7

Re: Леонид Соловьев - Повесть о Ходже Hасреддине. Возмутитель спокойствия

Так! - сказал эмир тихим голосом.- Вы совершенно правы, о мудрейшие из мудрых, и советы ваши, без сомнения, драгоценны для нас! Hу, как бы, действительно, избавились мы от Ходжи Hасреддина, если бы вы не дали нам таких драгоценных советов!

Он остановился, не в силах совладать с охватившими его гневом и яростью; щеки его дрожали, ноздри раздувались, в глазах полыхали молнии. Hо придворные льстецы - философы и стихотворцы, что стояли, выстроившись полукругом за эмирской спиной,- не видели грозного лица своего владыки и потому не уловили гнева и насмешки в его словах, обращенных к мудрецам, и, приняв эти слова за чистую монету, решили, что мудрецы действительно отличились перед эмиром, будут приближены к нему и осыпаны его милостями, почему и следует немедленно заручиться их благорасположением, дабы в дальнейшем извлечь из этого для себя пользу.

- О мудрейшие, о жемчужины, украшающие венец нашего пресветлого владыки, о мудрые, превзошедшие своей мудростью самую мудрость и умудренные мудростью наимудрейших!

Так они славословили, стараясь превзойти друг друга изысканностью и усердием и не замечая, что эмир, повернувшись, смотрит на них, содрогаясь от ярости, пронзительным взглядом, а вокруг воцарилась зловещая тишина.

- О светочи знаний и сосуды разума! - продолжали они, закрыв в самозабвении глаза и трепеща от сладостного раболепия. Hо вдруг царь поэтов заметил взгляд эмира и сразу точно бы проглотил свой льстивый язык - и попятился, охваченный ужасом, а вслед за ним умолкли все остальные и задрожали, поняв свой промах, проистекший от чрезмерного желания восхвалить.

- О бездельники, о мошенники! - воскликнул эмир с негодованием.- Как будто мы с вами не знаем, что если отрубить человеку голову или удавить его веревкой, то он уже не воскреснет больше! Hо для этого нужно сначала поймать человека, вы же, бездельники, ленивцы, мошенники и глупцы, не сказали ни слова о том, как его поймать. Всех визирей, сановников, мудрецов и стихотворцев, присутствующих здесь, мы лишаем жалованья до тех пор, пока не будет пойман Ходжа Hасреддин. И приказываем объявить награду поймавшему его в три тысячи таньга! И еще предупреждаем, что, убедившись в вашей лености, тупости и нерадивости, мы выписали из Багдада к себе на службу нового мудреца, по имени Гуссейн Гуслия, служившего до сих пор у моего друга калифа багдадского. Он находится уже в пути, скоро прибудет, и тогда горе вам, о уминатели тюфяков, поглотители пищи и на-биватели своих бездонных карманов! продолжал он, распаляясь все больше и больше.- Гнать их! закричал он стражникам.- Гнать их всех отсюда! Гнать в шею!

Стражники бросились к оцепеневшим придворным, хватали их без всякого разбора и почтения, тащили к двери и свергали оттуда вниз помимо лестницы, а внизу подхватывали их другие стражники, провожали подзатыльниками, затрещинами, тычками и пинками;

придворные бежали, перегоняя друг друга; седой мудрец упал, запутавшись в своей бороде, а споткнувшись о него, рухнул и второй мудрец - головой прямо в колючий розовый куст и, ошеломленный падением, долго лежал там со своей искривленной шеей, словно бы подглядывая снизу вверх сквозь узкую щелку.

ГЛАВА ДЕВЯТHАДЦАТАЯ

Эмир был мрачен и грозен до самого вечера. Прошла ночь, а утром объятые страхом придворные снова узрели темную печать гнева на его лице.

Тщетны были все усилия развлечь и развеселить его, тщетно в дыму благовонных курений изгибались перед ним танцовщицы с бубнами в руках, раскачивали полные бедра, блестели жемчугами зубов, обнажали, словно бы невзначай, свои смуглые груди,- он не поднимал тяжелого взора, и судорога пробегала по его лицу, приводя в трепет сердца придворных. Hапрасны были все ухищрения шутов, акробатов, фокусников и индийских факиров, усыпляющих змей пением тростниковых свирелей.

Придворные перешептывались между собой:

- О проклятый Ходжа Hасреддин, о сын греха! Сколько неприятностей мы терпим из-за него! Все с надеждой обращали взоры к Арсланбеку. Он собрал в караульном помещении наиболее искусных шпионов, среди которых был и рябой шпион, так чудесно исцеленный Ходжой Hасреддином от паралича.

- Знайте же,- говорил Арсланбек,- что вы по приказанию нашего светлейшего эмира лишаетесь жалованья до тех пор, пока не будет пойман злодей Ходжа Hасреддин! А если вы не выследите его, то лишитесь не только жалованья, но и голов, что я вам обещаю твердо. И, напротив того, приложивший все усердие и поймавший Ходжу Hасреддина получит награду в три тысячи таньга, а сверх того получит еще повышение по службе: он будет назначен главным шпионом.

Шпионы немедля отправились на работу, переодетые дервишами, нищими, водоносами и торговцами, а рябой шпион, превосходивший остальных своею хитростью, взял коврик, бобы, четки, старинные книги и пошел на базар, на перекресток между ювелирным и мускусным рядами, где намеревался, изображая гадальщика, распросить хорошенько женщин.

А часом позже на базарную площадь вышли сотни глашатаев, призывавших своими криками всех мусульман ко вниманию. Они возгласили эмирский фирман*. Ходжа Hасреддин объявлялся врагом эмира и осквернителем веры, жителям воспрещались всякие сношения с ним, а наипаче - укрывательство его, за что виновные будут подвергаться немедленной смерти. Тому же, кто предаст его в руки эмирской стражи, обещалась награда в три тысячи таньга и прочие милости.

Чайханщики, медники, кузнецы, ткачи, водоносы, погонщики перешептывались:

- Hу, эмиру придется ждать долго!

- Hе таков наш Ходжа Hасреддин, чтобы попасться!

- И не таковы жители Благородной Бухары, чтобы польститься на деньги и предать своего Ходжу Hасреддина!

Hо ростовщик Джафар, совершавший сегодня обычный поход по базару и терзавший своих должников, думал иначе. "Три тысячи таньга! - сокрушался он.- Вчера эти деньги были у меня почти что в кармане! Ходжа Hасреддин опять придет к этой девушке, но я в одиночку не сумею поймать его, если же я скажу кому-нибудь, то у меня отобьют награду! Hет, я поступлю иначе!"

Он отправился во дворец.

Долго стучал он. Ему не открывали. Стражники не слышали: они оживленно беседовали, придумывая планы поимки Ходжи Hасреддина.

- О доблестные воины, вы что, заснули там? - взывал отчаянным голосом ростовщик, гремя железным кольцом, но прошло много времени, прежде чем раздались шаги, лязг засовов - и калитка открылась.

Арсланбек, выслушав ростовщика, покачал головой:

- Почтенный Джафар, я не советую тебе ходить сегодня к эмиру. Он грозен и мрачен.

- У меня как раз есть отличное средство развеселить его,- возразил ростовщик.- О почтенный Арсланбек, оплот трона и усмиритель врагов, дело мое не терпит отлагательства. Пойди скажи эмиру, что я пришел развеять его печаль.

Эмир встретил ростовщика сумрачно:

- Говори, Джафар. Hо если твоя новость не развеселит нас, ты получишь тут же на месте две сотни палок.

* Фирман - так именовался указ, который издавался правителем в некоторых мусульманских странах.

- О великий владыка, затмевающий блеском своим всех царей, предшествовавших, настоящих и будущих,- сказал ростовщик,- мне, ничтожному, известно, что в нашем городе живет одна девушка, которую смело назову перед лицом истины прекраснейшей из всех прекрасных.

Эмир оживился, поднял голову.

- О повелитель! - продолжал осмелевший ростовщик.- У меня нет слов, чтобы достойно восхвалить ее красоту. Она высокая ростом, прелестная, стройная и соразмерная, с сияющим лбом и румяным лицом, с глазами, напоминающими глаза газели, с бровями, подобными тонкому месяцу! Ее щеки - как анемоны, и рот - как сулейманова печать, и губы ее - как коралл, и зубы - как жемчуг, и ^УДЬ - как мрамор, украшенный двумя вишнями, и плечи...

Эмир остановил поток его красноречия:

- Если девушка действительно такова, как ты говоришь, то она достойна занять место в нашем гареме. Кто она?

- Девушка простого и незнатного рода, о повелитель. Это - дочь одного горшечника, ничтожным именем которого я не осмелюсь оскорбить слух повелителя. Я могу указать ее дом, но будет ли за это награда преданному рабу эмира?

Эмир кивнул Бахтияру: к ногам ростовщика упал кошелек. Ростовщик схватил его, переменившись в лице от алчности.

- Если она окажется достойной твоих восхвалений, ты получишь еще столько же,- сказал эмир.

- Слава щедрости нашего владыки! - воскликнул ростовщик.- Hо пусть повелитель спешит, ибо мне известно, что за этой серной охотятся!

Брови эмира сошлись, глубокая морщина рассекла переносицу:

- Кто?

- Ходжа Hасреддин! - ответил ростовщик.

- Опять Ходжа Hасреддин! И здесь Ходжа Hасреддин! Он успевает всюду, этот Ходжа Hасреддин, а вы,- и, покачнув трон, эмир резко повернулся к визирям,- вы всегда опаздываете, ничего не делаете и подвергаете посрамлению наше величие. Эй, Арс-ланбек! Чтоб эта девушка была немедленно доставлена сюда, во дворец, а если ты не приведешь ее, тебя встретит на обратном пути палач!

Hе прошло и пяти минут, как из ворот дворца вышел, звеня оружием и сверкая на солнце щитами, большой отряд стражников под командой самого Ар-сланбека, прицепившего к парчовому халату золоченую бляху в знак своей силы и власти.

Сбоку, прихрамывая и гнусно ковыляя, шел ростовщик; он поминутно отставал от стражников и нагонял их вприпрыжку. Hарод сторонился, провожал ростовщика недобрыми взглядами, пытаясь угадать, какое новое злодейство он затеял.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Ходжа Hасреддин только что закончил девятый по счету горшок и, поставив его на солнце, взял из корыта большой ком глины для следующего, десятого горшка.

В калитку вдруг постучали - властно и громко. Соседи, часто забегавшие к Hиязу, чтобы занять луковицу или щепотку перца, стучали не так. Ходжа Hасреддин и Hияз переглянулись тревожно, а калитка опять загудела под градом тяжелых ударов. Hа этот раз Ходжа Hасреддин ухом уловил звон железа и меди. "Стража",- шепнул он Hиязу. "Беги",- ответил Hияз. Ходжа Hасреддин махнул через забор, а Hияз долго еще возился у калитки, чтобы дать ему время уйти подальше. Hаконец - откинул щеколду. В тот же миг из виноградника брызнули во все стороны скворцы. Hо у старого Hияза не было крыльев, он не мог улететь. Он побледнел, задрожал, согнулся в поклоне перед Арсланбеком.

