4

Re: Тарле Евгений Викторович - Чесменский бой

При сдаче крепости русские вели себя вполне гуманно, но греки учинили страшную резню. Майноты, не знавшие законов войны, свято соблюдаемых между образованными народами, и ослепленные успехом, предались остервенению и с совершенным бесчеловечием начали резать и убивать беззащитных турок, мужчин, женщин и детей. Капитан Барков с русскими солдатами «с величайшим самоотвержением старался прикрыть и защитить турок, но без успеха: греки перебили их более тысячи человек», - пишет в своем дневнике Грейг. Барков спас все же много турок, но «остервенение майнотов было до того велико, что они начали стрелять из ружей по русским часовым». Город был дочиста разграблен майнотами.

Отряд Баркова быстро увеличился после взятия Миситрии и дошел до восьми тысяч человек. Майноты, присоединившиеся к русским, оказались очень мало способными к русской дисциплине. Продолжая поход, Барков подошел к городу Триполице, но здесь турецкий гарнизон, узнав о страшной участи турок в Миситрии, решил сражаться до последней капли крови. Произошла битва, в которой майноты были разбиты наголову и бросились наутек, оставив русских без всякой помощи. Русские после тяжких потерь пробились в небольшом количестве к Миситрии, которую удержали в своих руках. Так же, в общем, безрезультатными были и поиски другого маленького русского отряда князя Долгорукова, вернувшегося уже из Черногории.

Не успел Долгоруков как следует начать свои поиски, как ему велено было идти к крепости Наварино. Дело в том, что адмирал Спиридов решил овладеть этим удобным портом, чтобы здесь расположить надолго русский флот. Он решил осадить Наварино с суши и с моря. 24 марта 1770 г. бригадиру артиллерии Ганнибалу было велено с двумя кораблями («Св. Януарий», «Три святителя») и одним фрегатом («Св. Николай») идти в Наварино.

Войдя в залив, Ганнибал открыл артиллерийский обстрел крепости, и турецкий губернатор сдал город и крепость на капитуляцию. 10 апреля русские войска заняли Наварино.

Так впервые Наваринский порт вошел в летописи русских военно-морских побед, задолго до знаменитой битвы 1827 г. Как известно, Пушкин очень гордился подвигом своего деда, и, говоря об арапе Петра Великого Абраме, великий поэт писал:

И был отец он Ганнибала,

Пред кем средь чесменских пучин

Громада кораблей вспылала,

И пал впервые Наварин.

Наваринский порт стал временно базой русского флота. Но осаду с других укреплений (в Короне, в Модоне) пришлось снять, так как турки прислали на помощь гарнизонам многотысячные подкрепления.

14 апреля 1770 г. из Ливорно в Корону (порт был в русских руках, а крепость - в турецких) прибыл Алексей Григорьевич Орлов, приведший с собой один линейный корабль («Три иерарха»), один фрегат («Надежда»), один пакетбот и несколько более мелких судов. Орлов решил немедленно свезти с берега на корабли артиллерию «и все тяжести», и 18 апреля весь русский флот был уже в Наварино, куда вскоре подтянулись и сухопутные войска, пошедшие берегом.

Порт Наварино сделался центром, где сосредоточились все русские силы. Попытка Орлова овладеть Модоной не удалась: сухопутных сил у нас было слишком мало, а константинопольское правительство в панике снимало лучшие войска с других фронтов и посылало их в Морею против русского десанта и против восставших майнотов. С этой точки зрения действия русских десантов в Морее, при видимой своей безрезультатности на этом фронте, принесли существенную военную пользу, облегчив положение войск Румянцева в северных владениях Турции. Но о занятии морейского побережья думать уже не приходилось.

Положение русских в Наварино становилось довольно критическим. Новые и новые турецкие войска прибывали в Морею и сосредоточивались в Модоне, совсем недалеко от Наваринской бухты.

С начала мая положение значительно ухудшилось. Совсем отрезав Наварино и русский флот в бухте от всякой возможности получить провиант с суши, турки вдобавок испортили водопровод, снабжавший город водой. Умножились признаки постепенного приближения большой турецкой армии. В город явился один грек, принесший известие, что большой турецкий флот из 12 линейных кораблей, нескольких фрегатов и более мелких судов собирается напасть на русскую эскадру.

Орлов, Спиридов и Грейг решили, взорвав Наваринскую крепость, выйти в море и дать генеральный бой турецким судам.

Но еще раньше, чем они привели свое решение в исполнение, греческий лазутчик принес новую, на этот раз радостную весть: русский контр-адмирал Эльфинстон прибыл в Колокинфскую бухту (с восточной стороны мыса Матапан, в Морее) с тремя линейными кораблями (80, 66 и 66 пушек), двумя фрегатами (32 и 32 пушки) и несколькими транспортами, на которых находились сухопутные войска.



6

Эльфинстон решил уже на другой день после своего прихода в Колокинфский залив пойти разыскивать турецкий флот, о котором он узнал от греков, едва только причалил. 12 мая он снялся с якоря и направился в залив Наполи-ди-Романья, где находился весь турецкий флот, собиравшийся выйти из залива Наполи-ди-Романья. Эльфинстон не устрашился немедленно атаковать турок, хотя для первого удара у него было в распоряжении всего 3 линейных корабля и 2 фрегата, а у турок, которыми командовал высший начальник флота капитан-паша, было 10 линейных кораблей, 6 фрегатов и каравелл и несколько гребных галер и судов. Русские открыли стрельбу, но турки не приняли боя и поспешили укрыться в Наполи-ди-Романья под прикрытие береговых батарей.

Им это удалось потому, что внезапно наступил штиль, и русские корабли оказались совершенно иммобилизованными, а турецкие суда были отбуксированы гребными судами в глубину залива, к берегу. У русских в тот момент гребных судов не оказалось.

Всю ночь с 16 на 17 мая и утром 17-го продолжалось это бегство турецкого флота от противника, в четыре раза менее сильного. Но этим дело не кончилось. С 5 часов дня 17 мая задул слабый ветерок, и русская эскадра все-таки вошла в залив и снова атаковала неприятеля. Подтянулись к передовым двум кораблям еще и остальные суда, и перестрелка возобновилась.

Но Эльфинстон полагал, что при его слабых силах ничего существенного предпринять нельзя против турецкого флота, защищаемого береговой артиллерией.

Он велел своей эскадре отойти к выходу из залива и здесь как бы блокировать турок, стоявших в глубине залива. Тотчас же Эльфинстон послал одно из мелких судов, бывших в его распоряжении, в Наварино к Орлову с сообщением и стал ждать подхода всего русского флота.

