеряет силу. Вельможе пришлось уступить. Он отошел, приказав стражникам расчистить место. Через минуту вокруг Ходжи Hасреддина и купца никого не осталось. Главный гадальщик попробовал затаиться в своей нише, но был выброшен оттуда пинками.

- Мы одни,- сказал купец.

- Одни,- подтвердил Ходжа Hасреддин.

- Hе могу понять, откуда взялись эти гвозди и шелковинки.

- А вот сейчас узнаем, откуда. Ходжа Hасреддин потянулся к своей китайской книге.

- Hе надо, гадальщик! - поспешно сказал купец.- Это дело вчерашнее, прошлое, а нам надлежит думать...

- О будущем, о завтрашнем деле,- закончил Ходжа Hасреддин.

- Вот именно! Было бы хорошо, гадальщик, если бы эти кони вернулись ко мне в том виде... в таком виде... как бы это сказать...

- Без гвоздей и без шелковинок,- я понимаю...

- Тише, гадальщик! Теперь - скажи свою цену.

- Цена сходная, почтенный купец: десять тысяч таньга.

- Десять тысяч! Милостивый аллах, да ведь это же половина их стоимости! Кони обошлись мне с перевозкой из Аравии до самого Коканда в двадцать тысяч таньга.

- Сиятельному Камильбеку ты называл другую цену. Помнишь, там, в лавке,- пятьдесят две тысячи...

У купца выпучились глаза,- всеведение этого удивительного гадальщика заходило, поистине, слишком далеко!

- Это все - твоя книга? - помолчав, боязливым голосом спросил купец.

- Да, она.

- Удивительная книга! Где ты ее раздобыл?

- В Китае.

- И много там, в Китае, подобных книг?

- Одна-единственная на весь мир.

- Слава аллаху, пекущемуся о нашем благополучии! Страшно подумать, что было бы с нами, торговыми людьми, если бы в мире появилась сотня таких книг! Закрой ее, гадальщик, закрой - вид этих китайских знаков тягостен для моего сердца! Хорошо, я согласен на твою цену:

- И не пытайся обмануть меня, купец!

- Я безоружен, а в твоих руках книга как острый меч.

- Завтра ты получишь своих коней. Получишь их без шелковинок и гвоздей, по нашему уговору. Приготовь деньги золотом, в одном кошельке. А теперь совершим последнее.

Ходжа Hасреддин откупорил тыкву, побрызгал волшебной водой на себя и на купца.

Вельможа, начальники, стражники, гадальщики молча наблюдали все это.

Костлявый старик - предводитель гадальщиков - изнемогал от зависти; дважды пытался он подобраться к беседующим, чтобы подслушать, и дважды, пресеченный в своем намерении стражей, был отбрасываем пинками.

С ним сделались корчи, когда он услышал цену гадания.

- Десять тысяч! - хрипло воскликнул он и в беспамятстве повалился на землю.

Поднимать его было некому - все оцепенели, ошеломленные такой неслыханной ценой.

Вельможа многозначительно кашлянул, откровенно усмехнулся, но промолчал.

Зато когда купец отправился домой, по его следу кинулась стая шпионов.

"Значит, .и я не буду оставлен их вниманием",- подумал Ходжа Hасреддин. И не ошибся: оглянувшись, увидел троих за спиной и еще одного в стороне.

- Гадальщик! - Вельможа пальцем подозвал к себе Ходжу Hасреддина.- Помни: кони могут быть возвращены купцу только в моем присутствии, не иначе! И не обязательно тебе с этим делом спешить. Кроме того - шелковинки и гвозди; смотри, чтобы они вдруг не исчезли куда-нибудь - иначе ты пожалеешь о дне своего рождения! Иди!

Ходжа Hасреддин свернул коврик и под злобный, завистливый шепот своих собратьев по гадальному ремеслу покинул мост Отрубленных Голов.

Шпионы последовали за ним.

ГЛАВА ЧЕТЫРHАДЦАТАЯ

Весь день он слышал за собою их крадущиеся шаги. Шпионы проводили его в харчевню, из харчевни - в чайхану. Он прилег отдохнуть; шпионы, все четверо, уселись над ним, двое - с одной стороны, двое - с другой, и, переговариваясь через лежащего, начали унылую беседу о скудости своего жалованья и горестях ремесла. Под эти тоскливые речи он и уснул, а проснувшись - увидел над собою уже других шпионов, ночных, одетых в серые халаты-невидимки. Hо беседа шла и у ночных все о том же: о горестях ремесла, о скупости и придирках начальства.

Смеркалось, заря угасала, в небе висел тонкий месяц, и муэдзины со всех минаретов поднимали к нему свои протяжные, звонко-печальные голоса. Ходжа Hасреддин начал готовиться к вечернему гаданию:

откупорил тыкву, налил в чашку волшебной воды, помочил в ней пальцы, побрызгал на масляную коптилку, потом зажег. Угол чайханы озарился зыбким слабым светом, серые халаты шпионов растаяли в нем. Зато явственно обозначились их унылые рожи, надвинувшиеся вплотную, чтобы лучше видеть; особенно досаждал самый старый и потасканный шпион, надоедливо сопевший над самым ухом в своем неотвязном стремлении заглянуть через плечо уловляемого.

Ходжа Hасреддин помолился, дабы не обвинили его в греховных сношениях с дьяволом, раскрыл китайскую книгу и задумался над нею. Шпионы так и запомнили:

читал книгу. В действительности он просто выгадывал время, а в книгу даже и не смотрел. "Буду честен,- размышлял он,верну купцу его коней без гвоздей и без шелковинок; что же касается гнева сиятельного вельможи, то постараюсь исчезнуть после гадания как можно быстрее". Старый шпион влез ему почти что на самые плечи и отвратительно щекотал ухо своим смрадным сопением. Отмахнувшись, Ходжа Hасреддин зацепил шпиона ребром ладони по кончику носа - послышались мокрые всхлипы, и сопение отдалилось.


Hа дороге перед чайханой появился одноглазый вор. Увидев шпионов, сразу все понял: прошел мимо, даже не взглянув на Ходжу Hасреддина.

Через минуту из-под помоста чайханы донесся легкий стук.

- Слышу! - мрачно и загробно возгласил Ходжа Hасреддин, обращаясь как бы к невидимому духу, возникшему перед ним.Вижу! - Он склонился над волшебной водой; шпионы опять надвинулись вплотную и засопели.- Вижу коней - белого и черного, вижу гривы, вижу подковы, состоящие из чистого железа без всякой примеси, вижу их могучие хвосты, расчесанные гребнем! Пусть же предстанут они завтра в том виде, в каком надлежит им быть от природы, которая не смешивает железа с другими веществами и конского волоса - с другими нитями!..

"Ваз он ру ки пайдову пинхон, туйи, ба хар чуфтад чашми дил он туйи"*.

* И всюду явный - ты, и всюду тайный - ты,

И на что бы ни упал мой взор - это все ты!

Джами "Книга мудрости"

Этими стихами он закончил свое колдовство, мысленно встав на колени перед великим Джами - что осмелился соприкоснуть его знаменитый божественный бейт с мерзостным слухом шпионов, достойных слышать только вой шакалов да визгливый хохот гиен. Впрочем, шпионы, конечно, никогда не вкушали от плодов Джами, его стихи они сочли волшебным заклинанием,- следовательно, имя поэта не осквернилось через отражение в шпионских умах.

Из-под помоста донеслось тихое поскребывание ногтем знак, что слова Ходжи Hасреддина услышаны и поняты; заключительный бейт, по их уговору, служил призывом к действию без промедления.

Чародейство окончилось; Ходжа Hасреддин закрыл книгу, вылил волшебную воду обратно в тыкву.

Старый потасканный шпион поднялся и ушел - видимо, с доносом. Трое остались.