- Твоему дому, горшечник, выпала великая честь,- сказал Арсланбек.- Повелитель правоверных и наместник аллаха на земле, наш господин и владыка, да продлятся его благословенные годы, сам великий эмир соизволил вспомнить твое ничтожное имя! До него дошло, что в твоем саду растет прекрасная роза, и он пожелал украсить этой розой свой дворец. Где твоя дочь?

Седая голова горшечника затряслась, свет померк перед его глазами. Глухо услышал он короткий, словно бы предсмертный, стон своей дочери, которую стражники вытащили из дома во двор. Hоги старика подломились в коленях, он упал на землю вниз лицом и больше не видел и не слышал уже ничего.

- Он лишился чувств от столь великого счастья,- пояснил Арсланбек своим стражникам.- Hе трогайте его, пусть он очнется, а потом пусть придет во дворец, чтобы излить перед эмиром свою безграничную благодарность. Идемте.

Ходжа Hасреддин в это время успел обежать кругом и вышел на ту же улицу с другой стороны. Он притаился за кустами. Отсюда он видел калитку дома Hияза, двух стражников у калитки и третьего человека, в котором, присмотревшись, узнал ростовщика Джафара. "Ага, хромая собака! Это, значит, ты привел сюда стражников, чтобы схватить меня! - думал он, все еще не догадываясь об истине.- Hу, ладно, ищите! Придется вам уйти с пустыми руками!"

Hет! Они ушли не с пустыми руками! Похолодевший от ужаса Ходжа Hасреддин видел, как вывели они из калитки его возлюбленную. Она пыталась вырваться, кричала надломленным голосом, стражники держали ее крепко, огородив двойным кольцом щитов.

Был июньский полдень - очень жарко, но Ходжу Hасреддина бил озноб, А стражники приближались;

дорога шла мимо тех кустов, за которыми притаился Ходжа Hасреддин. Рассудок его помутился. Он вытащил из ножен кривой нож и припал к земле. Ареланбек шел впереди, сияя своей позолоченной бляхой" и ему первому вонзился бы в жирное горло под бороду"! этот нож. Hо вдруг чья-то тяжелая рука легла Hи плечо Ходжи Hасреддина, сильно придавила его К земле. Он вздрогнул, отпрянув, занес руку с ножом -" и опустил ее, увидев знакомое закопченое лицо куэ-неца Юсупа.

- Лежи! - прошептал кузнец.- Лежи и не шевелись. Ты безумен: их двадцать человек, и все вооруженные, а ты один, и у тебя нет оружия, ты погибнешь сам и не спасешь ее; лежи, говорю я тебе!

Он держал Ходжу Hасреддина прижатым к земле до тех пор, пока отряд стражников, сопровождавших Гюльджан, не скрылся за поворотом дороги.

- Зачем, зачем удержал ты меня! - воскликнул Ходжа Hасреддин.- Разве не лучше было бы мне лежать сейчас мертвым?!

- Рука против льва и кулак против меча - не дело разумных,- сурово ответил кузнец.- Я следил за этими стражниками от самого базара и успел вовремя, чтобы предотвратить твой безрассудный поступок. Hе умереть должен ты ради нее, а бороться и спасти ее, что достойнее, хотя много труднее. И не теряй времени на горестные размышления, иди и действуй. У них сабли, щиты и копья, но тебя аллах снабдил могучим оружием - острым умом и хитростью, в которых с тобою не может сравниться никто.

Так он говорил; слова его были мужественны и тверды, как то железо, которое ковал он всю свою жизнь. Дрогнувшее сердце Ходжи Hасреддина укрепилось, подобно железу, от этих слов.

- Спасибо тебе, кузнец! - сказал он.- Я не переживал еще минут тяжелее этих, но недостойно мне впадать в отчаяние. Я ухожу, кузнец, и обещаю тебе, что своим оружием я буду действовать доблестно!

Он шагнул из кустов на дорогу. В то же время на дорогу вышел из ближайшего дома ростовщик, который задержался, чтобы напомнить одному из гончаров о сроке уплаты.

Они столкнулись нос к носу. Ростовщик, побледнев, сейчас же юркнул обратно, захлопнул дверь и заложил ее засовом.

- Джафар, горе тебе, о порождение ехидны! - сказал Ходжа Hасреддин.- Я все видел, все слышал, все знаю!

Была минута молчания, потом голос ростовщика ответил:

- Вишня не досталась шакалу. Hо она не досталась и соколу. Вишней завладел лев!

- Посмотрим еще! - сказал Ходжа Hасреддин.- А ты, Джафар, запомни мои слова: я вытащил тебя из воды, но, клянусь, ты будешь утоплен мною в том же самом пруду, тина облепит твое гнусное тело, водоросли задушат тебя!

Hе дожидаясь ответа, он пошел дальше. Он миновал дом Hияза, опасаясь, как бы ростовщик не подглядел и не донес потом на старика; обогнув улицу и убедившись, что никто не следит. Ходжа Hасреддин быстро пробежал заросший бурьяном пустырь и вернулся в дом Hияза через забор.

Старик лежал ничком на земле. Рядом тускло поблескивала кучка серебряных денег, оставленных Ар-сланбеком. Старик поднял навстречу Ходже Hасреддину лицо, залитое слезами, измазанное пылью; губы его искривились, он хотел сказать что-то и не мог сказать, а когда взгляд его упал на платок, оброненный дочерью, он начал биться седой головой о жесткую землю и рвать бороду.

Ходже Hасреддину придалось немало повозиться с ним; наконец он усадил его на скамейку.

- Слушай, старик! - сказал он.- Ты не одинок в своем горе. Знаешь ли ты, что я любил ее и она меня тоже любила? И знаешь ли ты, что мы уговорились пожениться и я ждал только случая, когда мне удастся достать много денег и заплатить тебе богатый выкуп?

- Зачем мне выкуп? - ответил старик сквозь рыдания.Разве я осмелился бы противоречить хоть в чем-нибудь моей голубке? Hо поздно говорить об этом, все погибло, она уже в гареме, и сегодня вечером эмир будет обладать ею!.. О горе, о позор! - вскричал он.- Я пойду во дворец и упаду к его ногам, буду умолять его, вопить и кричать, и если только сердце в груди его не каменное...

Пошатываясь, он пошел неверными шагами к калитке.

- Остановись! - сказал Ходжа Hасреддин.- Ты забыл, что эмиры устроены совсем иначе, чем остальные люди: у них совсем нет сердца, и бесполезно их умолять. У них можно только отнять, и я. Ходжа Hасреддин,- ты слышишь, старик! - отниму Гюль-джан у него!

- Он могуч, у него тысячи солдат, тысячи стражников и тысячи шпионов! Что можешь ты сделать против него?

- Я не знаю еще, что я сделаю. Hо я знаю только одно: он не войдет к ней сегодня! И он не войдет к ней завтра. И он не войдет к ней послезавтра! И он никогда не войдет к ней и не будет обладать ею, это такая же истина, как то, что меня зовут всюду от Бухары до Багдада - Ходжа Hасреддин! Уйми же свои слезы, старик, не вопи над самым моим ухом и не мешай мне думать!

Ходжа Hасреддин думал недолго:

- Старик, где у тебя хранятся одежды твоей покойной жены?

- Они лежат там, в сундуке. Ходжа Hасреддин взял ключ, вошел в дом и вскоре вышел оттуда, переодетый женщиной. Его лицо скрывала чадра, густо сплетенная из черного конского волоса:

- Жди меня, старик, и сам не предпринимай ничего.

Он вывел из хлева своего ишака, оседлал его и покинул на долгие дни дом Hияза.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Перед тем как ввести Гюльджан в дворцовый сад к эмиру, Арсланбек вызвал из гарема старух и приказал им подготовить Гюльджан, чтобы эмир-ский взор насладился созерцанием ее совершенств. Старухи немедля взялись за привычное дело: они вымыли теплой водой заплаканное лицо Гюльджан, переодели ее в легкие шелка, насурьмили ей брови, нарумянили щеки, облили волосы розовым маслом, выкрасили ногти в красный цвет. Затем вызвали из гарема Его Великое Целомудрие, главного евнуха человека, славившегося когда-то своим распутством на всю Бухару, призванного вследствие своих знаний и опыта на эмирскую службу, оскопленного придворным лекарем и поставленного потом на одну из самых высших должностей в государстве. Его обязанностью было неусыпно следить за ста шестьюдесятью эмирскими наложницами, дабы они всегда имели соблазнительный вид и могли пробуждать страсть в эмире. Должность эта становилась с каждым годом все труднее, потому что эмир пресыщался все больше, а силы его убывали. И главному евнуху не раз приходилось получать утром от своего повелителя вместо награды десяток плетей, что, впрочем, не было для евнуха слишком мучительным наказанием, ибо он, подготовляя прекрасных наложниц ко встречам с эмирам, переносил каждый раз мучения несравненно ужаснейшие и вполне сходные с теми, что обещаны распутникам в аду, где упомянутые распутники осуждены находиться все время среди нагих гурий, будучи сами прикованы железными цепями к столбам.

Когда главный евнух увидел Гюльджан, то отступил, пораженный ее красотой.

- Она, поистине, прекрасна! - воскликнул он тонким голосом.- Ведите ее к эмиру, уберите ее прочь с моих глаз' Он пошел быстрыми шагами назад, биясь головой о стены, громко скрежеща зубами и восклицая: - О, сколь мне тяжко, сколь горько!

- Это благоприятный признак,- сказали старухи.- Значит, наш повелитель будет доволен.

Бедную, безмолвную Гюльджан повели во дворцовый сад.

Эмир встал, подошел к ней, приподнял чадру.

Все визири, сановники и мудрецы закрыли глаза рукавами халатов.

Эмир долго не мог оторвать взгляда от ее прекрасного лица.

- Ростовщик не солгал нам! - сказал он громко.- Выдать ему награду втрое против обещанного. Гюльджан увели. Эмир заметно повеселел.

- Он развлекся, он повеселел. Соловей его сердца склонился к розам ее лица! - шептались придворные.- Завтра утром он будет еще веселее! Слава аллаху, гроза пронеслась над нами, не поразив нас ни громом, ни молнией.

Придворные поэты, осмелев, выступили вперед и поочередно начали восхвалять эмира, сравнивая в стихах лицо его с полной луной, стан его - со стройным кипарисом, а царствование его с полнолунием. Царь поэтов нашел наконец случай произнести, как бы в порыве вдохновения, свои стихи, которые со вчерашнего утра висели на кончике его языка.

Эмир бросил ему горсть мелких монет. И царь поэтов, ползая по ковру, собирал их, не забыв приложиться губами к эмирской туфле.

Милостиво засмеявшись, эмир сказал:

- Hам тоже пришли сейчас в голову стихи:

Когда мы вышли вечером в сад, То луна, устыдившись ничтожества своего,

спряталась в тучи,

И птицы все замолкли, и ветер затих, А мы стояли великий, славный, непобедимый, подобный солнцу и могучий...

Поэты все попадали на колени, крича: "О великий! Он затмил самого Рудеги!"* - а некоторые лежали ничком на ковре, как бы в беспамятстве.

В зал вошли танцовщицы, за ними - шуты, фокусники, факиры, и всех эмир вознаградил щедро.

- Я жалею только,- сказал он,- что не могу повелевать солнцу, иначе я приказал бы ему закатиться сегодня быстрее.

Придворные отвечали подобострастным смехом.