Орлов из этого сообщения узнал не только о положении вещей перед Наполи-ди-Романья, но и о той ошибке, которую допустил Эльфинстон, едва только прибыв в Колокинфскую бухту. Правда, намерения Эльфинстона были самые похвальные: он поспешил послать тогда сухим путем отряд привезенных им войск в Наварино, на помощь Орлову. Но, во-первых, Орлов вовсе не так уж нуждался в этой выручке, а во-вторых, по условиям местности войска и не могли никак дойти благополучно. Орлов поэтому прежде всего послал Спиридова с транспортными кораблями в Рапилу (где Эльфинстон высадил отряд) с приказом немедленно взять этот отряд на суда. А затем Спиридову было приказано идти на соединение с Эльфинстоном, сторожившим турок у выхода из залива Наполи-ди-Романья. Полный штиль страшно мешал и задерживал. Только 22 мая Спиридов соединился с Эльфинстоном.

24 мая оба адмирала решили открыть погоню по выходившему из залива турецкому флоту. Но турки уходили быстро и, кроме довольно безрезультатной перестрелки двух передовых русских кораблей с пятью отставшими турецкими, ничего из этой погони не получилось.

Спиридов был очень раздражен. Он обвинял Эльфинстона в нерешительном образе действий и утверждал, что можно и должно было атаковать турок еще тогда, когда они стояли в глубине залива.

С этого времени, то есть с 25 мая, почти месяц длится эта погоня русских за убегающим флотом капптана-паши. Любопытно отметить, что турецкие суда ничуть не уступали русским ни по достоинствам своей постройки, ни по силе артиллерии.

Но не могло быть и речи о сравнении личных качеств человеческого материала. Турецкие матросы были терпеливы и храбры, однако, как матросы, в большинстве случаев никуда не годились. Греческие матросы в турецком флоте понимали морское дело и морскую службу, но умирать во славу Аллаха и пророка его Магомета не испытывали ни малейшего желания и не отличались стойкостью. Албанцы, далматинцы, западные славяне были, как матросы, не хуже греков, отличались даже большей выносливостью, но, как и греки, не очень охотно сражались против русских, пришедших, как они полагали, воевать против их исконных угнетателей. Если плох и обыкновенно сомнительно настроен был личный состав команды, то с верховным руководством дело обстояло совсем неутешительно. Турецкие капитаны не очень много смыслили в своем деле и больше были склонны к морскому разбою. Правда, в свободное от этого занятия время они пытались проводить ученье матросов, но мало что из этого выходило.

Французы пробовали (уже с начала, а особенно со средины XVIII в.) посылать инструкторов в турецкий флот. Но министр Людовика XV Шуазель мог убедиться, что эта посылка инструкторов приносит турецкому флоту еще меньше пользы, чем посылка Дюмурье и французских офицеров на помощь войскам польских конфедератов.

Бились, бились эти инструкторы, но ничего поделать не могли. Турецкий командир склонен был считать свой корабль, так сказать, замкнутым хозяйством, самостоятельной экономической единицей, вроде феодального поместья, где капитан - феодал, матросы - его крепостные, доставляющие ему доход как из утаиваемых сумм, отпускаемых на их содержание, так и своим деятельным участием в корсарстве или даже в прямых пиратских нападениях на торговые суда всех наций - и дружественных, и враждебных, и нейтральных. Совсем не похожими на общую массу турецких матросов оказались русские моряки, вписавшие в русские летописи славное имя Чесмы.

Боевой дух среди моряков, который держался там по традиции со времен Петра I, сразу же воскрес, едва только разнеслись слухи о желании государыни непременно воссоздать большой военный флот, едва только начались многочисленные командировки морской молодежи в Англию для обучения. «На сих днях, - писал Дубровский С. Воронцову 14 января 1763 г., - прибыли сюда (в Лондон-Е. Т.) офицеры из Морского Кадетского Корпуса, присланные для обучения навигации и Аглинского языка числом до 10, а другие 10 еще в дороге; все имеют быть разосланы на разных кораблях в разные земли. Однако они все желают ехать в такую, где бы можно было драться, и все единогласно охоту к тому объявили. Но как им сказано было, что мир заключен между англичанами, французами и гишпанцамн, и трудно найти случаи к драке, они весьма опечалились и сожалели, что больше не дерутся».

Когда такой «случай» подвернулся, то отбоя не было от офицеров, просивших о назначении на эскадры, отправлявшиеся под общим командованием Алексея Орлова в Архипелаг. И, придя в Архипелаг, они покрыли русский флаг славой.

Эскадры Спиридова и Эльфинстона стояли в Рафти, ждали известий о том, куда направится главнокомандующий граф Орлов из Наварина, а пока жестоко между собой ссорились. Спиридов выражал свое неудовольствие по поводу недостаточно энергичных действий Эльфинстона, а тот полагал, что он Спиридову не подчинен и что Спиридов не имеет права делать выговоры.

Виновата была отчасти Екатерина: отпуская флотоводцев в далекое, трудное и опасное плавание, она склонна была давать им слишком широкие полномочия и лестные напутствия и инструкции, и это кружило им головы и сбивало иногда с толку. Так было с Эльфинстоном, так было впоследствии и с датчанином Арфом. Иностранцы склонны были слишком всерьез принимать любезности, которыми Екатерина Алексеевна осыпала их при проводах.

Во всяком случае, когда Алексей Орлов покинул 26 мая Наварино и после двухнедельных поисков встретился, наконец, 11 июня с эскадрами Спиридова и Эльфинстона, то он мигом навел полный порядок. Орлов заявил, что рассматривать пререкания обоих адмиралов не желает, а берет общую команду над всем соединившимся флотом на себя и поднимает на корабле «Три иерарха» свой флаг.

Соединенный флот пошел к острову Паросу, где Орлов узнал, что три дня назад здесь побывал турецкий флот и ушел в неизвестном направлении.

Началась погоня. У Орлова в этот момент было 9 линейных кораблей, 3 фрегата, 1 бомбардирский корабль, 1 пакетбот, 3 пинка и еще 13 более мелких судов.

Федор Орлов писал 26 мая Екатерине, что «он со Спиридовым в подкрепление Эльфинстону гоняется за турецким флотом, который после двух сшибок бежит сломя голову от них, но они его добудут, хотя бы то было в Цареграде».

Турецким флотом командовал Ибрагим Хосамеддин, назначенный на пост капитана-паши (капудан-паша, как произносили турки) за два месяца до той поры, 26 апреля 1770 г. Это был совершенно ничтожный человек, ничего не смысливший в морском деле и притом превеликий трус. Фактическим вождем флота при нем стал Гассан по прозвищу Джесайрлы из Алжира, человек очень способный, храбрый, хороший моряк. Вообще лучшими моряками турецкого флота были либо далматинцы, либо берберийцы, под каковым термином тогда понимались не только марокканцы, но и алжирцы и тунисцы.