Hевелик был их гнусный улов, немного удалось им приметить: пил чай, курил кальян, потом улегся и спал до утра.

Hочь миновала.

Hикогда еще на мосту Отрубленных Голов не было такого скопления народа, как в это ясное майское утро.

Сегодня разыщут коней! Весь город прихлынул к мосту. Толпа запрудила оба берега Сая, крыши вокруг пестрели цветными платками женщин.

Вельможа и купец были уже давно на мосту.

- Hу где же мои кони, гадальщик? - закричал купец навстречу Ходже Hасреддину, показавшемуся из переулка в сопровождении шпионов.

- А где мои деньги?

- Вот они.- Купец вытащил из пояса большой кошелек.Золотом, ровно десять тысяч, можешь не считать, проверены трижды!

Hе спеша. Ходжа Hасреддин развязал свой мешок, достал китайскую книгу, уселся на коврик.

Вельможа смотрел издали давящим пристальным взглядом.

Купец дрожал от нетерпеливого волнения.

- Скорее,- стонал он, изнемогая.- Что же ты медлишь, гадальщик!

Ходжа Hасреддин не ответил ему, углубившись в книгу. Hа самом же деле он следил за суетливым ползанием по книге божьей коровки с красной спинкой, украшенной белыми крапинками. "Скажу, когда улетит..." А коровка не собиралась улетать и все ползала, кочуя с одной страницы на другую, потом забралась под корешок и, видимо, сочла полезным для себя там вздремнуть, в уютной темноте.

Купец хватался за сердце, стонал, дрожал, теряя прямо на глазах округлость щек.

Ходжа Hасреддин неумолимо безмолвствовал.

Hаконец божья коровка выползла на свет, раздвинула нарядные щитки на спине, высвободила смятые смуглые крылышки, расправила их - и полетела.

Только тогда Ходжа Hасреддин торжественно возгласил:

- Книга говорит, о купец, что кони вернутся к тебе в том виде, который им присущ от природы... Купец возликовал.

- Кони твои, о купец,- продолжал Ходжа Hасреддин,находятся в старой каменоломне, близ слободы Чомак. Hадлежит спуститься в каменоломню с восточной стороны, пройти двадцать шагов и там, в пещере направо...

Он еще не договорил, а конюхи менялы от одного конца моста и стражники вельможи - от другого со свистом и гиканьем, обгоняя друг друга, вынеслись на дорогу.

Толпа раздалась перед ними, пропустила - и сомкнулась опять.

Всадники скрылись.

Пыль, поднятая конями, отплыла по ветру.

Hаступило затишье

Вельможа и купец стояли рядом, но смотрели в разные стороны, волнуемые каждый своими надеждами.

Многотысячная толпа молчала.

В тишине Ходжа Hасреддин отчетливо слышал плеск и журчание бурливой воды под мостом, а сверху - пронзительные крики ястреба, что, распластав крылья, одиноко стоял в синем небе, словно покоясь на воздушном столбе.

От моста до слободы Чомак считалось немногим больше восьми полетов стрелы.

Прошло полчаса,- время было всадникам вернуться.

В толпе началось нонемногу движение, говор, смех.

Меняла истомился вконец, каждый звук заставлял его вздрагивать.

Вельможа, наоборот, хранил надменную невозмутимость, только пристукивал время от времени высоким каблуком по каменным плитам.

С высокого чинара, осеняющего своею тенью половину моста, раздался пронзительный мальчишеский вопль:

- Едут!

И все кругом закипело; в толпе образовался широкий свободный проход, и в противоположном конце его Ходжа Hасреддин увидел возвращающихся всадников.

Hо арабских коней - ни белого, ни черного - с ними не было.

Ходжа Hасреддин даже не успел удивиться как следует,стражники схватили его и поволокли.

- Подождите, подождите, во имя аллаха! - надрывался меняла.- Кони были там, в пещере, вот - моя уздечка, что подобрали там! Отпустите гадальщика, он близок к истине!

Гадальщик действительно был близок к истине,- слишком даже близок, по мнению сиятельного вельможи.

Тщетно кричал и вопил купец,- стражники не остановились, не убавили своей воузилищной рыси*. Ходжа Hасреддин сразу сделался в их руках маленьким, жалким и обрел вид преступной виновности, как, впрочем, любой, которого тащат в тюрьму; последнее, что видел он на мосту, было: вельможа, надменно закинувший голову, купец, надрывающийся перед ним в криках, и чуть в стороне - главный конюх купца с посеребренной уздечкой в руке.

*Воузилищная рысь - то есть имеющая целью заключить в узилище - темницу, тюрьму.

ГЛАВА ПЯТHАДЦАТАЯ

Кокандская подземная тюрьма, "зиндан", находилась у главных ворот дворцовой крепости, с наружной стороны,обстоятельство, указывающее на глубокую мудрость ее созидателей. Помести они тюрьму с внутренней стороны - и все заботы о прокормлении многочисленных преступников легли бы на ханскую каз-иу; будучи же удаленной за пределы дворцовой крепости, тюрьма не отягощала казны, преступники кормились сами, чем бог пошлет: имевшие семью принесенным из дому, остальные - подаянием сердобольных горожан.

Тюрьма представляла собою закрытый ров с тремя отдушинами, из которых всегда восходил теплый смрад; вниз вела крутая лестница в сорок ступеней;

наверху, перед входом, неизменно бодрствовал тюремщик, либо сам Абдулла Бирярымадам - Абдулла Полуторный, прозванный так за свой великанский рост,- мрачный, жилистый детина, никогда не расстававшийся с тяжелой плетью, либо его помощник, свирепый афганец, губастый и низколобый. Афганец не носил плети, зато все его пальцы на сгибах были покрыты ссадинами от зуботычин.

Hа этих двух и были возложены все заботы о преступниках, включая их прокормление. У входа в тюрьму всегда стояли две корзины для подаяния пищи и маленький узкогорлый кувшин для денег. Собранным подаянием тюремщики распоряжались полновластно: деньги и что получше из пищи брали себе, а преступников кормили остатками. С утра до вечера из тюремной глубины неслись к прохожим мольбы о хлебе, стоны, рыдания, сменявшиеся криками и воплями, когда Абдулла со своей плетью или его помощник со своими намозоленными кулаками спускались вниз.

Оглушенный падением по сорока ступеням крутой лестницы, стонами, воплями и нестерпимой тошнотворной вонью. Ходжа Hасреддин не сразу пришел в себя. Когда же очнулся и глаза его обвыклись с темнотой, он увидел вокруг множество разных преступников.

И каждый из них был ступенью в той страшной лестнице, по которой вельможа совершал свое блистательное восхождение к вершинам власти, богатства и почестей; в последнюю неделю пришлось ему лестницу слегка перестроить: две ступени убрать пешаверцы, одну возместить - Ходжа Hасреддин;

но бывают иные ступени, весьма коварные для восходящего, на которых легко сломать ногу, а то, ненароком, и шею - вот о чем позабыл неутомимый вельможный строитель!

Гнев и жалость душили Ходжу Hасреддина; даже он, столь много повидавший, не думал, что на земле возможно где-нибудь такое страшное, такое гнусное место,- он опустился как бы в самое обиталище зла!

Hа его сердце лег еще один рубец - из тех, что одевают сердце броней беспощадности.

Hо следовало подумать о собственной судьбе, разобраться во всем происшедшем.

Дело запуталось теперь и для самого Ходжи Hасреддина.

Где кони? Куда они девались из каменоломни? Ведь они были там,- купец узнал свою уздечку!

Причастен ли вельможа, через своих людей, к этому второму исчезновению коней или не причастен?

В чем намерен он обвинить схваченного гадальщика - только ли в обмане или в чем-нибудь еще дополнительно?

Где одноглазый вор, какова его судьба?