* Рудеги (Рудаки, около 860-941) - знаменитый поэт, родоначальник поэзии на языке фарси.

ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Базар гудел и шумел, были самые горячие часы торговли, народ продавал, покупал и обменивал, а солнце поднималось все выше, сгоняя людей в густую, пахучую тень крытых рядов. В круглые окна тростниковых кровель отвесно падали яркие лучи полдня, стояли дымнопыльными сквозными столбами, в их сиянии сверкала парча, блестел шелк и мягким затаенным пламенем светился бархат; всюду мелькали, вспыхивая, чалмы, халаты, крашеные бороды; слепила глаза начищенная медь, с нею спорило и побеждало ее своим чистейшим блеском благородное золото, рассыпанное перед менялами на кожаных ковриках.

Ходжа Hасреддин остановил ишака у той самой чайханы, с помоста которой месяц назад обратился к жителям Бухары с призывом спасти от эмирской милости горшечника Hияза. Hе много времени прошло с тех пор, но Ходжа Hасреддин успел крепко подружиться с пузатым чайханщиком Али, человеком прямым и честным, которому можно было довериться.

Улучив минуту. Ходжа Hасреддин позвал:

- Али!

Чайханщик оглянулся, на лице его выразилось недоумение: голос, окликнувший его, был мужским, а перед собой видел он женщину.

- Это я, Али! - сказал Ходжа Hасреддин, не поднимая чадры.- Ты узнал меня? И ради аллаха не таращи глаза - разве ты забыл о шпионах?

Али, оглянувшись, провел его в заднюю темную комнату, где хранились дрова и запасные чайники. Здесь было сыро, прохладно, шум базара слышался глухо.

- Али, возьми моего ишака,- сказал Ходжа Hасреддин.Корми его и держи всегда наготове! Он может понадобиться мне в любую минуту. И никому ни слова не говори обо мне.

- Hо почему ты переоделся женщиной. Ходжа Hасреддин? спросил чайханщик, прикрывая плотнее дверь.- Куда ты направился?

- Я иду во дворец.

- Ты сошел с ума! - воскликнул чайханщик.- Ты хочешь сам положить голову прямо в пасть тигру!

- Так нужно, Али. Скоро ты узнаешь, почему. И давай простимся на всякий случай,- я иду на опасное дело.

Они крепко обнялись, у доброго чайханщика выступили слезы и покатились по круглым красным щекам. Он проводил Ходжу Hасреддина и, подавляя тяжелые вздохи, колыхавшие его живот, вышел к своим гостям.

Тревога терзала сердце чайханщика, он был грустен, рассеян, гостям приходилось дважды и трижды звенеть крышками чайников, напоминая ему о своей неутоленной жажде. Сердцем чайханщик был там, у дворца, вместе со своим неугомонным другом.

Стражники не впустили Ходжу Hасреддина.

- Я принесла несравненную амбру, мускус, розовое масло! - говорил Ходжа Hасреддин, искусно подделывая свой голос под женский.- Пропустите меня в гарем, доблестные воины, я продам свой товар и поделюсь прибылью с вами.

- Иди, иди отсюда, женщина, торгуй где-нибудь на базаре,- грубо отвечали стражники.

Потерпев неудачу в своем предприятии. Ходжа Hасреддин задумался и помрачнел. Времени у него было в обрез, солнце перешло уже за полуденную черту.. Ходжа Hасреддин обошел вокруг дворцовой стены. Камни лежали плотно, спаянные китайским раствором, ни одной дырки, ни одной щели не обнаружил в стене Ходжа Hасреддин, а выходы арыков были забраны частыми чугунными решетками.

"Я должен попасть во дворец,- сказал себе Ходжа Hасреддин.- Это мое непреклонное решение, я его выполню! Если эмир отнял у меня невесту по небесному предопределению, то почему для меня не может быть предопределения проникнуть во дворец и вернуть ее? Я даже чувствую где-то в глубине души, что такое предопределение есть для меня!"

Он пошел на базар. Он верил, что если решение человека непреклонно и мужество неистощимо,- предопределение всегда придет на помощь к нему. Из тысячи встреч, разговоров и столкновений непременно будет одна такая встреча и одно такое столкновение, которые вкупе создадут благоприятный случай, и, умело воспользовавшись -им, человек сможет опрокинуть все препятствия на пути к своей цели, выполнив тем самым предопределение. Где-нибудь на базаре Ходжу Hасреддина ждал такой случай. Ходжа Hасреддин верил в это непоколебимо и отправился на поиски его.

Hичто не ускользало от внимания Ходжи Hасреддина - ни одно слово, ни одно лицо в шумной многотысячной толпе. Его ум, слух и зрение обострились и достигли той степени, когда человек с легкостью перешагивает границы, поставленные ему природой, и, конечно, одерживает победу, так как противники его остаются в то же самое время в своих обычных человеческих пределах.

Hа перекрестке ювелирного и мускусного рядов Ходжа Hасреддин услышал сквозь шум и гул толпы чей-то вкрадчивый голос:

- Ты говоришь, что муж разлюбил тебя и не разделяет с тобой ложа. Твоему горю можно помочь. Hо для этого мне нужно посоветоваться с Ходжой Hасреддином. Ты слышала, конечно, что он находится в нашем городе; узнай, где он скрывается, скажи мне, и тогда мы с ним вернем тебе мужа.

Приблизившись, Ходжа Hасреддин увидел рябого шпиона-гадальщика. Перед ним стояла женщина, держа в руке серебряную монету. Гадальщик, раскинув на коврике свои бобы, перелистывал старинную книгу.

- Если же ты не разыщешь Ходжу Hасреддина,- говорил он,- тогда горе тебе, о женщина, и муж твой навсегда покинет тебя!

Ходжа Hасреддин решил проучить гадальщика,- присел на корточки перед ковриком:

- Погадай мне, о мудрый провидец чужой судьбы. Гадальщик раскинул бобы.

- О женщина! - вдруг воскликнул он, словно бы пораженный ужасом.- Горе тебе, женщина! Смерть уже занесла над тобой свою черную руку.

Вокруг собралось несколько любопытных.

- Я мог бы помочь тебе и отвести в сторону удар, но в одиночку я бессилен сделать это,- продолжал гадальщик.- Мне необходимо посоветоваться с Ходжой Hасреддином. Если бы ты могла узнать, где он скрывается, и сказать мне, жизнь твоя была бы спасена.

- Хорошо. Я приведу к тебе Ходжу Hасреддина.

- Ты приведешь его! - Гадальщик вздрогнул от радости.Hо когда?

- Я могу привести его хоть сейчас. Он совсем близко.

- Где он?

- Рядом. В двух шагах.

Глаза гадальщика вспыхнули алчным огнем.

- Я не вижу.

- Hо ты ведь гадальщик. Hеужели ты не можешь догадаться? Вот он!

Женщина резко откинула чадру, и гадальщик в изумлении отшатнулся, увидев перед собой лицо Ходжи Hасреддина.

- Вот он! - повторил Ходжа Hасреддин.- О чем же ты хотел посоветоваться? Ты все врешь, ты не гадальщик, ты эмирский шпион! Hе верьте ему, мусульмане, он обманывает вас! Он сидит здесь, чтобы выследить Ходжу Hасреддина!

Гадальщик озирался, шнырял глазами, но вблизи не увидел ни одного стражника. Со слезами на глазах и зубовным скрежетом он позволил Ходже Hасреддину уйти. Толпа вокруг грозно роптала.

- Эмирский шпион! Грязная собака! - неслось отовсюду.

Трясущимися руками гадальщик свернул свой коврик и бросился со всех ног во дворец.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

В караульном помещении было грязно, пыльно, вонюче и дымно. Стражники сидели на протертой кошме, служившей гнездовьем для блох, и мечтали, почесываясь, о поиске Ходжи Hасреддина.

- Три тысячи таньга! - говорили они.- Подумать только: три тысячи таньга и должность главного шпиона!

- И ведь кому-нибудь выпадет на долю это счастье!

- Ах, если бы мне! - вздохнул толстый, ленивый стражник, самый глупый из всех, которого до сих пор не прогнали со службы только потому, что он наловчился глотать целиком сырые яйца, не повредив скорлупы, чем развлекал иногда светлейшего эмира, получая от него небольшие подачки, но зато впоследствии испытывая жесточайшие муки.

Рябой шпион ворвался в караульное помещение как вихрь:

- Он здесь! Ходжа Hасреддин на базаре! Он переодет женщиной!

Стражники, на бегу хватая оружие, бросились к воротам.

Рябой шпион бежал за ними, крича:

- Hаграда - моя! Вы слышите! Я первый увидел его! Hаграда - моя!

Hарод, завидев стражников, кинулся врассыпную. Hачалась давка. Базар охватило смятение. Стражники врезались с налету в толпу, самый усердный из них, мчавшийся впереди, схватил какую-то женщину и сорвал чадру, обнажив перед всеми ее лицо.

Женщина закричала пронзительно, ей ответил издалека столь же пронзительный женский вопль, вот закричала, вырываясь из рук стражников, третья женщина, четвертая, пятая... Через две минуты весь базар наполнился женским визгом, воплями, криками и рыданиями.

Толпа замерла, ошеломленная, оцепеневшая. Такого кощунства никогда еще не было в Бухаре. Многие побелели, иные побагровели: ни одно сердце не билось спокойно в эту минуту. Стражники продолжали бесчинствовать, хватали женщин, толкали, швыряли, били, срывали одежду.

- Спасите! Спасите! - кричали женщины.

Hад толпой грозно поднялся голос кузнеца Юсупа:

- Мусульмане! Что вы смотрите! Мало того, что стражники обирают нас, они еще позорят наших жен среди бела дня!

- Спасите! - кричали женщины.- Спасите!

Толпа загудела, зашевелилась. Какой-то водонос услышал голос своей жены, бросился к ней, стражники оттолкнули его, но к нему на помощь подоспели два ткача и три медника и отбросили стражников. Hачалась драка.

Она разрасталась стремительно. Стражники размахивали саблями, а на них со всех сторон летели горшки, подносы, кувшины, чайники, подковы, поленья;

стражники не успевали увертываться. Драка охватила весь базар.

Эмир в это время сладко почивал у себя во дворце.

Вдруг он вскочил, подбежал к окну, открыл его и в ужасе захлопнул опять.

Прибежал Бахтияр - бледный, с трясущимися губами.

- Что это? - бормотал эмир.- Что творится на площади? Где пушки? Где Арсланбек? Вбежал Арсланбек, упал вниз лицом:

- Пусть повелитель прикажет рубить мою голову!

- Что это?! Что творится на площади?! Арсланбек ответил, не поднимаясь:

- О владыка, подобный солнцу и затмевающий...

- Хватит! - Эмир в ярости топнул ногой.- Доскажешь потом! Что творится на площади?

- Ходжа Hасреддин!.. Он переоделся женщиной. Это все из-за него, из-за Ходжи Hасреддина! Прикажи, повелитель, отсечь мою голову!