Когда преследуемый русской эскадрой турецкий флот остановился в проливе между островом Хиосом и малоазийским берегом, то Гассан решил принять бой в этом месте. Капитан-паша, вследствие напавшего на него непобедиимого страха, решил, что он на своем адмиральском корабле во время предстоящего боя не останется, и съехал на берег, заявив, что должен инспектировать береговые батареи. Командование эскадрой перешло поэтому к Гассану.

Турецкий флот был значительно сильнее русского как по количеству судов, так и по их артиллерийской мощи. Корабль капитана-пашн был стопушечным, кроме него, один корабль имел 96 пушек, четыре - по 84 пушки, два - по 74 пушки, семь - по 60 пушек, два - по 50 пушек, два - по 40 пушек. Кроме этих крупных судов, было несколько более мелких.

Передовая линия турок состояла из десяти крупнейших кораблей. Вторая линия состояла из семи линейных кораблей, двух 50-пушечных каравелл и двух 40-пушечных фрегатов, говорит Грейг, утверждающий, что «турецкая линия баталии была превосходно устроена, расстояние между кораблями было немного более длины двух кораблей».

Но турецкое высшее морское командование умело расставить свои суда к бою, однако оно решительно неспособно было руководить ими в бою. Начать с того, что капитан-паша почел благоразумным перед боем съехать на берег и оттуда уже не показывался, пока шла битва.

Вместо него командовал храбрый моряк Гассан-паша. Но и он, по-видимому, не очень надеялся на свои маневренные способности, а в простоте главной целью своей ставил истребление русского флота ценою хотя бы потери соответствующего числа турецких судов, после чего, по всей силе арифметики, у более многочисленного турецкого флота все же кое-что останется. Вот и все! «Флот вашего величества многочисленнее Русского флота, - сказал Гассан-паша султану еще при отъезде из Константинополя,- чтобы истребить Русские корабли, мы должны с ними сцепиться и взлететь на воздух, тогда большая часть вашего флота останется и возвратится к вам с победою».

Склонный к хвастовству князь Юрий Владимирович Долгоруков рассказывает, будто именно он тоже сыграл решающую роль в совете, где нужно было убеждать Орлова «искать турецкого флота и его атаковать». «Мы с Грейгом решительно сказали», что нужно атаковать. Это «мы с Грейгом» - любимая формула князя Долгорукова. И еще любит он так выражаться: «Тут опять Грейг со мной посоветовался, как турецкий флот истребить» и т. п. Но, к счастью, у нас есть подробное описание всего похода, принадлежащее правдивому перу самого Грейга, и там мы не находим ничего такого, что могло бы подтвердить слова Долгорукова - ни о влиянии Долгорукова на решение Орлова, ни о советах, которые якобы испрашивал Грейг у князя Юрия Владимировича.

Замечу, что, рассказывая свои небылицы, князь Юрий Владимирович иногда чувствует, что он слишком уже увлекается, и тогда пробует смягчить возможное неудовольствие читателя и предупредить зарождение нежелательного скептицизма. Долгоруков пишет:

«Накануне атаки Грейг ко мне подошел и просил, чтобы я взял команду над кораблем ,,Ростиславом“». Написав это, князь, совершенно очевидно, спохватился, что ведь еще живы некоторые участники событий (хотя повествовал он в 1817 г., то есть спустя уже 47 лет после боя), эти участники могут сказать, что не только этого предложения со стороны Грейга не было, но и быть не могло. Статочное ли дело, чтобы Грейг ни с того, ни с сего сменил превосходного опытного, храброго моряка, сжившегося со своей командой, капитана корабля «Ростислав» Лупандина и назначил бы на его место, да еще в такой смертельно опасный момент, Долгорукова, никогда даже шлюпкой не командовавшего, да и на сухом пути не очень-то нужного? И вот Долгоруков идет на уступки читателю: «Я сперва засмеялся, что он находит меня способным к морской части, но он зачал меня убеждать, и я переехал». Долгоруков не знал, что будут в свое время опубликованы собственные записки Грейга и что там ни единого звука не будет об этом фантастическом «назначении». Да и вообще при рассказе о морских действиях Грейг даже и имени Долгорукова ни разу не произносит. Все это мы считаем нужным тут отметить, чтобы доказать, что решительно ошибаются те, кто придает запискам Долгорукова значение «источника» в тех случаях, когда нет материалов, чтобы его проверить. Ведь не всегда же возможно обнаружить его фантазерство так убедительно, как в данном случае. Он сам «засмеялся» над хвастливой своей ложью; остается это сделать и читателю. Кстати, напомним, что Лупандин, доблестный командир «Ростислава», не только остался и до, и во время, и после боев 24 и 26 июня полновластным начальником своего линейного корабля, но и особенно отличился во время боя и наравне с Хметевским, командиром «Трех святителей», наравне с Крузом, командиром «Евстафия», был награжден за особые заслуги в эти дни офицерским «Георгием».

В «Русской старине» (сентябрь 1889) напечатаны якобы «полностью» записки Ю. В. Долгорукова, раньше уже опубликованные в «Сказаниях о роде Долгоруковых». Редакция «Русские старины» без всяких оговорок и оснований позволила себе делать сокращения и, например, совсем пропустила цитату, приводимую тут нами и помещенную и в «Сказаниях» и в 1849 г. в VII части «Записок Гидрографического департамента» (о том, как сам Ю. В. Долгоруков «засмеялся» и т. п.). В тексте «Русской старины» вследствие этого произвольного пропуска целой фразы получилась полная бессмыслица: «Накануне атаки Грейг ко мне подошел и просит, чтобы я взял команду над кораблем Ростиславом, но он зачал меня очень убеждать, и я переехал на Ростислав». Здесь это «но» лишено всякого смысла именно потому, что пропущена указанная фраза. Не довольствуясь этими искажениями текста, редакция «Русской старины» еще почтительно рекомендует Ю. Долгорукова как «одного из достойнейших сподвижников Екатерины» (стр. 481).