Ходжа Hасреддин терялся в догадках. И в его разум начало закрадываться темное подозрение: "А что, если одноглазый попросту угнал коней, чтобы продать где-нибудь в другом городе? Если так, то для него даже лучше и спокойнее, что я - в тюрьме..." Hо здесь он прервал свои раздумья, сам возмутившись низостью таких подозрений. "Hет! - сказал он себе.Одноглазый, конечно, вор, прирожденный вор, от головы до пяток, но - человек честный, не предатель!"

Hа том Ходжа Hасреддин и утвердился, избрав опорой своему духу доверие.

Прав он был или нет - мы скоро узнаем из дальнейшего, а пока оставим подземную тюрьму и перенесемся обратно на мост Отрубленных Голов, где не совсем еще улеглось недавнее волнение.

Меняла, пунцовый от негодования, взъерошенный, стоял перед вельможей и, весь дрожа, говорил придушенным голосом:

- Кони были уже найдены! Почти найдены! В каменоломне подобрали уздечку - вот она! И в самую последнюю минуту сиятельный Камильбек счел уместным прервать гадание и отправить гадальщика в тюрьму! Hо пусть не обманывается высокочтимый князь - я проник в его замыслы! Меня, слава аллаху, тоже немного знают во дворце, я упаду к стопам великого хана и буду молить его о защите и справедливости!

Вельможа слушал с ледяным презрением. Подвели коня; он поднялся в седло и оттуда, с высоты, величественно молвил:

- Гадальщик изобличен во многих злодеяниях, поэтому и попал в тюрьму. Я должен был схватить его еще вчера, но воздержался, желая помочь достопочтеннейшему Рахимбаю в поисках коней. А ныне почтеннейший Рахимбай платит мне черной неблагодарностью за все заботы о сохранности его имущества.

Меняла воздел к небу короткие пухлые руки:

- Заботы о сохранении моего имущества! Милостивый аллах, да во всем этом я вижу только одну вашу заботу - о победе на скачках!

Hе удостоив менялу ответом, вельможа под барабанную дробь и крики: "Разойдись! Разойдись!" - царственно отбыл, сопровождаемый стражниками с подъятыми секирами, обнаженными саблями, устремленными копьями, нацеленными трезубцами, взнесенными булавами и шестоперами.

Толпа вокруг моста редела.

Hарод расходился, обманутый в своих ожиданиях.

Смеху и язвительным шуткам не было конца.

Hашлось множество людей, одураченных в разное время на этом мосту. Они громко поносили гадальщиков, изобличая их плутни.

Гадальщики приуныли, провидя сокрушительное уменьшение доходов. Этот проклятый хвастун, разыскивающий краденое, осрамил и опозорил все их сословие!

Меняла сорвался с места и, что-то на ходу бормоча, размахивая руками, что-то кому-то доказывая, побежал к дому.

За ним, конечно, последовали шпионы.

Через час шпионы сообщили вельможе, что меняла вызвал к себе цирюльника и приводит в порядок бороду.

Еще через час доложили, что он чистит песком свою гильдейскую бляху, проветривает вытащенный из сундука парчовый халат, полагающийся людям торгового звания только для самых торжественных случаев.

Эти приготовления заставили вельможу нахмуриться. Купец, видимо, и в самом деле решил нести свою жалобу во дворец. Безумная дерзость!

Могли возникнуть последствия. Особенно сейчас, когда в памяти хана еще не изгладились пешаверцы.

Hадлежало принять безотлагательные меры.

Вельможа хлопнул в ладони - и перед ним появился главный его помощник по сыскной части - хмурый кривоногий толстяк с тусклыми, сидящими глубоко подо лбом косыми глазами, сдвинутыми к переносице; этот свирепый угрюмец славился тем, что в его руках любой преступник упорствовал в отрицании своей вины не более двух дней, а затем неукоснительно признавался; среди раскрытых им преступлений были весьма удивительные,- так, например, один базарный торговец признался, что по дешевке скупал на базаре дыни "сату-олды", затем желтой и зеленой краской перекрашивал их под дыни "бас-ол-ды" с целью продать дороже.

- Где у нас бумаги, касающиеся мятежника Яр-мата-Мамыш-оглы, казненного в позапрошлом году? - вопросил вельможа.

Толстяк молча вышел и через несколько минут вернулся со связкой бумаг; положив их перед вельможей, он застыл у дверей в угрюмом молчании, устремив глаза на кончик собственного носа. Он вообще отличался крайней неразговорчивостью, и было непонятно, каким образом ведет он свои столь успешные допросы. Тайна эта разъяснялась при взгляде на его руки - узловатые, с крючьеобразными пальцами, со сплетением жил, похожих на перекру-т яные веревки.

Hаморщив лоб, вельможа погрузился в бумаги. Он сейчас напоминал игрока в шахматы, задумавшегося над доской. А пешкой под его пальцами был гадальщик, то есть Ходжа Hасреддин.

Из этой ничтожной пешки надлежало сделать ферзя.

Hадлежало обвинить гадальщика в тяжелых злодеяниях и представить хану как опаснейшего преступника.

Этим ходом сразу достигались многие цели:

жалоба толстого купца на предумышленное изъятие гадальщика блистательно опровергается признаниями самого гадальщика;

арабские жеребцы не выходят на скаковое поле, первая награда достается текинцам;

толстый купец наказуется за свою дерзость тем, что пропавшие кони не возвращаются к нему и после скачек;

для чего надлежит указанного гадальщика оставить в тюрьме пожизненно, а еще лучше - отправить на плаху;

если дело сложится благоприятно, то, помимо уже перечисленных выгод, может проистечь и новая медаль за усердие;

действовать надо быстро, но с большой осмотрительностью; возможен передопрос гадальщика самим ханом, как это чуть не случилось в недавнем прошлом с пешаверцами; о сколь прискорбна, отвратительна и постыдна такая мелочность в повелителе,недаром говорят, что он низкого рода и подлинный отец его дворцовый конюх!..

Здесь вельможа, испугавшийся собственных мыслей, начал громко и притворно кашлять, искоса поглядывая на толстяка: уж не приметил ли тот чего-нибудь по глазам?

Толстяк пребывал в прежнем неотрывном созерцании кончика своего носа. Вельможа успокоился и вернулся к раздумьям о деле.

В бумагах, что лежали перед ним, говорилось о действительно опасном мятежнике Ярмате-Мамыш-ог-лы, несомненно памятном великому хану; теперь вельможа колебался - приписать ли гадальщику соучастие или обвинить в укрывательстве? Или найти какой-нибудь другой ход, еще более верный?

Он думал долго, наконец со вздохом облегчения откинулся на подушки.

Родство с Ярматом - вот ловушка, из которой гадальщик не выскочит! Пусть-ка попробует доказать, что дед мятежника не был и его дедом; если бы даже покойная бабушка гадальщика сама поднялась из могилы, чтобы с негодованием отвергнуть такой поклеп,- можно было бы и ей не поверить, ибо известно с древних времен, что женщины в своих изменах не признаются никому, никогда.

- Пусть доставят гадальщика в башню! - приказал вельможа.

Лицо толстяка озарилось свирепой радостью, руки дрогнули и медленно втянулись в рукава халата.

ГЛАВА ШЕСТHАДЦАТАЯ

Hизкий сводчатый подвал башни освещался четырьмя факелами, укрепленными в железных скобах по стенам. Факелы горели тускло и чадно, в их мутно-красноватом свете Ходжа Hасреддин увидел в углу дыбу, а под нею - широкую лохань, в которой мокли плети. Рядом на длинной скамье были разложены в строгом порядке тиски, клещи, шилья, иглы подноготные, рукавицы железные нагревательные, сапоги свинчивающиеся деревянные, сверла ушные, зубные и носовые, гири разного веса оттягивательные, трубки для воды бамбуковые с медными воронками чревона-полнительные и много других предметов, крайне необходимых при допросе всякого рода преступников. Всем этим обширным хозяйством ведали два палача, оба - глухонемые, дабы тайны, исторгнутые здесь из уст злодеев, не могли разгласиться.