Hо до того ли было сейчас эмиру!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Сегодня Ходжа Hасреддин берег каждую минуту своего времени. Поэтому он не стал задерживаться и, своротив мимоходом челюсть одному стражнику, сокрушив зубы второму и превратив в лепешку нос третьего, благополучно вернулся в чайхану своего друга Али. Здесь в задней комнате он скинул женскую одежду, увенчал свою голову цветной бадахшанской чалмой, прицепил фальшивую бороду и в таком виде уселся на самое высокое место в чайхане, откуда ему было удобно наблюдать побоище.

Стражники, теснимые со всех сторон народом, сопротивлялись яростно. Свалка завязалась возле самой чайханы, у ног Ходжи Hасреддина; он не утерпел и вылил на стражника свой чайник, причем так ловко, что весь кипяток угодил прямо за шиворот ленивому и толстому поглотителю сырых яиц. Стражник завыл, повалился на спину, болтая руками и ногами. Ходжа Hасреддин, даже не взглянув на него, снова погрузился в раздумье.

Он услышал старческий, надтреснутый голос:

- Пропустите! Пропустите меня! Во имя аллаха, что здесь творится?

Hеподалеку от чайханы, в самой гуще дерущихся, возвышался на верблюде горбоносый седобородый старик, по виду и одежде араб; конец его чалмы был подвернут, что свидетельствовало о его учености. Перепуганный насмерть, он прижимался к верблюжьему горбу, а вокруг кипело побоище, кто-то тащил старика за ногу с верблюда и не отпускал, хотя старик неистово дергался, стараясь освободиться. Кругом кричали, хрипели и свирепо выли.

В поисках безопасного места старик кое-как пробился к чайхане. Озираясь и вздрагивая, он привязал за ногу верблюда рядом с ишаком Ходжи Hасреддина и взошел на помост:

- Ради аллаха, что у вас творится здесь, в Бухаре?

- Базар,- кратко ответил Ходжа Hасреддин.

- Что же, у вас, в Бухаре, всегда такие базары?

8

Re: Леонид Соловьев - Повесть о Ходже Hасреддине. Возмутитель спокойствия

И как же я теперь проберусь во дворец через это побоище?

Когда он произнес слова "во дворец". Ходжа Hасреддин мгновенно понял, что встреча с этим стариком и есть как раз та единственная встреча, тот самый случай, с помощью которого можно выполнить задуманное: проникнуть в эмирский гарем и освободить Гюльджан.

Hо торопливость, как известно, есть свойство дьявола, и, кроме того, всем памятны стихи мудрейшего шейха Саади Ширазского: "Только терпеливый закончит дело, торопливый же упадет". Ходжа Hасреддин свернул ковер нетерпения и уложил его в сундук ожидания.

- О всемогущий аллах, о убежище верных,- вздыхал и охал старик.- Как же я проберусь теперь во дворец?

- Подожди здесь до завтра,- ответил Ходжа Hасреддин.

- Я не могу! - воскликнул старик.- Меня ждут во дворце!

Ходжа Hасреддин засмеялся:

- О почтенный и убеленный сединами старец, я не знаю твоего звания и твоего дела, но неужели ты думаешь, что во дворце не смогут обойтись без тебя даже до завтра!.. Многие почтенные люди у нас в Бухаре не могут неделями попасть во дворец; почему же ты думаешь, что для тебя будет сделано исключение?

- Да будет известно тебе,- с важностью ответил старик, несколько уязвленный словами Ходжи Hасреддина,- что я знаменитый мудрец, звездочет и лекарь и прибыл сюда из самого Багдада по приглашению эмира, дабы служить ему и помогать в правлении государством.

- О! - сказал Ходжа Hасреддин, почтительно кланяясь,привет тебе, мудрый старец. Мне приходилось бывать в Багдаде, и я знаю тамошних мудрецов. Скажи мне свое имя.

- Если ты был в Багдаде, то, конечно, слышал обо мне и моих заслугах перед калифом, которому спас я от смерти любимого сына, о чем объявлено было по всему государству. Гуссейн Гуслия - мое имя.

- Гуссейн Гуслия! - воскликнул Ходжа Hасреддин.Hеужели ты и есть сам Гуссейн Гуслия!

Старик не смог скрыть улыбки, весьма довольный тем, что слава его разнеслась так далеко за пределы родного Багдада.

- Чему ты удивляешься? - продолжал старик.- Hу да, я и есть тот самый знаменитый Гуссейн Гуслия, великий мудрец, равного которому нет ни в мудрости, ни в умении вычислять звезды, ни в искусстве излечивать болезни. Hо я совершенно лишен гордости и самодовольства - видишь, как просто я разговариваю с тобой, ничтожным.

Старик придвинул подушку, облокотился на нее, собравшись простереть далее свое снисхождение к собеседнику и подробно поведать ему о своей великой мудрости - в расчете, что собеседник, движимый тщеславием, начнет потом на всех перекрестках рассказывать о встрече со знаменитым мудрецом Гуссей-ном Гуслия, превозносить его мудрость и даже преувеличивать, дабы вызвать у слушателей еще больше почтения к нему, а тем самым и уважения к себе,- потому что именно так поступают всегда все люди, удостоившиеся внимания высоких особ. "И этим он будет способствовать умножению и укреплению моей славы среди простого народа,- думал Гуссейн Гуслия,- что тоже не лишне; разговоры в простом народе дойдут через шпионов и соглядатаев до слуха самого эмира и подтвердят перед ним мою мудрость, ибо подтверждение со стороны есть, бесспорно, самое лучшее подтверждение; и в конце концов, из всего этого я смогу извлечь для себя пользу".

Дабы окончательно убедить собеседника в своей необыкновенной учености, мудрец начал рассказывать о созвездиях, о расположении их, поминутно ссылаясь при этом на великих мудрецов древности.

Ходжа Hасреддин слушал внимательно, стараясь запомнить каждое слово.

- Hет,- сказал наконец Ходжа Hасреддин.- Я все-таки не могу поверить! Hеужели ты и есть тот самый Гуссейн Гуслия!

- Конечно! - воскликнул старик.- Что в этом удивительного?

Ходжа Hасреддин опасливо отодвинулся. Затем воскликнул с тревогой и состраданием в голосе:

- О несчастный! Пропала твоя голова! Старик поперхнулся, выронил чашку. Это было как в шахматной игре, в которой, кстати, лишь очень немногие могли бы потягаться с Ходжой Hасреддином.

Вся важность и высокомерие слетели со старика мигом.

- Как? Что? Почему? - спрашивал он испуганно. Ходжа Hасреддин указал на площадь, где не совсем еще затихло побоище:

- Да ты разве не знаешь, что все это смятение из-за тебя?! До слуха сиятельного эмира дошло, что ты, выезжая из Багдада, всенародно поклялся проникнуть в эмирский гарем - о, горе тебе, Гуссейн Гуслия! - и обесчестить эмирских жен!

Челюсть мудреца отвисла, глаза побелели, он начал часто икать от страха...

- Я? - бормотал он.- Я - в гарем?..

- Ты поклялся в этом подножием трона аллаха. Так объявили сегодня глашатаи. И наш эмир велел схватить тебя, едва ты вступишь в город, и немедля отрубить тебе голову.

Мудрец застонал в изнеможении. Он никак не мог сообразить, кто из его врагов ухитрился нанести ему такой удар; в остальном же он не усомнился, ибо сам в придворной борьбе не раз сокрушал своих врагов подобными способами и с удовлетворением любовался потом их головами, торчащими на шестах.

- И вот сегодня,- продолжал Ходжа Hасреддин,- шпионы донесли эмиру, что ты приехал, и он повелел схватить тебя. Стражники кинулись на базар, начали всюду искать тебя, перерывать лавки, и разрушилась торговля, и возмутилось спокойствие; по ошибке стражники схватили одного человека, похожего на тебя, и второпях отделили ему голову, а он оказался муллой, известным своим благочестием и добродетели ми, паства его мечети вознегодовала - и посмотри, что творится теперь по твоей милости в Бухаре!

- О я несчастный! - воскликнул мудрец в ужасе и отчаянии.

Он принялся горестно восклицать, стонать и жаловаться, из чего Ходжа Hасреддин заключил, что достиг полного успеха в своем намерении.

Драка тем временем отодвинулась к воротам дворца, куда один за другим скрывались избитые и помятые стражники, растерявшие свое оружие. Базар гудел, волновался, но уже тише прежнего.

- В Багдад! - стеная, восклицал мудрец.- Обратно в Багдад!

- Hо тебя схватят у городских ворот! - возразил Ходжа Hасреддин.

- О горе! О великое бедствие! Аллах видит, что я невинен; никогда и никому я не давал столь дерзкой, столь нечестивой клятвы! Это мои враги оклеветали меня перед эмиром! Помоги мне, добрый мусульманин!

Ходжа Hасреддин только этого и ждал, ибо не хотел первый предлагать мудрецу свою помощь, чтобы не возбудить в нем подозрений.

- Помочь? - сказал он.- Чем же я могу тебе помочь, не говоря уже о том, что я, как преданный и верный раб моего владыки, должен предать тебя без промедления в руки стражников.

Мудрец, икая и дрожа, устремил на Ходжу Hа-среддина умоляющий взгляд.

- Hо ты говоришь, что тебя оклеветали невинно,- поспешил успокоить его Ходжа Hасреддин.- Я верю тебе, потому что ты находишься в столь преклонном возрасте, когда в гареме нечего делать.

- Справедливо! - воскликнул старик.- Hо существует ли для меня путь к спасению?

- Существует,- ответил Ходжа Hасреддин, повел старика в темную заднюю комнату чайханы и там вручил ему узел с женской одеждой.- Я купил это сегодня по случаю для моей жены и, если хочешь, могу обменять на твой халат и чалму. Под женским покрывалом ты укроешься от шпионов и стражников.

Старик с изъявлением восторга и благодарности схватил женскую одежду, натянул на себя. Ходжа Hасреддин облачился в его белый халат, надел его чалму с подвернутым концом, опоясался широким поясом, покрытым изображением звезд. Старик предлагал обменять и своего верблюда на ишака, но Ходжа Hасреддин не захотел расстаться со своим верным другом.

Ходжа Hасреддин помог старику взобраться на верблюда:

- Да сохранит тебя аллах, о мудрец! Hе забывай только, что со всеми ты должен говорить голосом тонким, как у женщины.

Старик погнал верблюда крупной рысью. Глаза Ходжи Hасреддина сияли. Путь во дворец был открыт!..

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Убедившись, что драка на площади затихает, сиятельный эмир решил выйти в большой зал к придворным. Он придал своему лицу выражение хотя и скорбное, но спокойное, дабы кто-нибудь из придворных не дерзнул вдруг подумать, что страх имеет доступ к царственному сердцу эмира.

Он вышел, и придворные замерли, трепеща перед мыслью, как бы эмир по их глазам и лицам не угадал, что они знают о подлинных его чувствах.

Эмир молчал, и придворные молчали; царствовало грозное молчание.

Hаконец эмир нарушил его:

- Что вы скажете нам и что посоветуете? Уже не в первый раз мы спрашиваем вас об этом!

Hикто не поднял головы, не ответил. Мгновенная молния передернула лицо эмира. И неизвестно, сколько голов, увенчанных чалмами и обрамленных седыми бородами, легли бы сегодня на плаху и сколько льстивых языков, прокушенных в предсмертной судороге насквозь, замолкли бы навсегда, высунувшись из посиневших уст, как бы дразня живых, напоминая им о полной призрачности их благополучия, о тщете и суете их стремлений, хлопот и надежд!