Мы остановились тут на этих записках князя Ю. В. Долгорукова, чтобы предостеречь читателя от доверия к ним. В том-то и был один из вреднейших пороков русской дореволюционной историографии, что ею без тени критики часто принимались свидетельства именитых карьеристов, лгавших напропалую, и без всяких затруднений эти преуспевавшие аристократы возводились в ранг «сподвижников» при рассказе о великих исторических событиях вроде Чесменского боя. А когда хвастливое лганье этих знатных мемуаристов уже превосходило всякую меру, тогда благосклонные и благожелательные историки порой просто фальсифицировали тексты, стыдливо опуская (без всяких оговорок и объяснений) наиболее неудобные места, слишком уж обличающие автора в фантазерстве. Князь Долгоруков захотел похитить славу одного из настоящих чесменских героев, худородного капитана «Ростислава» Лупандина, а типичный средний представитель старой историографии редактор «Русской старины» Михаил Семевский совершенно напрасно ему в этом деле решил помочь.

На этом с Ю. В. Долгоруковым мы и покончим. В своем донесении Екатерине о Чесме граф Орлов пишет, что, увидев 24 июля перед собой 16 турецких линейных кораблей, 6 фрегатов, несколько шебек, бригантин и «множество полу галер, фелук и других малых судов», он «ужаснулся», но в конце концов «решился».

Это Алексей Григорьевич явно порисовался, желая внушить Екатерине, до какой степени грозно было положение, из которого, однако, удалось столь победоносно выйти.

Но, конечно, требовалась и от командиров и от экипажа русской эскадры в самом деле большая отвага, чтобы атаковать неприятеля, далеко превосходившего своей материальной частью русский флот.

Своим боевым духом русские моряки превзошли врагов и победили. «Англичане, французы, венециане и мальтийцы, живые свидетели всем действиям, признавалися, что они никогда не представляли себе, чтоб можно было атаковать неприятеля с таким терпением и неустрашимостью». Еще 23 июня, накануне боя, Алексей Орлов подписал приказ, из которого видно, что он определенно не считал возможным снабдить свою эскадру наперед диспозицией: «По неизвестным же распоряжениям неприятельского флота, каким образом оной атаковать, диспозиция не предписывается, а по усмотрению впредь дана быть имеет».

В «линии баталии» выстроились девять линейных кораблей (восемь по 66 пушек, один - «Святослав» - 84 пушки) и семь фрегатов.

В «авангарде» было три корабля и один фрегат; командование авангардом было поручено адмиралу Спиридову (на корабле «Евстафий»); в среднем ряду «кордебаталии»-три корабля и три фрегата, командир «кордебаталии» Грейг, на корабле «Три иерарха»; на том же корабле верховный командир эскадры граф Алексей Орлов; в «арьергарде» - три корабля и три фрегата, командир арьергарда контр-адмирал Эльфинстон, на корабле «Святослав».

Кроме этих трех командиров, командовавших тремя частями флота и подчинявшихся непосредственно графу Орлову, было еще особое и тоже непосредственно Орлову подчиненное лицо - начальник всей артиллерии эскадры цейхмейстер Ганнибал.



7

С корабля «Не тронь меня», по-видимому, прежде всех увидели более или менее отчетливо стоящий вдали в бухте и перед бухтой неприятельский флот и насчитали 18 судов. Если считать лишь линейные суда, то ошиблись: их было не 18, а 16; если же брать и фрегаты, и корветы, и т. д., то турецкий флот был гораздо многочисленнее, а с более мелкими судами насчитывал от 60 до 67 вымпелов.

На корабле «Три иерарха» Грейг поднял сигнал «Гнать за неприятелем».

В восьмом часу утра «Три иерарха», «Не тронь меня» и «Святослав» взяли курс на неприятеля, а в начале 10-го часа утра последовал приказ «Яну арию», «Ростиславу», бомбардирскому судну «Гром» идти по тому же курсу. Затем тронулись «Три святителя»; корабль «Европа» не вступал в линию и шел впереди. К полудню почти весь русский флот уже очень сильно приблизился к туркам.

В 11 часов утра 24 июня граф Орлов дал сигнал: всему флоту атаковать неприятеля.

Через полчаса после сигнала началась сильная канонада турок по нашему приближающемуся к ним флоту. Шедший в авангарде адмирал Спиридов атаковал первым, за ним вступила в бой «кордебаталия». Что касается арьергарда, которым командовал Эльфинстон, то он оставался некоторое время вдали. Первыми напали на турецкий линейный корабль «Реал-Мустафа» (где находился сам капитан-паша) русские линейные суда «Европа» и «Евстафий». «Реал-Мустафа» вскоре загорелся от русского артиллерийского огня. Команда в панике бросилась в море, чтобы вплавь добраться до берега. Но тут русских постигла большая неудача:

«Евстафия» течением нанесло прямо на горящего ярким пламенем «Реал-Мустафу», и никакими усилиями нельзя было удержать его от этого гибельного сближения. Когда «Евстафия» прибило окончательно к «Реал-Мустафе», русские матросы и армейский отряд бросились на абордаж и перебили турок, еще находившихся на борту пылающего судна. Но тут горящая грот-мачта турецкого корабля вдруг рухнула прямо на «Евстафия», и так как крюйт-камера была открыта (для пополнения артиллерии порохом и снарядами во время боя), то горящие головешки попали в нее. Раздался оглушительный взрыв, и «Евстафий» взлетел на воздух. Спустя несколько минут был взорван и «Реал-Мустафа».

Сражение продолжалось с большим упорством со стороны русских. Турецкий огонь направлялся не очень умело, но совсем худо обстояло у турок с маневрированием. Громадный стопушечный корабль капитана-паши (так и называвшийся «Капитан-паша») был атакован «Св. Януарием» н «Тремя иерархами» и беспощадно обстреливался ими, и турки решили увести его прочь. Начали поспешно обрубать канаты, но это делалось в такой панике и растерянности, что забыли перерубить шпринг. По показанию Грейга, «корабль (турок-Е. Т.) поворотился кормой к «Трем иерархам» и оставался в таком положении около четверти часа». Это позволило «Трем иерархам» в упор продольными выстрелами нанести «Капитан-паше» страшнейшие повреждения «без малейшего для себя вреда».

После этого на турецких судах стали самым спешным образом обрубать якоря, и турецкий флот обратился в бегство, осыпаемый русскими ядрами и брандскугелями. Турки бежали в беспорядке, сбиваясь в кучу, устремляясь к каменистому берегу Чесменской бухты («Сисмы», как русские тогда еще ее называли). Алексей Орлов до самого конца боя не знал, жив ли его брат Федор, находившийся на погибшем «Евстафии». Только по окончании боя он узнал, что Федор находится в числе немногих спасшихся. На «Евстафии» погибло, по первоначальным подсчетам, 34 офицера и 473 солдата и матроса, спаслось 58 человек. Всего же русские в этот день потеряли убитыми 523 человека. Таким образом, если не считать погибших при взрыве «Евстафия», потери были равны всего 16 чел. убитыми. Малое число убитых русские командиры объясняли неумелой расстановкой турецких орудий, которые «были наведены слишком высоко и стреляли только по рангоуту, повреждали мачты, реи и перебивали снасти». Таким образом, например, на корабле «Три иерарха», который стоял на якоре совсем близко («менее одного кабельтова») от неприятельского флота, был только один раненый, а в каждую из нижних мачт попало по два ядра, перебиты были почти все ванты как у грот-мачты, так и у фок-мачты. На других кораблях наблюдалось то же самое: ничтожные потери в людях и довольно большие материальные повреждения.