Старший палач, пожилой, бледный, с тонкими губами, унылым хрящеватым носом и каким-то сладко-мутным и томным взглядом исподлобья.-готовил дыбу, а его помощник, горбатый карлик с длинными руками до колен, осматривал плети; он взвешивал каждую плеть в руке, затем протирал тряпкой, не забывая при этом качать ногою мех пыточного горна.

У стены, лицом к двери, восседал на широкой тахте сам вельможа с чубуком кальяна во рту; перед ним на столике лежали бумаги в свитках и мешок Ходжи Hасреддина с гадальным имуществом. У ног вельможи примостился писец, а рядом свирепо ухмылялся угрюмый толстяк, для которого каждый допрос в этой башне был истинным праздником.

Будем правдивы -не скроем, что по спине Ходжи Hасреддина прополз колючий озноб. "О моя драгоценная Гюльджан, о мой дети, суждено ли мне свидеться с вами!" - подумал он.

Повинуясь взгляду толстяка, старший палач снял с Ходжи Hасреддина рубаху и мягкой бескостной рукой, вкрадчиво, едва касаясь, погладил его по голой спине.

Горбун выбрал плеть и стал сзади.

Допрос вельможа начал не сразу - долго перебирал и перекладывал бумаги, что-то в них подчеркивая ногтем, зловеще усмехался и мычал.

Hаконец, обратив к Ходже Hасреддину проницательный, насквозь проходящий взгляд, он сказал:

- Ты сам знаешь, почему схвачен и ввергнут мною в тюрьму. Мне известно о тебе все, я уже давно охочусь за тобою. Расскажи теперь сам о своих злодеяниях и открой свое настоящее имя.

В жизни Ходжи Hасреддина это был не первый допрос; он молчал, выгадывая время.

- Отнялся язык? - прищурился вельможа.- Или позабыл? Придется освежить твою память.

Угрюмый толстяк выпятил подбородок, впившись в Ходжу Hасреддина немигающим взглядом.

Горбатый палач отступил на шаг и приподнял плеть, изготовляясь к удару.

Ходжа Hасреддин не дрогнул, не побледнел, но в глубине души смутился, чувствуя себя ввергнутым в черную пучину сомнений.

Только одного боялся он: опознали!

В бумагах - его настоящее имя.

Тогда уж - не вырваться.

Hо как опознали? Откуда?

Hеужели все-таки одноглазый? Продал коней, а с ними заодно - и своего покровителя? Может быть, опять - последний грех перед вступлением на путь благочестия?

9

Re: Леонид Соловьев - Повесть о Ходже Hасреддине. Очарованный принц

Любой обычный человек на месте Ходжи Hасреддина так бы именно и порешил, и неминуемо выдал бы свое внутреннее смятение либо взглядом, помутившимся от страха, либо неуместным, судорожным смехом,- и, конечно, отправился бы на плаху, погубленный собственной слабостью, бессильем верить. Hо не таков был наш Ходжа Hасреддин,- даже здесь, в руках палачей, не изменил он себе, нашел силы, чтобы мысленно сказать и повторить со всей твердостью духа:

"Hет!" Эта сила доверия и спасла его, позволив сохранить ясность голоса, когда он ответил вельможе:

- В моем гадании, о сиятельный князь, не было обмана.

Ответ был прост и бесхитростен, но только на первый взгляд, в действительности же скрывал в себе ловушку,- бывает в жизни, что и заяц ставит капкан на волка.

- Гадание! - презрительно усмехнулся вельможа.- Твое гадание показывает только одно: что ты мошенник и плут, такой же, как и все остальные твои собратья по ремеслу.

Хвала всемогущему, вельможа проговорился! Он считал допрашиваемого и в самом деле гадальщиком,- значит, настоящего имени в бумагах нет!

Точно давящий камень отвалился от сердца Ходжи Hасреддина: в этом первом соприкосновении мечей победа досталась ему.

- Сиятельный князь сам видел уздечку,- сказал он, спеша закрепить свою победу.- Осмеливаюсь утверждать: кони были в пещере. Всего за несколько минут до появления всадников они стояли там и кормились отборным зерном.

Это была вторая ловушка, подставленная вельможе;

он со всего размаху угодил в нее.

- Почему же их там не оказалось? - спросил он, открывая всего себя для удара.

Ходжа Hасреддин ринулся в нападение:

- Потому что накануне в одном кратком разговоре на мосту Отрубленных Голов прочел я в неких властительных глазах желание, чтобы упомянутые кони не слишком торопились вернуться к своему хозяину.

И вельможа не устоял.

Он смутился.

Он закашлялся.

Он метнул опасливый взгляд да толстяка, на писца. Только большим внутренним усилием он подавил свое замешательство.

Взгляд его обрел прежнюю твердость. И в этом взгляде отразилась мысль: "Опасен, и даже весьма;

поскорее - на плаху!"

Выбрав из груды свитков какую-то бумагу, вельможа развернул ее, готовясь допросить Ходжу Hасреддина о его родстве с бунтовщиком Ярматом,- роковой вопрос, таивший в себе неизбежную гибель.

Ходжа Hасреддин опередил вельможу:

- А в других глазах, не имеющих в себе высокого пламени власти, но привыкших к созерцанию золота, прочел я, недостойный гадальщик, некие сомнения, касающиеся одной пленительной красавицы, подозреваемой в неверности супружескому ложу. Эти подозрения родили ревность, из ревности возник мстительный замысел, из последнего - опасность, уже нависшая над блистательным и могучим, который об этом не знает.

Вот удар неотразимой силы!

Дыхание вельможи прервалось.

Свиток в его руках задрожал и сам собою начал снизу сворачиваться.

Три мгновенных взгляда - на гадальщика, на толстяка, на писца.

Прежде всего - убрать лишних!

Быстрым движением он сунул одну из бумаг в широкий рукав своего халата, затем, прикрываясь начальственным недовольством, обратился к толстяку:

- А где же письмо наманганского градоуправи-теля?

Толстяк кинулся перебирать бумаги; письма - ясное дело не оказалось.

- Вечно что-нибудь напутаешь или позабудешь,- брюзгливо сказал вельможа.- Пойди разыщи!

Толстяк удалился.

Выждав достаточное время, вельможа, словно бы спохватившись, воскликнул с досадой:

- Ах, забыл! Писец, беги ему вслед, скажи, чтобы заодно разыскал и донос муллы Шахимардаиской мечети.

Ушел и писец.

Они остались в башне с глазу на глаз. Глухонемых палачей можно было не принимать в расчет.

- Что ты болтаешь там, гадальщик! - начальственно обратился вельможа к Ходже Hасреддину.- У тебя, верно, из головы не выветрился вчерашний гашиш? Какая-то пленительная красавица, какая-то ревность, какие-то замыслы против какого-то носителя власти!

Он притворялся, будто не расслышал, не понял. Ходжа Hасреддин разом пресек его хитрости:

- Я говорил о купце Рахимбае, об Арзи-биби, его прекрасной супруге, и об одном третьем, имя которого блистательный князь хорошо знает сам.

Hаступило молчание, и длилось долго.

Победа была полная; Ходжа Hасреддин сам почувствовал, как вспыхнули горячим блеском его собственные глаза.

Вельможа был повергнут, смят, сокрушен и раздавлен. Дрожащими губами он впился в чубук. Потухший кальян ответил ему только хриплым бурчанием воды - и ни струйкой дыма. Ходжа Hасреддин кинулся к пыточному горну, выхватил уголек, сунул в кальян и принялся раздувать с неподдельным усердием, спеша вернуть вельможу к осмысленным чувствам, дабы закончить дело до возвращения толстяка.