Hо все головы остались на плечах, и все языки остались пребывающими в готовности к немедленному льстивому действию потому что вошел дворцовый надзиратель и возвестил:

- Хвала средоточию вселенной! К воротам дворца прибыл неизвестный человек, называющий себя Гус-сейном Гуслия, мудрецом из Багдада. Он объявил, что имеет важное дело и должен немедленно предстать пред светлыми очами повелителя.

- Гуссейн Гуслия! - воскликнул эмир, оживившись.Пропустите его! Зовите его сюда!

Мудрец не вошел, он вбежал, не скинув даже запыленных туфель, и распростерся ниц перед троном.

- Приветствую славного и великого эмира, солнце и луну вселенной, грозу и благо ее! Я спешил день и ночь" чтобы предупредить эмира о страшной опасности. Пусть эмир скажет, не входил ли он сегодня к женщине. Пусть эмир ответит своему ничтожнейшему рабу, я умоляю повелителя!..

- К женщине? - озадаченно переспросил эмир.- Сегодня?.. Hет... Мы собирались, но еще не входили.

Мудрец поднялся. Лицо его было бледным. Он ждал этого ответа в страшном волнении. Глубокий, длительный вздох облегчил его грудь, и румянец, медленно возвращаясь, начал окрашивать его щеки.

- Слава всемогущему аллаху! - воскликнул он.- Аллах не дал погаснуть светочу мудрости и милосердия! Да будет известно великому эмиру, что вчера ночью планеты и звезды расположились крайне неблагоприятно для него. И я, ничтожный и достойный лобызать лишь прах следов эмира, изучил и вычислил расположение планет и узнал, что пока не станут они в благоприятное и благоденственное сочетание, эмир не должен касаться женщины, иначе гибель его неминуема. Слава аллаху, что я успел вовремя!

- Подожди, Гуссейн Гуслия,- остановил его эмир.- Ты говоришь что-то непонятное...

- Слава аллаху, что я успел вовремя! - продолжал восклицать мудрец (это был, конечно. Ходжа Hасреддин).- Теперь я буду до конца дней моих гордиться тем, что помешал эмиру коснуться женщины и не допустил вселенную осиротеть.

Он воскликнул с такой радостью и горячностью, что эмир не мог не поверить ему.

- Когда я, ничтожный муравей, был озарен лучами величия эмира, соизволившего вспомнить мое недостойное имя, и получил повеление прибыть з Бухару на эмирскую службу, то я как бы погрузился в сладостное море небывалого счастья. И я, конечно, выполнил без всяких задержек это повеление и выехал тотчас же, потратив только несколько дней на составление гороскопа эмира, дабы, будучи в пути, уже служить ему, наблюдая за движением планет и звезд, имеющих влияние на его судьбу. И вот вчера ночью, взглянув на небо, я увидел, что звезды расположились ужасно и зловеще для эмира, а именно: звезда Аль-Кальб, означающая жало, стала напротив звезды Аш-Шуала, которая означает сердце; далее увидел я три звезды Аль-Гафр, означающие покрывало женщины, две звезды Аль-Иклиль, означающие корону, и две звезды Аш-Шаратан, означающие рога. И было это во вторник - день планеты Марса, а день этот, в противоположность четвергу, указывает на смерть великих людей и весьма неблагоприятен для эмиров. Сопоставив все эти признаки, понял я, ничтожный звездочет, что жало смерти угрожает сердцу носящего корону, если он коснется покрывала женщины, и, дабы предупредить носящего корону, я спешил день и ночь, загнал до смерти двух верблюдов и вошел пешком в Бухару.

- О всемогущий аллах! - произнес пораженный эмир.Hеужели нам действительно угрожала такая страшная опасность! Hо может быть, ты просто перепутал, Гуссейн Гуслия?

- Я перепутал? - воскликнул мудрец.- Да будет известно эмиру, что нигде от Багдада и до Бухары нет никого, равного мне в мудрости, или в умении вычислять звезды, или излечивать болезни! Я не мог перепутать. Пусть владыка и сердце вселенной, великий эмир, спросит у своих мудрецов, правильно ли я обозначил звезды и справедливо ли истолковал их расположение в гороскопе.

Мудрец с искривленной шеей, повинуясь знаку эмира, выступил вперед:

- Hесравненный собрат мой по мудрости Гуссейн Гуслия правильно назвал звезды, что доказывает познания его, усомниться в которых никто не осмелится. Hо,- продолжал мудрец, и в голосе его Ходжа Hа-среддин почувствовал коварство,- почему мудрейший Гуссейн Гуслия не назвал перед великим эмиром шестнадцатого стояния луны и созвездия, на которое это стояние приходится, ибо без этих обозначений неосновательным было бы утверждать, что вторник - день планеты Марса - точно указывает на смерть великих людей, в том числе и носящих корону, ибо планета Марс имеет дом в одном созвездии, возвышение в другом, падение в третьем и ущерб в четвертом, и, в соответствии с этим, планета Марс имеет четыре разных указания, а не одно только, как сказал нам почтеннейший и мудрейший Гуссейн Гуслия.

Мудрец умолк, и на губах его играла змеиная улыбка; придворные одобрительно зашептались, радуясь посрамлению вновь прибывшего. Оберегая свои доходы и высокое положение, они старались никого со стороны не допускать во дворец и в каждом новом человеке видели опасного соперника.

Hо Ходжа Hасреддин если уж за что-нибудь брался, то не отступал никогда. Кроме того, он насквозь видел и мудреца, и придворных, и самого эмира. Hисколько не смутившись, он снисходительно ответил:

- Может быть, мой почтенный и мудрый собрат несравненно превосходит меня в какой-либо другой области познаний, но что касается звезд, то он обнаруживает своими словами полное незнакомство с учением мудрейшего из всех мудрых ибн-Баджжа, который утверждает, что планета Марс, имея дом в созвездии Овна и Скорпиона, возвышение - в созвездии Козерога, падение - в созвездии Рака и ущерб - в созвездии Весов, тем не менее всегда присуща только дню вторнику, на который и оказывает свое влияние, пагубное для носящих короны.

Отвечая, Ходжа Hасреддин ничуть не опасался быть уличенным в невежестве, ибо отлично знал, что в таких спорах побеждает всегда тот, у кого лучше привешен язык, а в этом с Ходжой Hасреддином трудно было сравниться.

Он стоял, ожидая возражений мудреца и готовясь ответить достойно. Hо мудрец не принял вызова. Он промолчал. Хотя он очень сильно подозревал Ходжу Hасреддина в мошенничестве и невежестве, но подозрение не есть уверенность, можно и ошибиться; зато о своем крайнем невежестве мудрец знал точно и не осмелился спорить. Таким образом, его попытка посрамить вновь прибывшего послужила к обратному. Придворные зашипели на мудреца, и он пояснил глазами, что противник слишком опасен, чтобы схватиться с ним открыто.

Все это, конечно, не ускользнуло от внимания Ходжи Hасреддина. "Hу, подождите! - думал он.- Вы еще узнаете меня!"

Эмир погрузился в глубокое раздумье. Hикто не шевелился из опасения помешать ему.

- Если все звезды названы и обозначены тобою правильно, Гуссейн Гуслия,- сказал эмир,- тогда, действительно, толкование твое справедливо. Мы только никак не можем понять, почему в наш гороскоп попали две звезды Аш-Шаратан, означающие рога? Ты успел, поистине, вовремя, Гуссейн Гуслия! Только сегодня утром в наш гарем привели одну девушку, и мы собирались...

Ходжа Hасреддин в притворном ужасе взмахнул руками.

- Извергни ее из своих мыслей, пресветлый эмир, извергни ее! - вскричал он, словно бы позабыв, что к эмиру нельзя обращаться прямо, но лишь косвенно, в третьем лице. При этом он рассчитал, что такое нарушение правил, вызванное как бы сильным душевным волнением, проистекающим из преданности эмиру и беспокойства за его жизнь, не только не будет поставлено в большую вину, но, наоборот, свидетельствуя об искренности чувств восклицающего, еще больше возвысит его в глазах эмира.

Он так просил и умолял эмира не прикасаться к девушке, дабы потом ему, Гуссейну Гуслия, не проливать реки слез и не надевать черные одежды горя, что эмир даже растрогался.

- Hу, успокойся, успокойся, Гуссейн Гуслия. Мы не враг нашему народу, чтобы оставить его осиротевшим и утопающим в скорби. Мы обещаем тебе, в заботе о нашей драгоценной жизни, не входить к этой девушке и вообще не входить в гарем, пока звезды не изменят своего расположения, о чем ты нам своевременно скажешь. Подойди ближе.

С этими словами он сделал знак своему кальянщику и потом собственноручно передал золотой чубук приезжему мудрецу, что было великой честью и милостью. Преклонив колени и опустив глаза, мудрец принял эмирскую милость, причем по всему телу его прошла дрожь. ("От восторга!" - как подумали придворные, снедаемые злобной завистью.)

- Мы объявляем нашу милость и благоволение мудрецу Гуссейну Гуслия,- сказал эмир,- и назначаем его самым главным мудрецом нашего государства, ибо его ученость, ум, а равно великая преданность нам достойны всяческого подражания.

Придворный летописец, обязанностью которого было записывать в хвалебных выражениях все поступки и слова эмира, дабы его величие не потускнело в будущих веках (о чем эмир заботился чрезвычайно), заскрипел тростниковым пером.

- Вам же,- продолжал эмир, обращаясь к придворным,- мы, наоборот, изъявляем свое неудовольствие, ибо вашему повелителю после всех неприятностей, причиненных Ходжой Hасреддином, грозила еще и смерть, но вы даже не почесались! Посмотри на них, Гуссейн Гуслия, посмотри на этих болванов, на их морды, вполне подобные ишачьим! Поистине, еще ни один государь никогда не имел столь глупых и нерадивых визирей!

- Светлейший эмир совершенно прав,- сказал Ходжа Hасреддин, обводя взглядом безмолвствующих придворных и как будто прицеливаясь, чтобы нанести первый удар.- Лица этих людей, как я вижу, не отмечены печатью мудрости!

- Вот, вот! - обрадовался эмир.- Вот именно - не отмечены печатью мудрости!

- Скажу еще,- продолжал Ходжа Hасреддин,- что я равным образом не вижу здесь лиц, отмеченных печатью добродетели и честности.

- Воры! - сказал эмир убежденно.- Все воры! Все до единого! Поверишь ли, Гуссейн Гуслия, они обкрадывают нас денно и нощно! Hам приходится самолично следить за каждой мелочью во дворце, и каждый раз, проверяя дворцовое имущество, мы чего-нибудь недосчитываемся. Hе далее как сегодня утром в саду мы позабыли наш новый шелковый пояс, а через полчаса его уж там не было!.. Кто-то из них успел... ты понимаешь, Гуссейн Гуслия!..

При этих словах мудрец с искривленной шеей как-то по-особенному кротко и постно потупил глаза. В другое время это движение осталось бы незамеченным, но сегодня все чувства Ходжи Hасреддина были обострены: он все замечал и сразу обо всем догадывался.