Весь этот бой 24 июня продолжался лишь около двух часов. Точнее было бы сказать полтора часа, потому что в последние полчаса не было уже сражения в точном смысле слова, а шла лишь погоня за поспешно убегавшими турками, на всех парусах спасавшимися в Чесменскую гавань.

5

Re: Тарле Евгений Викторович - Чесменский бой

Вот что написали немедленно в своем лаконичном шканечном журнале наблюдатели, смотревшие с флагманского корабля «Три иерарха» на гибель «Евстафия». Любопытно, что в самой записи «местечко» еще именуется «Сезмит», а в заметках на полях, сделанных почти в то же время, уже «Чесмой». Сохраняем орфографию и пунктуацию (точнее - отсутствие пунктуации):


Посланы со всех наших кораблей шлюпки для спасения людей с корабля Евстафия.


Подшед мы близ к неприятельскому флоту начали палить из пушек с ядрами, поворотили мы оверштаг привезен к нам с корабля Евстафия капитан Крюйз и протчие.


Подошли мы к неприятельскому у местечка Чесмы флоту лежащему на якорях легли севернее его на якоре.


У местечка Чесмы против турецкого флота, пеленг с якоря Чесменского.


«В начале первого часа адмиральский корабль «Евстафии» сошелся борт с бортом с неприятельским адмиральским кораблем после чего в море неприятельской адмиральской корабль загорелся причем видно что с оного турки бросались в воду тогда у нас был сигнал чтоб прислать от всего нашего флота вооруженные шлюпки которые и посланы были и с нашим к нашему адмиральскому кораблю Евстафию для спасения людей потом и наш адмиральский корабль Евстрафий загорелся так жестоко, что после вдруг взорвало все на нем и на неприятельском корабле в тож время подходя мы близ неприятельского флота стали палить из пушек ядрами, что происходило и с протчих нашего всего флоту кораблей, в 2 часа поворотили мы овер штаг на левой галс в тож время привезено к нам на корабль с сожженного корабля Евстафия на нашей шлюпке господин капитан Крюйз и протчих офицеров 4 человека и закрепили у нас грот марсели и крюсель, в #188; 4-го часа подошел мы вблизость стоящих на якорях неприятельских кораблей и местечке Сезми от оных к N в недальнем расстоянии закрепил фок марсель легли на якорь Дагликс на глубине 27 сажень грунт песок канату отдано от 50 сажень притом пеленги мыз Калаберия протекающаяся к N оконечность NO 25 #186;00 #900; местечко Сезме где неприятельской флот стоит на якоре ZO 50 #186;00 #900; #958;т него к W оконечность ZW 43 #186;00 #900; #954; оной мыз Блинник через остров Пазарву ZW 60 #186;00 #900; #958;строва Спалчей Тора середина NO 3 #186;00 #900; #959;оставленная веха от местечка Сезми к WZW 3 #186;00 #900;, #946; тож время приехал к нам на корабль его сиятельство граф Федор Григорьевич Орлов и его высокопревосдительство господин адмирал и кавалер Григорий Андреевич Спиридов, цейхмейстер Ганибал стоящий на якоре корабль Европа и контр-адмиральский корабль прошед нас к ZW фрегат Африка бомбардирской Гром легли на якорь».

Командовал на «Евстафии» капитан 1 ранга Александр Иванович Круз. Это был опытный храбрый и ученый моряк. Еще мичманом, 18 лет, он был отправлен в Англию, где в течение восьми лет теоретически и практически изучал службу и плавание в военном флоте. Он участвовал в Семилетней войне, и был ранен под Колъбергом. В 1769 г. он получил в командование линейный корабль «Евстафии», и именно на «Евстафии» поднял свой флаг адмирал Спиридов. В разгаре боя 24 июня в Хиосском проливе капитан Круз напал на корабль самого капитана-паши.

Артиллерийский обстрел турецкого судна сначала ядрами, а потом брандскугелями привел к тому, что турецкий корабль загорелся. И тут, к несчастью, вдруг наступил полный штиль, и течением, довольно сильным в этом проливе, «Евстафия» прямо понесло на горящий корабль «Капитан-паша». Русские гребные суда, окружившие «Евстафия», делали все, что в силах человеческих, чтобы отбуксовать «Евстафия» от горящего корабля и этим спасти его. Но ничего не выходило: «Евстафия» упорно несло на турок. С адмиральского корабля «Три иерарха» были посланы еще и еще гребные суда, но они ничего не могли поделать. Когда «Евстафий» борт о борт сблизился с турецким кораблем, то турецкие матросы и солдаты, при первом же взгляде на начавших вскакивать к ним русских, в полной панике стали бросаться в воду. Наблюдая с палубы «Трех иерархов» за тем, что происходит, Алексей Орлов, который сначала хотел идти на помощь «Евстафию», пpиказал остановиться: он уверился, что турецкий корабль уже взят. В сущности он и не ошибся: оставшиеся на корабле турки прекратили сопротивление и сдались.

Но другой, непреодолимый враг погубил «Евстафия» в самый момент торжества. Огонь вырывался отовсюду на турецком корабле, и тушить его стало немыслимо. Капитан Круз перед лицом грозной беды велел немедленно заливать крюйт-камеру на «Евстафии», и нужно было несколько минут, чтобы исполнить это приказание. Но судьба не дала этих нескольких минут: не успели матросы броситься к крюйт-камере, как вдруг огромная пылающая грот-мачта турецкого корабля рухнула и, перевалив через свой борт и через борт «Евстафия», упала на палубу русского корабля. Искры и головешки попали в крюйт-камеру… Раздался страшный взрыв, и вся верхняя часть «Евстафия» взлетела на воздух. Корабль в несколько минут исчез под водой.

Капитана Круза силой взрыва швырнуло в воздух и бросило затем в море. Он был изранен и сильно обожжен, но у него хватило силы доплыть до обрубка мачты, и это спасло его. Круза подобрало русское гребное судно. Он был из числа очень немногих, случайно спасшихся; почти все, кто не оставил «Евстафия» до взрыва, погибли.