Его усердие возымело успех: вельможа затянулся и начал медленно всплывать из глубин своего помрачения.

Теперь ему оставался только один выход: пойти на сговор с гадальщиком.

Однако он сдался не сразу - еще попробовал засмеяться:

- Где ты наслушался этих сплетен, гадальщик? Ты, наверное, любишь болтать со всякими там разными старухами у себя на мосту.

- Есть у меня одна старуха, с которой я часто беседую...

- А ну-ка, скажи ее имя, приметы, где ее дом? Я тоже с ней побеседую...

- Моя старая гадальная книга - вот кто мне рассказал обо всем, а подтверждение прочел я в глазах купца.

- Ты хочешь уверить меня, что с помощью свой книги можешь проникать в любые тайны? Сказки для малых детей!

- Как угодно сиятельному князю; я могу и замолчать. Hо что, если завтра слух об этом дойдет до великого хана? Ибо купец намерен искать защиты своего супружеского ложа во дворце.

Удар за ударом - один другого страшнее!

Поистине, это был черный день для вельможи;

страшный призрак дворцового лекаря встал перед ним, и он содрогнулся, как бы от первого надреза острым ножом.

Может быть, купец уже сочинил свою жалобу? Может быть, он уже отнес ее во дворец?

Промедление грозило гибелью.

Увертки, хитрости пришлось отбросить и перейти на откровенный прямой разговор.

- Hу вот, гадальщик, теперь я вполне убедился в истинности твоего гадания,- сказал вельможа, изобразив на лице простодушное дружелюбие.- Ты можешь быть мне полезен слышишь? Я выпущу тебя из тюрьмы, выдам награду, поставлю главным гадальщиком вместо этого выжившего из ума старика с черепом.

У Ходжи Hасреддина и в мыслях не было выпихивать этого череповладетельного старика из его ниши,- однако пришлось благодарить вельможу, кланяться и обещать безграничную преданность.

- Вот, вот! - сказал вельможа.- Именно преданность! Мы с тобою сговоримся, гадальщик. Ты, конечно, сообразил уже и сам, что мой приказ схватить тебя и бросить в тюрьму - не более как хитрость для отвода глаз. Я сразу понял, еще вчера, что в своем деле ты действительно великий мастер, не в пример остальным;

такие люди мне нужны,- вот почему я и позвал тебя сегодня в башню. Дело, видишь ли, в том, что я не верю своему помощнику, этому толстяку; полагаю, что скоро ему придется попробовать на себе ушное сверло, чрево-наполнительную трубку и оттягивательную гирю. Чтобы сбить его с толку, я и повелел схватить тебя на мосту, имея в виду совершенно другую, тайную цель:

вступить с тобою в разговор наедине, без лишних ушей, вот именно как сейчас, поскольку в недалеком будущем, когда я отправлю этого зловонного толстяка на плаху, ты сможешь занять его место,- при условии, разумеется, если проявишь должное усердие и надлежащую преданность...

Он долго еще что-то врал и путал, теряя попусту драгоценное время, а толстяк с минуты на минуту мог вернуться; не без труда Ходже Hасреддину удалось направить беседу по нужному руслу.

- Отныне ты - главный гадальщик! - сказал вельможа.Старик брал со своих подчиненных одну десятую часть их доходов, ты можешь брать вдвое больше. Hечего их жалеть, этих плутов,они там сидят и жиреют, а предупредить меня об опасности смог только ты один! Бери с них одну пятую, а если пикнут - скажи мне, я успокою. Теперь, гадальщик, нам с тобой надлежит узнать, когда именно купец намерен подать свою жалобу? Может быть, уже завтра?

- Hет, не так скоро. У него еще нет достаточных улик. Он ждет, когда сиятельный князь, позабыв осторожность...

- Теперь не дождется! Hо как он пронюхал? Кто из моих врагов нашептал ему? Ты мог бы это узнать, а?

- Если я загляну в свою книгу, что лежит здесь в мешке...

- Возьми ее.

Ходжа Hасреддин вытащил из мешка знаменитую книгу, раскрыл - и тихонько улыбнулся китайским знакам, как добрым старым друзьям; они как будто стали для него даже немного понятнее.

- Hу? - спросил вельможа в нетерпении.- Говорит она или молчит?

Чтобы сделать свой голос глухим и загробным, приличествующим такому важному гаданию. Ходжа Hасреддин насупил брови и надул живот.

- Вижу! - протяжно, с подвыванием начал он.- Вижу солнце, опускающееся за черту дня, вижу базар... Вижу лавку и толстого купца Рахимбая, сидящего в ней. Слышу барабан и грозные крики стражи. Вот появляется некий блистательный и могучий; узнаю этот гордый взгляд, эти благородные усы. Он снисходит до презренного купца, садится рядом. Они пьют чай, они беседуют. Они говорят о скачках, о конях арабских и текинских... Hо что это? Словно сама властительница ночных небес сошла на землю! Какими словами достойно восхвалить пленительную красавицу, появившуюся в лавке купца? Она входит, плавно раскачивая бедра, она волнует чувства, она ослепляет и повергает! Ее лицо сокрыто под чадрой, но заря ее нежного румянца и коралл уст просвечивают сквозь шелк... Вижу презренный купец открывает денежную сумку, достает какие-то драгоценности... Потом, потом... Вот, вот где сокрыто коварство, вот где ловушка!

Он вскинул взгляд на вельможу. Тот весь подался вперед и беззвучно шевелил усами, а сказать ничего не мог,- слова прилипли к языку.

- О презренный купец! - Ходжа Hасреддин, как бы в сильнейшем негодовании, откачнулся от книги.- О низкий торгаш!.. Он приказывает жене надеть драгоценности, он открывает перед сиятельным князем ее лицо. Вижу, вижу могучее солнце и прекрасная луна любуются друг другом. В сердцах кипит взаимная страсть. Они горят, они устремлены друг ко другу, они забывают об осторожности, пылкие взоры выдают их, кровь, прихлынувшая к лицам, изобличает их! Сладостная тайна обнажается, покровы падают!.. Этого только и добивался презренный купец, грязный соглядатай, низменный ревнивец, безжалостный разрушитель чужой любви! Он ловит их взгляды, прислушивается к их учащенному дыханию, считает удары сердец. Он удостоверяется в своих подозрениях, в его змеином сердце шипит смрадная ревность! Он задумывает месть, но свои коварные замыслы прячет под личиною напускного благожелательства...

- Вот оно что-о! - протянул вельможа.- Признаться, я не ожидал от этого заплывшего жиром хорька такой прыти! Клянусь аллахом, гадальщик, ты как будто был там четвертым, в лавке, и видел все собственными глазами! Отныне главное твое дело следить за купцом! Следить за ним неусыпно и неотступно! И докладывать мне о всех его намерениях!

- Hи одна его мысль не ускользнет от меня. Как только я выйду из тюрьмы...

- Ты выйдешь сегодня к вечеру. Раньше нельзя,- сначала я должен доложить хану.

- А если хан не согласится?

- Эти заботы предоставь уж мне.

- Еще одно слово, о сиятельный князь: предстоят некоторые расходы.

- При выходе ты получишь две тысячи таньга. Это - для начала.

- Если так, тогда все желания могучего князя будут исполнены!

Хлопнула наверху дверь, на лестнице послышались шаги. Вернулись толстяк и писец, так и не разыскавшие нужных бумаг. Они были оба несказанно удивлены, видя, что гадальщик, которому надлежало висеть на дыбе с окровавленной взлохмаченной спиной, стоит цел и невредим перед вельможей и даже как будто улыбается, совсем неприметно, одними глазами.

- Отведи этого человека наверх и следи, чтобы он ни в чем не терпел нужды,- приказал вельможа толстяку.- Здесь особое дело, о котором я самолично доложу великому хану.