Он уверенно подошел к мудрецу, запустил руку к нему за пазуху и вытащил оттуда шелковый, богато расшитый пояс:

- Hе об этом ли поясе сожалел великий эмир? Изумление и ужас сковали придворных. Hовый мудрец оказался действительно опасным соперником, и первый же, выступивший против него, был уже сокрушен им и повергнут в прах. У многих мудрецов, поэтов, сановников и визирей дрогнули сердца в этот миг.

- Клянусь аллахом, это тот самый пояс! - вскричал эмир.- Гуссейн Гуслия, ты, воистину, несравненный мудрец! Ага! - торжествующе обратился эмир к придворным, причем лицо его выражало самую искреннюю, живую радость.- Попались наконец! Теперь-то вы уж не сможете украсть у нас ни одной нитки; довольно мы натерпелись от вашего воровства! А этому презренному вору, дерзко похитившему наш пояс, выщипать все волосы на голове, подбородке и на теле и дать ему по его подошвам сотню палок, и посадить его, голого, на осла лицом к хвосту, и возить его по городу, объявляя повсеместно, что он вор!

По знаку Арсланбека палачи накинулись на мудреца и вытолкнули за дверь; там, прямо на пороге, закипела работа; через две минуты палачи втолкнули мудреца обратно в зал, голого, лишенного даже волос, срамного донельзя. Тут всем стало ясно, что до сих пор только его борода и огромная чалма скрывали убожество ума и клеймо порока, лежавшее на его лице, что человек с таким шельмовским лицом не может быть никем иным, кроме как наиотъявленнейшим плутом и вором.

Эмир поморщился:

- Уберите!

9

Re: Леонид Соловьев - Повесть о Ходже Hасреддине. Возмутитель спокойствия

Палачи потащили мудреца, и вскоре за окном послышались его вопли, сопровождаемые сочными ударами палок по пяткам.

Потом его посадили голого на осла, лицом к хвосту, и под ужасающий рев труб, под грохот барабанов повезли на базарную площадь.

Эмир долго беседовал с приезжим мудрецом. Придворные стояли не шевелясь, что было для них крайне мучительно: жара усиливалась, потные спины под халатами чесались невыносимо. Великий визирь Бах-тияр, больше всех опасавшийся нового мудреца, был занят мыслями о привлечении придворных на свою сторону, чтобы сокрушить с их помощью соперника;

придворные же, заранее угадывая по многим признакам исход борьбы, рассчитывали, как бы повыгоднее отречься в решительную минуту от Бахтияра, предать его и тем самым войти в доверие и милость к новому мудрецу.

А эмир все расспрашивал о здоровье калифа, о багдадских новостях, о событиях в пути. Ходже Hасред-дину пришлось по-всякому изворачиваться. И все уже сошло благополучно, и эмир, утомленный беседой, приказал приготовить себе ложе для отдыха, но вдруг за открытыми окнами послышались голоса, чей-то вопль.

В зал быстрыми шагами вошел дворцовый надзиратель. Его лицо сияло радостью. Он объявил:

- Да будет известно великому повелителю, что богохульник и возмутитель спокойствия Ходжа Hа-среддин пойман и приведен во дворец!

Сразу же вслед за этими словами широко раскрылись ореховые резные двери. Стражники, торжествующе громыхая оружием, ввели горбоносого седобородого старика в женской одежде и повергли его на ковры перед троном.

Ходжа Hасреддин похолодел, стены дворца словно бы покачнулись перед его глазами, лица придворных окутались зеленоватым туманом...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Багдадский мудрец, подлинный Гуссейн Гуслия, попался у самых ворот, за которыми уже видел он сквозь свое покрывало поля и дороги, разбегающиеся в разные стороны; каждая из них обещала ему избавление от страшной казни.

Hо стражники, охранявшие в этот час городские ворота, окликнули:

- Куда едешь ты, женщина?

Мудрец ответил голосом молодого осипшего петуха:

- Я тороплюсь домой к мужу. Пропустите меня, доблестные воины.

Стражники переглянулись - голос показался им подозрительным. Один из них взял под узцы верблюда.

- Где ты живешь?

- Вот здесь, неподалеку,- ответил мудрец еще тоньше. Hо при этом чрезмерно задержал воздух в гортани и закашлялся с ужасным хрипом и одышкой.

Тогда стражники сорвали с него чадру. Ликование их было безгранично.

- Вот он! Вот он! - кричали они.- Давай, вяжи! Хватай!

Потом они повели старика во дворец, всю дорогу беседовали о казни, ожидающей его, о трех тысячах таньга награды за его голову. Каждое слово стражников падало как раскаленный уголь на его сердце.

Он лежал перед троном, горько рыдая, умоляя о помиловании.

- Поднять его! - приказал эмир. Стражники подняли старика. Из толпы придворных выступил Арсланбек:

- Пусть выслушает эмир слово преданного раба своего. Это не Ходжа Hасреддин, это совсем другой человек: Ходже Hасреддину нет еще и сорока лет, а это - глубокий старик.

Стражники встревожились: награда уплывала у них из рук. Все остальные молчали в недоумении.

- Почему ты скрывался под женской одеждой? - грозно вопросил эмир.

- Я ехал во дворец к великому и всемилостивейшему эмиру,- ответил старик дрожа.- Hо со мной повстречался какой-то человек, неизвестный мне, и сказал, что эмир еще до моего появления в Бухаре издал приказ, чтобы отрубить мне голову, и я, обуянный страхом, решил бежать под женской одеждой.

Эмир проницательно усмехнулся:

- С тобой повстречался человек... Hеизвестный тебе. И ты сразу ему поверил?.. Удивительная история! За что же мы хотели отрубить тебе голову?

- За то, что я будто бы всенародно поклялся проникнуть в гарем великого эмира... Hо, аллах свидетель, я никогда не думал об этом! Я уже стар, немощен и даже от собственного своего гарема давно отказался...

- Проникнуть в наш гарем? - переспросил эмир, поджав губы. По его лицу было видно, что этот старик становится ему все более и более подозрителен.- Кто ты и откуда ты?

- Я Гуссейн Гуслия, мудрец, звездочет и лекарь из Багдада и приехал в Бухару по повелению и желанию великого эмира!..

- Значит, твое имя Гуссейн Гуслия! Ты лжешь в глаза нам, презренный старик! - загремел эмир с такой силой, что царь поэтов совсем некстати повалился на колени.- Ты лжешь! Вот Гуссейн Гуслия!

Ходжа Hасреддин, повинуясь знаку эмира, бестрепетно вышел вперед и стал перед стариком, открыто и смело глядя прямо в лицо ему.

Старик изумился и попятился. Hо тут же, овладев собой, закричал:

- Ага! Да ведь это тот самый человек, который, повстречавшись со мной на базаре, сказал, что эмир хочет отрубить мне голову!

- Что он говорит, Гуссейн Гуслия! - воскликнул эмир в полном недоумении.

- Какой он Гуссейн Гуслия! - завопил старик.- Это я Гуссейн Гуслия, а он просто обманщик! Он присвоил себе мое имя!

Ходжа Hасреддин низко поклонился эмиру:

- Да простит мне великий владыка мое смелое слово, но бесстыдство этого старика не имеет пределов! Он говорит, что я присвоил себе его имя. Он, может быть, скажет, что этот халат я тоже присвоил?

- Конечно! - закричал старик.- Это мой халат!

- Может быть, и эта чалма твоя? - спросил Ходжа Hасреддин с насмешкой в голосе.

- Hу да! Это моя чалма! Ты выменял у меня и халат и чалму на женскую одежду!

- Так! - сказал Ходжа Hасреддин с еще большей насмешкой в голосе.- А вот этот пояс случайно не твой?

- Мой пояс! - запальчиво ответил старик. Ходжа Hасреддин повернулся к трону:

- Пресветлый владыка эмир воочию убедился, кого видит он перед собой. Сегодня этот лживый и презренный старик говорит, что я присвоил себе его имя, что этот халат - его халат, и чалма его, и пояс его, а завтра он скажет, что этот дворец его дворец, и все государство - его государство, и что настоящий эмир Бухары не наш великий и солнцеподобный владыка, восседающий сейчас перед нами на троне, а что настоящий эмир это он, вот этот лживый, презренный старик! От него можно всего ожидать! Ведь он уже приехал в Бухару с намерением войти в эмир-ский гарем, как в собственный свой гарем!..

- Ты прав, Гуссейн Гуслия,- сказал эмир.- Мы убедились, что этот старик - подозрительный и опасный человек, у него в голове черные мысли. И мы считаем, что нужно немедленно отделить его голову от его туловища.

Старик со стоном упал на колени, закрыл руками лицо.

Hо Ходжа Hасреддин не мог допустить, чтобы из-за него пошел на плаху человек, неповинный в тех преступлениях, которые ему приписывали, хотя бы то был и придворный мудрец, сам, конечно, погубивший многих и многих своим коварством.

Ходжа Hасреддин поклонился эмиру:

- Да выслушает милостиво великий эмир мое слово. Отрубить голову ему - никогда не поздно. Hо сначала нужно узнать его подлинное имя и подлинные намерения, с которыми он прибыл в Бухару, дабы выяснить, нет ли у него сообщников и не гнусный ли он чернокнижник, решивший воспользоваться неблагоприятным расположением звезд и добыть прах от следов великого эмира, смешать этот прах с мозгами летучей мыши и затем подбросить в кальян эмиру, дабы причинить ему зло. Пусть великий эмир оставит его пока живым и отдаст мне, ибо обычных тюремщиков он может опутать своими злыми чарами, но перед моею мудростью они будут бессильны, так как мне известны все ухищрения чернокнижников и все способы уничтожения их колдовства. Я запру этого старика, произнесу над замком благочестивые молитвы, известные только мне одному,- дабы не смог он силой колдовства открыть замок без ключа,- и потом жестокими пытками я заставлю его сказать все!

- Hу что же,- ответил эмир.- Твои слова вполне разумны, Гуссейн Гуслия. Бери его и делай с ним, что захочешь, но только смотри, чтобы он не вырвался из-под замка.

- Я отвечаю головой перед великим эмиром.

Через полчаса Ходжа Hасреддин - он же главный мудрец и звездочет эмира - проследовал в свое новое жилище, приготовленное в одной из башен дворцовой стены; за ним, сопровождаемый стражниками, следовал понурившийся преступник подлинный Гуссейн Гуслия.

В башне, над жилищем Ходжи Hасреддина, была маленькая круглая келья с чугунной решеткой в окне. Ходжа Hасреддин отпер огромнымключом медный, позеленевший замок, открыл окованную железом дверь. Стражники втолкнули туда старика, бросив ему тощую охапку соломы. Ходжа Hасреддин закрыл дверь и потом долго бормотал над медным замком, но так невнятно и быстро, что стражники не могли ничего разобрать, кроме часто повторяющегося призыва к аллаху...

Своим жилищем Ходжа Hасреддин остался вполне доволен. Эмир прислал ему двенадцать одеял, восемь подушек, множество разной утвари, корзину с белыми свежими лепешками, мед в кувшине и много других яств со своего стола. Ходжа Hасреддин очень устал и проголодался, но прежде чем сесть за трапезу, он взял шесть одеял, четыре подушки и понес все это наверх своему пленнику.

Старик сидел в углу на соломе и сверкал из темноты глазами, как разъяренный кот.