Чесменская победа, между прочим, дала также русскому флоту возможность немедленно восполнить потерю «Евстафия» в предшествовавшем Чесме бою 24 июня: приказом графа Алексея Орлова от 29 июня в состав флота был включен взятый при Чесме (единственно не сгоревший) турецкий шестидесятипушечный корабль «Родос», и его командиром назначен спасшийся с «Евстафия» капитан 1 ранга Круз.

После гибели взорвавшегося почти немедленно после «Евстафия» (и уже давно горевшего) корабля «Реал-Мустафа» турки стали уходить к востоку. Ветра было очень мало, и поэтому турки старались отбуксовать свои корабли при помощи гребных галер. Русские шли за ними. «На корабле «Трех иерархов» учинен сигнал, чтобы гнать за неприятелем, пальбу производя беспрерывно, а неприятельские корабли, по тихости ветра, стали буксоваться имеющими при них шебеками и галерами… В половине 2-го часа видно нам - неприятельские корабли, приходя в бухту под местечко Чесму, легли на якоря»,- читаем в шканечном журнале корабля «Не тронь меня» об этом конечном моменте морского боя 24 июня в Хиосском проливе.

С того момента, когда русские во второй половине дня 24 июня увидели повальное, беспорядочное бегство неприятеля по направлению к Чесменской бухте, Орлов, Спиридов, Грейг и Эльфинстон решили, что они турецкие суда из бухты уже не выпустят и что первый удар будет нанесен брандером. Цейхмейстеру бригадиру Ганнибалу было поручено изготовить к действию четыре брандера и выбрать нужных людей для руководства ими. Риск для находящихся на брандере был огромен, но Ганнибалу не пришлось долго выбирать: капитан-лейтенант Дугдэль, лейтенант Ильин, мичман князь Гагарин и лейтенант Мекензи вызвались по собственному почину на это дело.

Англичанин Томас Мекензи поступил с чином капитан-лейтенанта на русскую службу на несколько месяцев позднее Эльфинстона, в 1769 г., и за Чесму произведен в капитаны 2 ранга на другой же день после боя (26 июня 1770 г.) Его доблестна я карьера продолжалась уже в адмиральском чине в Севастополе, где он строил военный порт. Одна из высот, окружающих Севастополь, называется до сих пор его именем - Мекензиевой горой.

Весь день 25 июня ушел на приготовления. Все четыре брандера были поставлены Орловым под общую команду Грейга. Кроме брандеров, Грейгу были даны для предстоящей решающей атаки еще 4 корабля: «Ростислав», «Европа», «Не тронь меня» и «Саратов» и два фрегата: «Надежда благополучия» и «Африка». Сверх того, Грейг получил в свое распоряжение еще бомбардирский корабль; брандеры должны были начать дело, а корабельная артиллерия - докончить его. Поя брандеры были назначены четыре греческих торговых судна. Целый день шли приготовления. Снаряжались брандеры, отбиралась команда для гребных судов, которые должны были подвести брандеры к неприятельским кораблям. Ведь люди и для этих гребных судов требовались такие же отборные, как и для брандеров. Минуты им предстояли жуткие.

Брейд-вымпел начальника отряда Грейга был поднят на «Ростиславе». Грейг приказал четырем брандерам уже с вечера 25 числа быть под парусами и ждать от него сигнала к нападению. Был дан приказ подвести брандеры к четырем турецким кораблям, зажечь эти брандеры, сцепивши их предварительно с неприятельскими судами, а затем прыгать с брандеров в гребные шлюпки. В отряде, порученном Грейгу, роль, ничуть не меньшую, чем самому Грейгу, суждено было сыграть Спиридову, человеку еще большей опытности, смелости, инициативы, чем был сам Грейг. Да и авторитет среди людей экипажа у него был больше, чем у Грейга. Спиридов еще задолго до Чесмы снискал себе во флоте громкую репутацию.

Наступила навеки памятная ночь с 25 на 26 июня 1770 г. Море было залито лунным светом. С русских судов вполне отчетливо было видно, что делает турецкий флот в бухте, куда накануне он бежал под прикрытием береговых батарей. У нас тогда не знали точного названия этой бухты, называли ее Эфес, по-древнему. По голландской карте разглядели, что этот пункт называется по-голландски «Сисьма».

Русские видели в свои подзорные трубы, что турецкий флот «стоит в тесном и непорядочном стоянии»: одни носами на NW (северо-запад), другие - на NO (северо-восток), «а к нам боками, несколько ж их в тесноте стоят за своими к берегу, так, как в куче». Попытались издали сосчитать турецкие суда. Выходило: четырнадцать линейных судов, два фрегата, шесть шебек.

Неприятель оказывался сильнее. Алексей Орлов не был моряком и не мог поставить себя в ряд со Спиридовым или Грейгом. Однако он знал, что только он может взять на себя страшную ответственность за возможное поражение русской эскадры, которой негде будет, может быть, даже и отдохнуть и чиниться в случае беды. Прочной-то базы ведь не было вовсе… Не считать же было порт Аузу на острове Парос серьезной базой для большого флота.

Не впервые было Алексею Григорьевичу ставить на карту и свою жизнь, и честь, и судьбы России. До сих пор выводили энергия, вера в себя, счастье. Он решился.

«Наше ж дело должно быть решительное, чтоб оной флот победить и разорить, не продолжая времени, без чего здесь, в Архипелаге, не можем мы и к дальным победам иметь свободные руки; и для того, по общему совету, положено и определяется: к наступающей ныне ночи приуготовиться…»

Приготовления заключались в следующем. Были выделены корабли «Европа», «Ростислав», «Не тронь меня», «Саратов», фрегаты «Надежда» и «Африка», четыре брандера и бомбардирский корабль «Гром», причем вся эта эскадра была поставлена под непосредственную команду «бригадира и флота капитана Грейга».

Как основная задача имелось в виду сожжение неприятельского флота посредством направления на него брандеров. Каждый брандер должен был подводиться к намеченному неприятельскому кораблю десятивесельной шлюпкой. Брандер должен был сцепиться с неприятельским кораблем, после чего артиллерист, командированный на этот брандер цейхмейстером Ганнибалом, поджигает брандер, а сам вместе с командой десятивесельной шлюпки отходит к своим. Конечно, приказывалось при этом, пока брандеры не загорятся, воздержаться от артиллерийской пальбы с русской эскадры, чтобы не помешать делу. Но когда брандеры загорятся и шлюпки отойдут, тогда открыть «жестокую пальбу» по тем кораблям неприятеля, которые не подвергнутся нападению четырех брандеров. Вот, собственно, и вся незамысловатая диспозиция.