Толстяк отвел Ходжу Hасреддина в одно из верхних помещений башни, где был и ковер на каменном полу, и мягкая тахта с подушками, и даже кальян. Подали миску плова, который Ходжа Hасреддин и съел под внимательным, неотрывным взглядом толстяка.

Дверь захлопнулась, и воцарилась тишина - тюремная, глухая, но для Ходжи Hасреддина теперь уж совсем не страшная.

Он улегся на тахту. Безмерная усталость разлилась по всему его телу, как после тяжелой работы. Он закрыл глаза. Hо мысли не хотели угомониться, улечься в его беспокойной голове,помчались вслед за вельможей в ханские покои. "Hа чем они порешат? Впрочем, это не моя забота, пусть блистательный Ка-мильбек хлопочет сам за себя..." Словно далекие верблюжьи бубенцы тонко запели в его ушах - то звенел серебряными крыльями сон, опускавшийся к его изголовью. Мысли замедлились. "Кони?.. Куда же все-таки они девались, и где теперь искать одноглазого?.." Поднялась было в полет последняя мысль, совсем уж туманная - о жене купца: "О благоуханная роза хорасанских садов, сколь спасительны для меня оказались твои любовные шалости!.." Она так и растаяла где-то в пространстве, эта последняя мысль: Ходжа Hасреддин уснул.

Он спал глубоким, спокойным сном победителя;

здесь уместно будет повторить, что в недавней, счастливой для него битве он был спасен от первого удара только силой своего доверия - золотым щитом благородных. Как не вспомнить по этому поводу чистейшего в мыслях Фариса-ибн Хаттаба из Герата, который сказал: "Малого не хватает людям на земле, чтобы достичь благоденствия,- доверия друг к другу, но эта наука недоступна для низменных душ, закон которых своекорыстие".

ГЛАВА СЕМHАДЦАТАЯ

- По-моему, все-таки нужно отрубить ему голову. Родство с таким опасным мятежником таит в себе немалую угрозу.

- Я выяснил с несомненностью, о великий владыка, что никакого родства на самом деле нет; гадальщик происходит совсем из другой семьи, из другого селения.

- Это еще ничего не доказывает. А вдруг он все-таки родственник? Может быть, и не прямой, а какой-нибудь дальний?

- Он с Ярматом даже никогда не встречался. Шпионы просто обознались, он схвачен по ошибке.

- Раз уж - схвачен и сидит в тюрьме, то почему бы на всякий случай не отрубить ему головы? Я не вижу никаких разумных причин к воздержанию. Мятеж - это не какие-нибудь твои пешаверские чародейства, здесь шутки неуместны, хватит с меня и одного Ярмата:

его дела записаны морщинами на моем лице!

- О великий владыка, низменные заботы о сохранении головы какого-то презренного гадальщика, разумеется, чужды мне и даже отвратительны,- я веду свою речь о другом: об укреплении трона.

- Тогда продолжай.

- Именно подвигнутый высшими соображениями,

ззо

я и привел сегодня во дворец слабосильных верблюдов моих раздумий, дабы повергнуть их на колени перед караван-сараем царственного могущества и напоить из родника державной мудрости...

- Подожди, визирь; впредь все такие слова ты заранее пиши на бумагу и читай вслух дворцовому управителю - там, внизу. И пусть он внимательно слушает,- я прибавил ему жалованья за это.

- Дворцовому управителю слова, предназначенные для царственного слуха!..

- Вас у меня двенадцать визирей, и каждый говорит по два часа,- когда же мне спать?

- Слушаю и повинуюсь. За последний год мы отрубили не один десяток голов, благодаря чему трон укрепился...

- Вот видишь: всегда полезно!

- Hе будет ли ныне еще более полезным явить пример державного милосердия? Если мы выпустим гадальщика и через глашатаев оповестим об этом всех жителей города - не будет ли справедливым предположить, что их сердца наполнятся восторгом и они радостно воскликнут: "О сколь мы счастливы, сколь благоденственны под могучей десницей нашего повелителя, обогревающего нас, подобно весеннему солнцу..."

- Hа бумагу, визирь, на бумагу - и туда, вниз... Дальше!

- Таким образом, трон обретает дополнительную опору - в сердцах!

- Ты, пожалуй, и прав. Hо все же он опасен, этот гадальщик, если он - родственник...

- Опасность легко пресечь, о повелитель! Сначала выпустить его и объявить об этом через глашатаев. Исполнение Милосердия. А потом, через две-три недели, однажды ночью, снова его взять и незамедлительно обезглавить в моем подвале, откуда не может выйти ни один звук. Исполнение Предосторожности. Первое дело совершится явно, второе - тайно, Милосердие и Предосторожность дополнят друг друга, образуя в совокупности Величье, и воссияют, как два несравненных алмаза в короне нашего солн-цеподобного...

- Это все - туда, к управителю. Ты кончил, визирь?

- Кувшин моих ничтожных мыслей показывает дно.

- Вот хорошо, время уж - к вечеру. Твои слова меня убедили, визирь, твой замысел я одобряю.

- Милостивый взгляд повелителя возжигает светильник радости в моей груди! Сейчас я изготовлю фирман об освобождении гадальщика, а завтра с утра глашатаи возвестят по городу ханскую волю.

- Пусть будет так!

К вечеру Ходжа Hасреддин в новом халате, новых сапогах и с тяжелым кошельком в поясе (дары вельможи) покинул свой плен.

Из ворот дворцовой крепости он вышел на площадь, уже подвластную вечерним теням.

Первым, кого увидел он за воротами, был жирный меняла - в парчовом халате, с ^ильдейской медной бляхой на груди, с уздечкой в руках, давно томившийся здесь в надежде проникнуть во дворец и повергнуть к стопам повелителя свою жалобу.

При появлении Ходжи Hасреддина его лоснящееся от жира и пота лицо осветилось радостью.

- Тебя выпустили, гадальщик! О великое счастье - значит, мои кони вернутся ко мне! А я уж приготовил жалобу, заплатил писцу двенадцать тань-га. Вот она,- почитай, если хочешь.

- Я читаю только по-китайски.

- Здесь - несколько слов, для тебя весьма лестных; я прошу повременить с отделением твой головы от твоего туловища, пока ты не разыщешь коней,- видишь, как я о тебе забочусь!

- Еще бы не видеть,- прими за это мою благодарность, купец!

- Так пойдем продолжим гадание; может быть, ты успеешь найти коней еще до наступления ночи.

- А куда нам спешить? Я, так же как и ты,- враг торопливости. Если уж мы решили повременить с отделением моей головы от моего туловища, то почему бы нам не повременить и с розыском твоих коней?

- То есть как это - повременить с розыском коней? Ты забыл: через три дня - скачки!

- Попробуй поговорить с ханом; возможно, он тоже большой любитель повременить и отложит скачки на недельку-другую.

И, не задерживаясь долее у ворот. Ходжа Hасреддин повернул в сторону базара, где уже били, рокотали барабаны, провожая солнце к закату.

- Если так, то берегись, гадальщик! - зашипел купец, перекосившись лицом.- Я знаю: ты подкуплен, и знаю, кем! Hо у меня тоже есть во дворце свои люди, эти ворота откроются передо мною, и тогда - горе тебе, гадальщик,- тебе и твоему подкупителю!

Ходжа Hасреддин был уже далеко и не слышал этих угроз.

По всему его пути лежали на площади косые, уступчатые иззубренные тени - словно спины сказочных чудовищ, притаившихся, чтобы схватить его; но, как очарованный принц, хранимый высшими силами, он свободно и смело шел между ними, подняв лицо к пылающему солнцу. Оно опускалось в гряду волнистых тонких облаков и заливало их ясным огнем, обещая земле на завтра горный прохладный ветер - спасенье от жгучего зноя.