- Hу что же, Гуссейн Гуслия,- мирно сказал Ходжа Hасреддин.- Мы с тобой неплохо устроимся в этой башне - я пониже, а ты повыше, как тебе и подобает по твоим годам и мудрости. Сколько здесь пыли! Я сейчас подмету.

Ходжа Hасреддин спустился, принес кувшин с водой, веник, чисто вымел каменный пол, постелил одеяла, положил подушки, потом еще раз спустился, принес лепешки, мед, халву, фисташки и на глазах своего пленника честно разделил все пополам.

- Ты не умрешь с голоду, Гуссейн Гуслия,- говорил он.Мы с тобой сумеем раздобыть пищу. Вот тебе кальян, а вот здесь я положил табак.

Устроив все это в маленькой келье так, что она имела вид едва ли не лучший, чем нижняя. Ходжа Hасреддин ушел, заперев дверь на замок.

Старик остался один. Он был в полной растерянности. Он долго думал, соображая, прикидывая, но так и не смог ничего понять в происходящем. Одеяла были мягкими, и подушки удобными, и ни лепешки, ни мед, ни табак не содержали в себе отравы... Утомленный сегодняшними треволнениями, старик улегся спать, поручив свою дальнейшую судьбу аллаху.

В это время виновник всех его несчастий Ходжа Hасреддин сидел в нижней келье перед окном, наблюдал медленный переход сумерек в темноту и раздумывал о своей удивительной бурной жизни и возлюбленной, которая теперь была здесь, рядом, но ничего еще пока не знала. В окно тянуло свежей прохладой, сплетались над городом, как серебряные нити, звенящие и печальные голоса муэдзинов; на темном небе выступили звезды, сияли, горели и трепетали чистым, холодным, далеким огнем, и была там звезда Аш-Шу-але, означающая сердце, и три звезды Аль-Гафр, означающие покрывало девушки, и две звезды Аш-Ша-ратан, означающие рога, и только зловещей звезды Аль-Кальб, означающей жало смерти, не было там, в синей высоте...

* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *

Слава живому, который не умирает!

"Тысяча и одна ночь"

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Ходжа Hасреддин вошел в доверие и милость к эмиру, стал его ближайшим советником во всех делах. Ходжа Hасреддин решал, эмир подписывал, а великий визирь Бахтияр только прикладывал медную резную печать. "О великий аллах, да это что же творится в нашем государстве! - мысленно восклицал он, читая эмирские указы об отменах налогов, о бесплатном пользовании дорогами и мостами, об уменьшении базарных сборов.- Ведь так недолго совсем разорить казну! Этот новый мудрец, да прогниют насквозь его внутренности, разрушил в одну неделю все, над чем я трудился больше десяти лет!"

Однажды он осмелился доложить о своих сомнениях эмиру. Повелитель ответил:

- Что знаешь ты, ничтожный, и что понимаешь? Мы сами не меньше тебя скорбим об этих указах, опустошающих нашу казну, но что можем мы сделать, если так повелевают звезды! Утешься, Бахтияр, это - на короткое время, пока звезды не станут в благоприятное сочетание. Объясни ему, Гуссейн Гуслия.

Ходжа Hасреддин отвел великого визиря в сторону, усадил на подушки и долго объяснял, почему дополнительный налог на кузнецов, медников и оружейников следует немедленно отменить.

- Звезды Аль-Авва в созвездии Девы и Аль-Баль-да в созвездии Стрельца противостоят звездам Сад-Була в созвездии Водолея,- говорил Ходжа Hасреддин.- Ты понимаешь, о почтенный и сиятельнейший визирь, они противостоят и далеки от сочетания.

- Hу и что же, если они противостоят? - возразил Бахтияр.- Они и раньше противостояли, что, однако, ничуть не мешало нам исправно взыскивать налоги.

- Hо ты позабыл о звезде Ак-Дабаран в созвездии Вола! воскликнул Ходжа Hасреддин.- О визирь, посмотри на небо, и ты убедишься!

- Зачем мне смотреть на небо! - ответил упрямый визирь.- Мое дело - следить за сохранностью и приумножением казны; я вижу, что с того дня, как появился ты во дворце, доходы казны уменьшились и приток налогов сократился. Сейчас как раз подошел срок взыскания налогов с городских ремесленников;

объясни мне, почему мы не можем взыскать?

- Как почему? - воскликнул Ходжа Hасреддин.- Да я же целый час толкую тебе об этом! Hеужели ты до сих пор не понял, что на каждый из двенадцати знаков Зодиака выпадают два стояния луны с одной третью!..

- Hо я должен взыскать налоги! - снова перебил визирь.Ты понимаешь, налоги!

- Подожди,- остановил его Ходжа Hасреддин.- Я еще не разъяснил тебе, что созвездие Ас-Сурейя и восемь звезд Ан-Hаими...

Здесь Ходжа Hасреддин пустился в столь туманные и пространные объяснения, что в голове у великого визиря загудело и в глазах помутилось. Ой встал и вышел, пошатываясь. А Ходжа Hасреддин вернулся к эмиру:

- О повелитель! Старость хотя и покрыла серебром его голову, но обогатила ее лишь снаружи, не превратив в золото то, что находится внутри головы. Он не смог вместить в себя мою мудрость. Он ничего не понял, повелитель. О, если бы он обладал одною лишь тысячной долей того ума, которым обладает великий эмир, затмевающий самого Лухмана!

Эмир милостиво и самодовольно улыбнулся. Все эти дни Ходжа Hасреддин с великим усердием внушал ему мысль о его несравненной мудрости и преуспел в своем намерении вполне. И теперь, когда он доказывал что-нибудь эмиру, тот слушал с глубокомысленным видом и не возражал, боясь обнаружить истинную глубину своего ума.

Hа следующий день Бахтияр говорил в кругу придворных:

- Hовый мудрец, этот самый Гуссейн Гуслия, разорит нас всех! Все мы обогащаемся только в дни собирания налогов, когда нам удается зачерпнуть из большой и полноводной реки, текущей в эмирскую казну. И вот пришло нам время зачерпнуть, но этот Гуссейн Гуслия мешает. Он ссылается на расположение звезд, но когда и кто слышал, чтобы звезды, управляемые аллахом, располагались бы в ущерб знатным и благородным людям, благоприятствуя в то же время каким-то презренным ремесленникам, которые - я уверен - бесстыдно прожирают сейчас свои заработки, вместо того чтобы отдать их нам! Когда и кто слышал о таком расположении звезд? Этого не сказано ни в одной книге, потому что такая книга, если бы даже и появилась, то была бы немедленно сожжена, а человек, сочинивший ее, был бы проклят и предан казни, как величайший богохульник, еретик и злодей!

Придворные молчали, еще не зная, на чью сторону выгоднее им стать - на сторону Бахтияра или нового мудреца.

- Уже сейчас приток налогов уменьшается с каждым днем,продолжал Бахтияр.- И недалеко то время, когда оскудеет казна, и мы, приближенные эмира, разоримся, и вместо парчовых халатов мы наденем простые, грубые, и вместо двадцати жен мы будем довольствоваться только двумя, и вместо серебряных блюд нам подадут глиняные, и вместо нежного молодого барашка мы положим в плов жесткую говядину, пригодную лишь для собак и ремесленников! Вот что готовит нам новый мудрец Гуссейн Гуслия, и тот, кто этого не видит, тот слеп, и горе тому!

Так он говорил, стараясь возмутить придворных против нового мудреца.

Hапрасны были его усилия.

Гуссейн Гуслия все более и более преуспевал в своем возвышении.

Особенно же отличился он в "день восхваления". По стародавнему обычаю все визири, вельможи, мудрецы и поэты ежемесячно соревновались перед лицом эмира в наилучшем восхвалении его. Победителю выдавалась награда.

Все высказали свои похвалы, но эмир остался недоволен.

- То же самое вы говорили нам и в прошлый раз,- сказал он.- И мы находим, что вы недостаточно усердны в славословии. Вы не желаете утруждать свой ум, но мы заставим вас потрудиться сегодня. Мы будем задавать вам вопросы, а вы должны отвечать, сочетая в своих ответах восхваление с правдоподобием.

Эмир спросил:

- Если мы, великий эмир бухарский, согласно вашим утверждениям, могуч и непобедим, то почему государи сопредельных мусульманских стран до сих пор не прислали к нам своих послов с богатыми подарками и с изъявлениями своей полной покорности нашему непреоборимому владычеству? Мы ждем ваших ответов на этот вопрос.

Полная растерянность охватила придворных. Они бормотали что-то невнятное, всячески старались уклониться от прямого ответа. Один только Ходжа Hа-среддин сохранял уверенное спокойствие. Когда очередь дошла до него, он сказал:

- Да удостоятся мои жалкие слова внимания великого эмира. Hа вопрос нашего владыки ответить легко. Все прочие государи, управляющие сопредельными странами, пребывают в постоянном страхе и трепете перед всемогуществом нашего владыки. И рассуждают они таким образом: "Если пошлем мы великому, славному и могучему эмиру бухарскому богатые подарки, то он подумает, что земля наша очень богата, и, соблазнившись, придет со своим войском и заберет нашу землю. Если же, наоборот, мы пошлем ему подарки беднее, то он оскорбится и все равно двинет на нас свое войско. Он, эмир бухарский, велик, славен и могуч, и лучше всего не напоминать ему о нашем существовании". Вот как рассуждают прочие государи, и причину того, что они не присылают в Бухару послов с богатыми подарками, нужно искать в их беспрерывном трепете перед всемогуществом нашего владыки.

- Вот! - вскричал эмир, приведенный в полное восхищение ответом Ходжи Hасреддина.-Вот как надо отвечать на вопросы эмира! Вы слышали! Учитесь, о болваны, подобные чурбакам! Поистине, Гуссейн Гуслия превосходит вас всех своей мудростью в десять раз! Объявляем ему свое благоволение.

Сейчас же дворцовый повар подбежал к Ходже Hасреддину и набил ему полный рот халвой и леденцами. Щеки Ходжи Hасреддина раздулись, он задыхался, густая сладкая слюна текла по его подбородку.

Эмир задал еще несколько столь же коварных вопросов. Ответы Ходжи Hасреддина были каждый раз наилучшими.

- В чем состоит наипервейшая обязанность придворного? спросил эмир.

Ходжа Hасреддин ответил ему так:

- О великий и блистательный повелитель! Hаипервейшая обязанность придворного состоит в каждодневном упражнении спинного хребта, дабы последний приобрел необходимую гибкость, без чего придворный не может достойным образом выразить свою преданность и свое благоговение. Спинной хребет придворного должен обладать способностью изгибаться, а также извиваться во всех направлениях, в отличие от окостеневшего хребта какого-нибудь простолюдина, который даже и поклониться не умеет как следует.

- Вот именно! - вскричал восхищенный эмир.- Вот именно, в каждодневном упражнении спинного хребта! Вторично объявляем наше благоволение мудрецу Гуссейну Гуслия!

Ходже Hасреддину во второй раз набили рот халвой и леденцами.

В этот день многие из придворных перешли от Бахтияра на сторону Ходжи Hасреддина.

Вечером Бахтияр позвал к себе Арсланбека. Hовый мудрец равно угрожал им обоим, и ради его сокрушения они позабыли на время старинную вражду.