Все зависело от способности противника к артиллерийскому отпору русским брандерам, когда они начнут приближаться к намеченным ими турецким кораблям, и к эффективной турецкой ответной стрельбе, когда брандеры уже сделают свое дело и русские начнут обстреливать весь турецкий флот из своих орудий.



8

В 11 часов ночи с 25 на 26 июня на флагманском корабле Грейга «Ростислав» появился на поднятом на мачте гафеле офин фонарь. Это был вопрос: готовы ли к снятию с якоря? Тотчас же на всех кораблях появилось по фонарю на флагштоке. Это был ответ: готовы. После этого на «Ростиславе» подняты были три фонаря - идти на неприятеля.

Было около 11 #189; часов, когда Спиридов отдал в рупор приказ капитану Клокачеву, командиру «Европы», выступить первым (вместо «Надежды», которая назначена была по диспозиции Грейга). Ни Грейг, ни Спиридов и вообще никто не дает удовлетворительного объяснения этой перемене. Что «Надежда» как-то замешкалась - это не объяснение, а суррогат объяснения. Может быть, роль тут сыграло то, что Спиридов вполне полагался на испытанного превосходного командира «Европы» Клокачева.

Кораблем «Три святителя» командовал Хметевский, кораблем «Евстафий» - капитан Круз, а флагманом на нем был адмирал Спиридов. Вместе с кораблем «Европа» эти корабли и составляли тот авангард, которым распоряжался Спиридов. Но все-таки Спнридов, в сущности, не имел никакого права, вопреки приказу и диспозиции Грейга, прокричать со своего корабля в половине двенадцатого часа ночи Клокачеву, чтобы он немедленно, в одиночку шел прямо к турецкому флоту и начал бой, не дожидаясь общего наступления всей эскадры или хотя бы только ее авангарда. Но Спиридов был старше и чином и возрастом и сильнее авторитетом, чем Грейг, и мог себе позволить то, что для другого было делом рискованным,

Клокачев повиновался, конечно. Очевидно, он не хотел снова нарваться на яростный окрик Спиридова: «Поздравляю вас матросом!» Этот окрик в разгаре боя 24 июня, совсем незаслуженный Клокачевым, вероятно, еще звенел в ушах капитана «Европы» ночью 25 июня. Разжалование в матросы, которым пригрозил ему Спиридов, конечно, едва ли бы его постигло, потому что он повернул свой корабль тогда исключительно затем, чтобы не наскочить на камень (согласно предупреждению своего лоцмана-грека, отлично знавшего дно). Во всяком случае, теперь, в ночь с 25 на 26 июня, перед Чесменской бухтой Клокачев блестяще доказал свое мужество.

«Европа» в первом часу ночи приблизилась к турецкому флоту и начала артиллерийскую перестрелку. «Европа» должна была отвечать и флоту и береговой батарее, что она и делала некоторое время с полным успехом одна, но уже в течение приблизительно получаса к ней на подмогу подошли «Ростислав», затем «Не тронь меня» и два фрегата. Эти четыре судна окончательно заперли выход из бухты и вместе с тем в огромной степени усилили огонь «Европы» по флоту и по берегу. А во втором часу ночи постепенно к месту артиллерийского боя подтянулся и весь русский линейный флот. Во втором часу ночи, в разгар сражения, русский бомбардирский корабль очень удачно поджег турецкий корабль, на котором обрушилась его собственная пылающая грот-стеньга. И в этот момент Грейг дал приказ брандерам выступить.

Начало действий отряда брандеров было неудачно. Капитан-лейтенант Дугдэль на всех парусах шел к турецкому линейному кораблю, с которым хотел сцепиться и поджечь его, но ему не пришлось добраться до цели: две турецкие галеры встретили его по пути и напали на него. Дугдэль поджег немедленно свой брандер, а сам выбросился вместе с командой за борт, и они вплавь достигли русской шлюпки. Горящий брандер затонул. Вторым после брандера Дугдэля шел брандер Мекензи. Этому брандеру удалось, правда, дойти до цели, но его действия были бесполезны, потому что корабль, с которым он сцепился, уже горел, зажженный искрами и горящими головешками с соседнего пылающего турецкого корабля. Третьим брандером командовал блестящий моряк, храбрец, лейтенант Ильин.

Когда русские брандеры стали приближаться к турецкому флоту, то, по признанию самого Гассана-паши (рассказавшего это барону Тотту), турки убеждены были сначала, что это русские перебежчики, идущие добровольно сдаваться. И турки «молились о благополучном прибытии (русских судов - Е. Т.), в то же время твердо решив заковать в кандалы (русский - Е. Т.) экипаж и уже предвкушая удовольствие повести их с триумфом в Константинополь».

Эта курьезная, нелепая ошибка помогла командирам двух брандеров, Ильину и Мекензи, превосходно выполнить свое дело.

Ильин подошел к турецкому кораблю, еще совершенно целому, приткнулся к нему бортом и зажег его.

Четвертому брандеру (князя Гагарина) тоже не нашлось уже работы (как и брандеру Мекензи); турецкий флот пылал уже почти весь, подожженный русскими снарядами с судов.

Пожар в течение последнего часа боя, то есть после двух часов ночи, быстро пожирал один турецкий корабль за другим. Гассану не удалось вывести свои суда подальше от бушующего огня. К несчастью для турок, наступил вдруг полный штиль, и паруса бессильно повисли на реях. Флот турок погиб без остатка.

Попытка Грейга взять в плен два уцелевших было корабля увенчалась лишь частичным успехом: один из этих кораблей, когда его уже вели на буксире к русской эскадре, загорелся от попавших в него горящих головешек; другой корабль, «Родос», благополучно был доставлен и вошел в состав русского флота.

После 3 часов ночи русские уже не стреляли, а только издали наблюдали бушующую огненную стихию и слушали последующие оглушительные взрывы, когда неприятельские суда (или точнее, их палубы) одно за другим взлетали на воздух, а затем погружались в пучину. Несколько мелких турецких судов, спасшихся от огня, были забраны русскими. Русские моряки обратили внимание в эти последние часы, что турецкие суда горели обыкновенно «часа по два и более, прежде нежели огонь достигал до крют-камер их; некоторые же сгорали по самую ватерлинию и только тогда взлетали на воздух». Так пишет Грейг в своем «Журнале». Но он должен был бы прибавить, что турецкие суда горели еще гораздо дольше, чем «часа по два и более»; они горели, очевидно, даже по шести часов, потому что сам же он сообщает, что «загоревшиеся последними взлетели не ранее 9 часов утра». А русские прекратили огонь: уже вскоре после 3 часов ночи. Некоторые турецкие суда были прекрасно построены, и крюйт-камеры запирались превосходно.