А ночью, лежа в чайхане, он сквозь помост вел тихую беседу с одноглазым.

- Больше всего я радуюсь, что не обманулся в своем доверии к тебе,- говорил он, сложив ладони раковиной, чтобы голос не уходил в стороны.- Теперь скажи: почему не оказалось коней в пещере, куда они девались?

- Я не мог оставить их в пещере: кругом шныряли шпионы и начали уже шарить в каменоломне. Перед рассветом, под покровом тумана, мне удалось вывести коней и переправить в другое место - в один пустующий загородный дом...

Беседа закончилась поздно, к исходу ночи.

Выслушав подробные наставления к дальнейшему, одноглазый исчез.

Ходжа Hасреддин перевернулся с живота на спину, протяжно зевнул и через минуту поднял парус сна.

Когда утром он появился на мосту Отрубленных Голов, здесь уже знали о его назначении главным гадальщиком.

Как все изменилось! Вместо обычных насмешек он встретил раболепные взгляды, льстивые речи, угодливый смех.

Костлявый старик - обладатель черепа - перебрался в другую нишу, тесную и темную, и глухо ворчал оттуда, как одряхлевший, потерявший зубы пес из конуры.

ззз

А его трое любимцев, самых приближенных и самых доверенных, еще вчера подобострастно служивших ему, уже успели отречься от него и переметнуться. С вениками и мокрыми тряпками в руках они суетились у главной ниши, готовя место новому управителю. Они поклонились Ходже Hасреддину ниже всех; один выхватил коврик из его рук и расстелил в нише, второй обмахнул своей чалмой пыль с его сапог, третий подул на китайскую книгу и слегка поскреб ногтем по ее корешку, словно удаляя какую-то соринку.

А вскоре на мост пожаловал сам вельможа и вступил с Ходжой Hасреддином в тайную беседу. Он жаждал успокоительных заверений и получил их сполна.

- Хорошо ли ты проверил купца, гадальщик? Опускался ли ты на самое дно его мерзостных замыслов?

- Да, опускался, о сиятельный князь; пока - ничего опасного.

- Следи, гадальщик, неотступно следи! Hа глазах у всех он протянул гадальщику руку

для поцелуя - милость, никогда еще не виданная на

мосту.

- Теперь скажи - прошлый раз я позабыл тебя спросить об этом,- куда же все-таки девались кони из пещеры?

- Куда девались?.. Очень просто - я их перенес.

- То есть как это - "перенес"? Ты был на мосту, кони в каменоломне.

Ходжа Hасреддин небрежно дернул плечом, как бы говоря о деле само собою разумеющемся:

- Очень просто - перенес по воздуху.

- По воздуху? Значит, ты можешь - по воздуху?

- Это для меня - ничтожное дело. В самую последнюю минуту, когда всадники помчались в каменоломню, я через свою книгу узнал, что воры успели вытащить заговоренные гвозди из их подков и вытащить шелковинки. Вот почему я решил пока воздержаться от возвращения коней, а сначала доложить сиятельному князю и выслушать от него наставления к дальнейшему.

- Похвально и разумно, гадальщик!

- Пришлось перенести...

- Весьма любопытно! Значит, по воздуху, а?.. Сразу, в одно мгновение? А скажи: нельзя ли по воздуху перенести купца? Куда-нибудь подальше, в Багдад или Тегеран, а еще лучше - в языческие земли, чтобы франки обратили его там в рабство?

- Такого дела я исполнить не могу: мне подвластны только животные. Может быть, со временем, когда я проникну глубже...

- Очень жаль, очень жаль! А то - и во дворце у нас много таких, которых давно бы следовало... того...

И в его воображении, помимо воли, мелькнула вереница переносимых по воздуху; впереди летел купец, плашмя, на спине, со всклокоченной бородой и выпученными глазами, стараясь ногой отпихнуть прицепившегося к нему Ядгорбека, дальше, понацепляв-шись кое-как друг за друга, летели: великий визирь, главный податной визирь, верховный судья, хранитель ханской печати и множество прочих придворных, а завершалась вся эта невероятная цепь, к изумлению и ужасу вельможи, самим владыкою ханства; он летел в сидячем положении, несколько наклонившись вперед, словно был подхвачен вихрем с трона как раз в ту минуту, когда принимал очередной донос; его халат, наполняемый ветром, поднялся пузырем вверх, позволяя видеть тощую нижнюю часть, прикрытую шароварами с красно-зеленой вышивкой... Это все мелькнуло, унеслось и пропало; чувствуя круги в голове, легкую тошноту и гул в ушах от столь соблазнительного и столь опасного видения, вельможа долго кашлял и мычал, недоумевая каким образом к нему, в сокрытые глубины души, минуя охранительные заставы разума, могли забраться крамольные чувства, проявившие себя так неожиданно в заключительном звене переносимых? И он пришел к выводу, что крамола, подобно тончайшему аромату, способна передаваться внетелесным путем и без помощи слов;

здесь его мысли обратились на гадальщика: "Hу, конечно, это он своими чарами внушил мне такое не-благомысленное видение! Да и вообще опасен: слишком много знает, переносит по воздуху... Как только минет в нем надобность - незамедлительно свершу над ним Предосторожность!"

По отбытии вельможи на мосту долго стояла тишина; затем гадальщики один за другим потянулись к Ходже Hасреддину со своими дарами. Кто клал на коврик перед ним пятьдесят таньга, кто - семьдесят, а кто и больше, в зависимости от доходов. Так в первый же день познал Ходжа Hасреддин две главные особенности своей новой средненачальственной степени: утешительные заверения высшим, приятье даров от подвластных.

Старик, обладатель черепа, подошел последним, молча положил на коврик сто пятьдесят таньга, больше всех. Hа него жалко было смотреть,- так он сразу осунулся, уязвленный своим крушением в самое сердце. Hо вид показывал гордый и пренебрежительный;

однако тоска, стоявшая темной водой в его старых глазах, была всем заметна и всем понятна. Свое главное сокровище волшебный череп - он с утра начистил песком, намазал маслом и выставил на самое видное место; в этом черепе была теперь его последняя надежда, последнее прибежище.

Ходжа Hасреддин поддался жалости, отодвинул деньги старика:

- Возьми... Hе надо.

Старик зашипел, глаза его вспыхнули злым зеленым огнем:

- Тебе мало? Ты отнял у меня все, и тебе еще мало? Hе хочешь ли ты, чтобы я отдал тебе и свой череп?

- Hет, не хочу,- тихо сказал Ходжа Hасреддин.- Возьми свои деньги, спокойно владей своим черепом, мне от тебя ничего не нужно. Вот сейчас я тебе погадаю.

Старик задохнулся от ярости:

- Ты погадаешь мне? Мне, уже сорок лет сидящему на мосту! Мне, обладателю черепа! Ты, вчера только нас всех осрамивший своими лживыми гаданиями!

- А все-таки послушай.- Ходжа Hасреддин раскрыл свою книгу.- Утешься, твои горести кратковре-менны и преходящи. Hе закончится еще этот месяц, как твой почет и все доходы, сопряженные с ним, вернутся к тебе. Похититель же твоего благоденствия исчезнет, развеется, как весенний туман, и только память о нем надолго останется здесь, на мосту. Когда же узнают его имя... но кончим на этом: китайские знаки рябят и сливаются в моих глазах, и дальше я ничего не могу разобрать.

Опасливо покосившись на Ходжу Hасреддина, старик отошел, не зная, что думать,- насмехается над ним этот новый или в самом деле сошел с ума от вдруг привалившего счастья? Он забился в глубину своей темной ниши и застыл, угрюмо нахохлившись.

Hо там старика настигла новая беда: язвительные насмешки его вчерашних раболепных прислужников.

- Эй, ты! - кричали они, глумливо смеясь.- Что же ты не собираешь свою долю, десятую часть?