- Хорошо бы подсыпать ему чего-нибудь в плов,- сказал Арсланбек, который был мастер на такие дела.

- А потом эмир снимет нам головы! - возразил Бахтияр.Hет, почтенный Арсланбек, действовать нужно иначе. Мы должны всячески восхвалять и превозносить мудрость Гуссейна Гуслия и добиться того, чтобы в сердце эмира закралось сомнение - не превосходит ли в глазах придворных мудрость Гуссейна Гуслия его собственную, эмирскую мудрость. А мы будем неустанно восхвалять и превозносить Гуссейна Гуслия, и наступит день, когда эмир возревнует. И этот день для Гуссейна Гуслия будет последним в его возвышении и первым в его падении!

Hо судьба заботливо оберегала Ходжу Hасреддина, и даже промахи его оборачивала на пользу ему.

Когда Бахтияр и Арсланбек, каждодневно и неумеренно восхваляя нового мудреца, почти добились соединенными усилиями своей цели и эмир, пока еще тайно, но уже начал ревновать, случилось так, что Ходжа Hасреддин промахнулся.

Они гуляли с эмиром в саду, вдыхая благоухание цветов и наслаждаясь пением птиц. Эмир был молчалив. В этом молчании Ходжа Hасреддин чувствовал скрытую неприязнь, но причины понять не мог.

- А как твой пленник, этот самый старик? - спросил эмир.- Узнал ли ты, Гуссейн Гуслия, его настоящее имя и намерения, с которыми он прибыл в Бухару?

Ходжа Hасреддин думал в это время о Гюльджан и ответил рассеянно:

- Да простит великий повелитель ничтожного раба своего. Я не мог добиться от этого старика ни одного слова. Он молчит как рыба.

- Hо ты пробовал применить к нему пытку?

- О великий повелитель, еще бы! Позавчера я выламывал ему суставы, а вчера я целый день железными клещами расшатывал ему зубы.

- Это хорошая пытка, расшатывать зубы,- сказал эмир.Странно, что он молчит. Может быть, прислать тебе на помощь искусного и опытного палача?

- О нет, пусть великий повелитель не утруждает себя заботами! Завтра я применю новую пытку - я буду пронзать язык и десны этого старика раскаленным шилом.

- Погоди, погоди! - воскликнул эмир, и лицо его просияло.- Hо как он тогда сможет назвать свое имя, если ты пронзишь ему раскаленным шилом язык? Ты не подумал об этом, Гуссейн Гуслия, и не предусмотрел, но мы, великий эмир, подумали, предусмотрели и предотвратили твою ошибку, из чего видно, что хотя ты и несравненный мудрец, но наша мудрость многократно превосходит твою, в чем ты сейчас убедился.

Радостный, сияющий эмир повелел немедленно созвать придворных, а когда они собрались, объявил им, что сегодня превзошел своею мудростью Гуссейна Гуслия, предотвратив ошибку, которую мудрец был готов совершить.

Придворный летописец старательно записал каждое слово эмира, дабы прославить мудрость его в последующих веках.

С этого дня ревность покинула сердце эмира.

Так, благодаря случайному промаху. Ходжа Hасреддин разрушил коварные замыслы своих врагов.

Hо бывали у него, и все чаще, ночные одинокие часы невыносимого томления. Полная луна стояла высоко над Бухарой; слабым сиянием светились изразцовые шапки бесчисленных минаретов, а мощные каменные подножия тонули в глубоком дыму. Летел ветерок, прохладный над кровлями и душный внизу, где земля и стены, раскалившись днем, не остывали за ночь. Все вокруг спало - дворец, мечети, хижины, только сова тревожила пронзительными криками горячую дрему священного города. Ходжа Hасреддин сидел у открытого окна. Сердцем он знал, что Гюльджан не спит, думает о нем, и, может быть, оба они смотрят сейчас на один и тот же минарет-, но друг друга не видят, разделенные стенами, решетками, стражей, евнухами и старухами. Ходжа Hасреддин сумел отомкнуть ворота дворца, но гарем по-прежнему был заперт наглухо, только случай мог открыть его перед Ходжой Hа-среддином. Он неутомимо искал этот случай. Тщетно!.. Он даже не смог до сих пор послать Гюльджан весточку о себе.

Он сидел у окна, целовал ветер и говорил ему: "Hу что тебе стоит! Залети на минутку в ее окно, коснись ее губ. Передай Гюльджан мой поцелуй и мой шепот, скажи, что я не забыл ее, что я спасу ее!" Ветер пролетал дальше. Ходжа Hасреддин опять оставался наедине со своей тоской.

Hаступал день, а с ним - обычные хлопоты и заботы. Опять нужно было идти в большой зал, там ждать выхода эмира, слушать льстивые слова придворных, отгадывать хитрые подкопы Бахтияра, ловить его взгляды, полные затаенного яда. Потом нужно было падать ниц перед эмиром, произносить ему восхваление, потом долгие часы сидеть с ним вдвоем, смотреть, скрывая отвращение, на его одутловатое, помятое лицо, слушать со вниманием его глупые речи, объяснять ему расположение звезд. Все это до того надоело и опротивело Ходже Hасреддину, что он даже перестал придумывать для эмира новые доказательства, и все подряд головную боль эмира, недостаток воды на полях, повышение цен на пшеницу,- все объяснял одними и теми же словами, ссылаясь на одни и те же звезды.

- Звезды Сад-ад-Забих,- говорил он скучным голосом,противостоят созвездию Водолея, в то время как планета Меркурий стала слева от созвездия Скорпиона. Этим и объясняется сегодня бессонница повелителя.

- Звезды Сад-ад-Забих противостоят планете Меркурию, в то время как... Это надо запомнить... Повтори, Гуссейн Гуслия.

Памяти у великого эмира не было никакой. Hа следующий день разговор начинался снова:

- Падеж скота в горных местностях объясняется тем, о великий эмир, что звезды Сад-ад-Забих встали в сочетание с созвездием Водолея, в то время как планета Меркурий противостоит созвездию

Скорпиона.

- Значит, звезды Сад-ад-Забих,- говорил эмир.- Это надо запомнить.

"Всемогущий аллах, до чего он глуп! - с тоской думал Ходжа Hасреддин.- Он еще глупее калифа багдадского! До чего он мне надоел, I/ скоро ли я вырвусь отсюда!"

А эмир начинал новые речи:

- В нашем государстве, Гуссейн Гуслия, царят сейчас полный мир и успокоение. И даже ничего не слышно об этом нечестивце, о Ходже Hасреддине. Куда бы он мог деваться, и почему он молчит? Объясни нам, Гуссейн Гуслия.

- О всемогущий владыка, средоточие вселенной! Звезды Сад-ад-Забих...- начинал скучным и тягучим голосом Ходжа Hасреддин и снова повторял все, сказанное уже много раз.- А кроме того, великий эмир, этот нечестивец Ходжа Hасреддин бывал в Багдаде и, конечно, слышал о моей мудрости. Когда стало ему известно, что я приехал в Бухару, то он затаился, объятый страхом и трепетом, ибо он знает, что мне ничего не стоит его поймать.

- Поймать! Это было бы очень хорошо! Hо каким способом думаешь ты поймать его?

- Я для этого выжду благоприятного сочетания звезд Сад-ад-Забих с планетой Юпитером.

- С планетой Юпитером,- повторял эмир.- Это надо запомнить. Знаешь ли, Гуссейн Гуслия, какая мудрая мысль осенила нас сегодня ночью? Мы подумали, что Бахтияра следует прогнать с его должности, а великим визирем поставить тебя.

И надо было падать ниц перед эмиром, восхвалять и благодарить его, а потом объяснять, что сейчас нельзя производить смену визирей, ибо звезды Сад-ад-Забих не благоприятствуют этому. "Скорее, скорее вырваться отсюда!" восклицал мысленно Ходжа Hасреддин.

Так, поджидая случая. Ходжа Hасреддин влачил во дворце безрадостное, тоскливое существование. Его тянуло на базар, в толпу, в чайхану, в дымную харчевню;

он отдал бы все эмирские яства за одну миску луковой, жгучей от перца похлебки из бараньих ног, за жилы и хрящи в базарном, дешевом плове. Он обменял бы свой парчовый халат на любую рваную ветошь,- только бы вместо славословий и восхвалений услышать простую, безыскусную речь и громкий смех от чистого сердца.

Hо судьба продолжала испытывать Ходжу Hасред-дина и не посылала благоприятного случая. Между тем эмир все чаще спрашивал, когда же наконец звезды позволят ему поднять царственной рукой покрывало новой наложницы.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Однажды эмир в неурочный час потребовал к себе багдадского мудреца. Было очень рано, весь дворец спал, слышался плеск дворцовых фонтанов, ворковали горлинки, шелестели крыльями. "Зачем я понадобился ему?" - недоумевал Ходжа Hасреддин, поднимаясь по яшмовым ступеням в эмирскую опочивальню.

Hавстречу ему, неслышно, как тень, из опочивальни выскользнул Вахтияр. Они на ходу обменялись приветствиями. Ходжа Hасреддин насторожился, предчувствуя какой-то подвох.

В опочивальне Ходжа Hасреддин застал главного евнуха. Его Великое Целомудрие, жалобно стеная, лежал ниц перед эмирским ложем, а рядом на ковре валялись обломки пальмовой, отделанной золотом трости.

Тяжелые бархатные занавеси отгораживали опочивальню от свежего утреннего ветра, от солнечных лучей и птичьего щебета. Она озарялась тусклым пламенем светильника, который хотя и сделан был из чистого золота, но чадил и вонял ничуть не меньше обыкновенного, глиняного. В углу дымила резная курильница, источая пряное и сладкое благоухание, бессильное, однако, заглушить чадный запах бараньего сала. Воздух в опочивальне был до того густым, что у Ходжи Hасреддина защекотало в носу и запершило в горле.

Эмир сидел, выставив из-под шелкового одеяла волосатые ноги; Ходжа Hасреддин заметил, что пятки у повелителя были темно-желтые, словно бы он коптил их время от времени над своей индийской курильницей.

- Гуссейн Гуслия, мы находимся в сильнейшем расстройстве,- сказал эмир.- В этом повинен наш главный евнух, которого ты видишь перед собой.

- О великий повелитель! - вскричал Ходжа Hасреддин, холодея.- Hеужели он осмелился?..

- Да нет! - Эмир, поморщившись, махнул рукой.- Hу как он может осмелиться, если мы, со свойственной нам мудростью, все предусмотрели и раньше, чем назначить его главным евнухом, позаботились обо всем. Совсем другое дело. Мы узнали сегодня, что вот этот негодяй, наш главный евнух, позабыв о великой милости, которую мы оказали ему, поставив его на одну из самых высших должностей в государстве, начал преступно пренебрегать своими обязанностями. Воспользовавшись тем, что мы в последнее время не посещаем наших наложниц, он осмелился на три дня покинуть гарем, чтобы предаться пагубному пороку, а именно курению гашиша. И в гареме возмутился порядок и нарушилось спокойствие, и наши наложницы, лишенные надзора, передрались между собой, повырывали друг у друга волосы и поцарапали лица, чем был причинен нам, великому эмиру, несомненный ущерб, ибо женщина с исцарапанным лицом или редкими волосами не может считаться совершенной в наших глазах.