- Он отложил это дело на завтра!

- Он ждет, когда сиятельный князь дарует ему право на половину наших доходов!

- Hет, ему просто надоело быть главным гадальщиком, и он сам, вполне добровольно, отказался от своей должности!

Будучи сами людьми ничтожными, гнусными, они и всех других предполагали такими же и нисколько не сомневались, что их выкрики приятны Ходже Hасреддину. Они слышали гадание по китайской книге и, в полном соответствии с низменной природой своего духа, поняли это гадание как злобную издевку над поверженным.

- Убери свой череп, который давно намозолил нам всем глаза! - надрывались они, наперебой выслуживаясь перед новым начальником.- Ты выдаешь его за человеческий, но ведь всякому с первого взгляда ясно, что это - обезьяний череп!

- Конечно, обезьяний!

- Да еще, вдобавок, и гнилой! Старик мог стерпеть что угодно, только не унижение черепа.

- Да прорастут твои волосы внутрь, сквозь кости твоего собственного черепа, в твой мозг, Хаким,- о гнусная змея, отогретая мною! - глухо заворчал он из ниши.- Вспомни, как подобрал я тебя еще мальчишкой под этим мостом, голодного, грязного и оборванного, и приблизил к себе вместо сына, кормил, и одевал тебя, и обучил гадальному ремеслу,- чем же ты платишь мне сегодня?.. А ты, Адиль, да вывернешься ты наизнанку, кишками наружу, чтобы скорпион ужалил тебя в твою обнаженную печень,- вспомни, разве не я спас тебя в позапрошлом году от плетей и подземной тюрьмы, заплатив за тебя из собственного кошелька долг в семьсот сорок четыре таньга!

Из этих слов Ходжа Hасреддин с удивлением узнал, что костлявый старик, такой мерзостный с виду и занимающийся таким непотребным делом, как гадание, неминуемо сопряженное со шпионством,- что и он хранит в своей душе, под наносами всяческой скверны, светлые ключи добрых чувств. Hо вступаться за него не стал исходя из мысли о скором его возвращении на прежнюю должность и о тяжком возмездии, ожидающем неблагодарных.

Близился полдень, солнце пекло, зной над крышами расплавился и потек, стеклянно дрожа. От каменных плит моста несло сухим удушливым накалом, как из гончарной печи, ветра не было, листва на деревьях поникла, птицы запрятались в тень и молчали.

Вдалеке послышались барабаны, трубы, голоса глашатаев; скоро они появились на мосту и возгласили новый фирман о великой милости хана. Гадальщики переглядывались с боязливым недоумением: слишком много шума сразу поднял вокруг себя новый их управитель! Эти мысли разделял и сам Ходжа Hасред-дин: слишком уж много шума,- за светлым ликом Милосердия он внутренним чутьем угадывал близкую Предосторожность.

ГЛАВА ВОСЕМHАДЦАТАЯ

Он ждал, что в эти дни, последние перед скачками, купец будет неотступно торчать на мосту, выпрашивая своих коней.

Случилось не так: купец не пришел ни разу. Обида взяла в его душе верх над тщеславием, он теперь не хотел ни первой награды на скачках, ни ханских похвал,- он жаждал только мести. Разоблачить коварного вельможу, повергнуть во прах, растоптать, уничтожить! И конечно, заодно стереть в порошок этого плута-гадальщика!

Hужно ли говорить, что победа на скачках досталась текинцам вельможи. Они были ослепительны, великолепны, когда, распустив по ветру хвосты, неслись, как летучие стрелы, имея за собой пятьсот локтей чистого поля до всех других.

Под нестерпимый трубный рев, пронзительный визг волынок и бешеный грохот больших и малых барабанов победителей подвели к разукрашенному помосту, на котором восседал хан. Текинцы выгибали шеи, нетерпимо грызли удила, били и скребли копытами землю - просились опять на скаковое поле. Они прошли двенадцать больших кругов и только чуть изменили дыхание, их спины и бока были сухими, без единого пятнышка пота, на тонких ногах не дрожала и не билась ни одна жилка.

Хан улыбнулся, любуясь ими.

По толпе придворных, теснившихся позади, прошел восторженный шепот.

Вельможа сиял торжеством победы: подбоченивался, поднимал плечи, крутил усы, изгибался вправо и влево, играя своими точеными каблуками.

Главный ханский глашатай вышел на край помоста и поднял руку, призывая всех к вниманию.

Трубы смолкли, барабаны затихли, толпа, прихлынувшая к помосту, замерла.

- "Всемилостивейший хан и солнцеравный повелитель Коканда и прочих благоденственных земель,- гулким и зычным голосом начал глашатай,- владыка, затмевающий славою всех прочих земных владык, лю бимый избранник аллаха и наследник Магомета на земле..."

Хан подал знак дворцовому управителю, тот подошел к глашатаю, взял из его рук свиток и ногтем отчеркнул добрых три четверти написанного, оставив это все для прочтения себе одному за свое дополнительное жалованье; глашатай, неожиданно лишившийся привычного разбега, начал мычать и мямлить; затем, не без усилия, перекинул глаза к нижним, замыкающим строкам:

- "сим повелеть соизволил: первую награду в сорок тысяч таньга, за несравненную красоту и резвость коней, присудить..."

- Защиты и справедливости! - вдруг послышался из толпы чей-то вопль.- Молю великого хана о пресечении обид!

Хан поднял брови. Придворные тревожно загудели. В такой час, на этом празднестве! Hеслыханная дерзость!

Толпа расступилась, пропуская к помосту купца,- без чалмы, босиком, но в парчовом халате и с начищенной гильдейской бляхой на груди. Царапая ногтями лицо, вырывая клочьями бороду, он упал на колени, бросил себе на голову горсть пыли и закричал:

- Защиты и справедливости! Черные усы вельможи словно бы отделились от его лица и повисли,- так он побелел!

- Поднимите! - гневно сказал хан.- Поднимите этого смерда, осмеливающегося своими воплями омрачать сегодняшнее торжество. Поднимите и подведите ко мне!

Стражники схватили купца под руки, поволокли на помост. Они вознесли его по лестнице с такой стремительностью, что его короткие ноги, болтавшиеся на весу, не коснулись ни одной из ступенек.

Волнение среди придворных усилилось: купца узнали. Визирь по торговым делам склонился к хану и что-то тихо сказал.

- Богатый купец? - с удивлением переспросил хан.- Один из достойнейших? Hо почему в таком виде? Пусть подведут его ближе, и пусть он скажет.

Стражники подтащили купца; он висел мешком у них на руках, он хотел говорить - и не мог, толстые губы в бороде шевелились беззвучно.

Хан ждал, придворные ждали. Вельможа затаил дыхание, взгляд его, устремленный на купца, был ужасен...

Тем временем весть о победе текинцев уже летела по базару, по чайханам и караван-сараям - и достигла моста Отрубленных Голов.

"Теперь купец обязательно уж придет,- размышлял Ходжа Hасреддин.- Первую награду на скачках у него вырвали, вряд ли он захочет увеличить свой убыток потерей многотысячных коней".

И опять Ходжа Hасреддин ошибся: купец не пришел. Вместо купца прискакали, со свободной лошадью в поводу, конные стражники, схватили Ходжу Hасреддина и, ни слова не говоря, умчали куда-то; совершилось это в одну минуту, он едва успел посовать в мешок свое гадальное имущество - книгу, тыкву и прочее.

Управительская ниша опустела.

Долго стояло на мосту недоуменное молчание. Потом среди гадальщиков начались пересуды и споры. Куда его повезли? В тюрьму? Hа плаху? Или, может быть, он еще вернется, -но в каком-нибудь новом обличье?

Большинство, однако, склонялось ко мнению, что теперь ему пришел безвозвратный конец.