Утром Алексей Орлов, брат его Федор, князь Долгоруков и Грейг прошли на парусном катере по месту ночного побоища «для осмотра обгорелых остатков неприятельского флота, представлявших печальное зрелище по множеству мертвых тел, растерзанных и в разных положениях плававших между обломками». Алексей Орлов приказал подобрать в море раненых турок и «перевезти на корабль для перевязывания ран и подания возможной помощи». Нужно отметить, что в традиции русского флота уже тогда было особенно предупредительное и гуманное отношение к пленным. Это отмечают, как нечто удивительное, и турки, отнюдь не имевшие основания хвалиться тем же. Спасенных таким образом турок было «множество», и, когда здоровье их поправлялось, «большому числу из них от высочайшего имени ее императорского величества дана была свобода». Так доносил граф Орлов в Петербург.

Ничто не дает такого впечатления реальности, как сухие, совсем краткие записи о Чесменской битве, вносившиеся час за часом в эту историческую ночь на 26 июня в «Шканечные (корабельные) журналы» русских судов - и прежде всего в шканечные записи флагманского корабля «Три иерарха», где находился сам Алексей Орлов. Приводим некоторые записи, начиная с начала первого часа 26 июня 1770 г. и кончая 10 часами дня того же числа. Сохраняем орфографию рукописи:


1 час. «Пополуночи: Ветр посредственный, небо малооблачное, светлая луна и блистание звезд, в начале часа корабль Европа стал подходя к турецким кораблям и начали с неприятельской батареи по нем палить, також и с неприятельских кораблей по нем палить, тако к #189; часа видимо нам корабль Европа стал на якорь и стал палить против неприятеля. В исходе часа отдали у нас марсели, триселя, после чего и протчие корабли проходя в… неприятельских кораблей и стали производить пальбу.

2 час. В начале часа от наших кораблей бросанных брандскугилей загорелся неприятельский корабль и стал распространяться огонь, в #189; часа нашими приуготовленными от нас брандерами из трех греческих филег зажжен еще к N неприятельский корабль. В исходе часа взорвало неприятельских два корабля, потом и протчих турецкого флоту корабли загорелись и другие мелкие суда загорелись.

3 час. В начале часа еще стоящие на N неприятельские корабли два загорели и привезли к нам капитана лейтенанта Дугдала, которого на брандере во время зажигания обшибло в воду пламенем и повредило обе ноги, в #189; часа взорвало еще турецкий корабль 3 чей (sic!-Е. Т.) и огонь распространился по всему флоту, после того еще взорвало неприятельских два корабля и привезли к нам канонира Нестерова, которого на брандере опалило, матроза корабля 3-х Святителей Егора Соколова да бомбардира раненого одного. В 3 часа загорелся еще к берегу неприятельский корабль и увидели мы идущим от N под парусами 3 судна, а какие для осведомления посланы от нас, вооруженные две шлюпки, да еще стоящие ближе к крепости загорелся корабль.

4 час. В начале часа взорвало еще 6-й неприятельский корабль в #189; часа приехал к нам его превосходительство господин контр-адмирал, в исходе часа корабль Европа отдав марсели пошел под парусами возвратно от местечка Чесма.

5 час. Ветр тихий, небо мало облачно, в #189; часа взорвало седьмой и восьмой турецкий корабль, после чего вскоре еще взорвался 9-й и в 5 часов взорвало 10-й корабль. Между тем, взят нашим флотом один пятидесятной турецкой корабль, на котором и подняли наш Российский военный флаг, гюис и вымпел, да 5 галер, которые все приведены к нашему флоту и наши корабли и фрегаты, которые были посланы для атаки турецкого флота пришли ко флоту и стали на якорь, между тем проходя мимо нас взято корабля и 5 галер, також из протчих кричали по три раза, а от нас ответствовано тож число, с корабля Ростислава салютовано из 21, а от нас ответствовано из 25 пушек, после чего приехал на корабль наш господин командующий.

6 час. В исходе часа взорвало 11-й турецкий корабль.

7 час. В начале 7 часа при выстреле у нас из пушки учинен сигнал для съезду со всего флоту лейтенантов и учинен у нас сигнал для призыву командующих кораблей Аннуарии, и фрегата Надежда и Африка, в тож время взорвало 2 корабля турецкие, 12-й и 13-й, один за другим, вскоре после чего при выстреле у нас из пушки учинен сигнал кораблю Саратову гнать меж ZWT для идущего там под парусами судно, после чего усмотрено что то судно нашего флота фрегат Паникутьев и для того оной сигнал о погоне уничтожен, в тож время взорвало 14-й корабль.

8 час. В начале часа взорвало турецкой 15-й корабль в тож время взорвало в гавани небольшое судно посланы от нас на 2-х галерах на неприятельский берег, где была неприятельская батарея, подполковник 1, майоров 2, гренадер и мушкетеров 50 человек и все вооружены для атаки той крепости…

10 час. …в #189; часа видно нам еще неприятельский большой корабль да небольшое судно взорвали».

Кончилась короткая южная летняя ночь, а пожар, охвативший бурным пламенем весь турецкий флот, свирепствовал все больше и больше. Вот что читаем в «Собственноручном журнале» Грейга: «Пожар турецкого флота сделался общим к трем часам утра. Легче вообразить, чем описать, ужас, остолбенение и замешательство, овладевшие неприятелем. Турки прекратили всякое сопротивление, даже на тех судах, которые еще не загорелись; большая часть гребных судов или затонули или опрокинулись от множества людей, бросавшихся в них. Целые команды в страхе и отчаянии кидались в воду; поверхность бухты была покрыта бесчисленным множеством несчастных, спасавшихся и топивших один другого. Немногие достигли берега, цели (sic! - Е. Т.) отчаянных усилий. Командор снова приказал прекратить пальбу с намерением дать спастись по крайней мере тем из них, у кого было довольно силы, чтобы доплыть до берега. Страх турок был до того велик, что они не только оставляли суда, еще не загоревшиеся, и прибрежные батареи, но даже бежали из замка и города Чесьмы, оставленных уже гарнизоном и жителями».

Из 15 тысяч человек, которые составляли экипаж турецкого флота, истребленного при Чесме, спаслось не более четырех тысяч, из которых много было раненых. Очутившись на берегу, они, поскольку вообще были в состоянии двигаться, ударились в паническое бегство, увлекая за собой насмерть перепуганное население города. Бежали они в Смирну, куда принесли страшное известие.

6

Re: Тарле Евгений Викторович - Чесменский бой

В Смирне тотчас же произошел кровавый антихристианский погром, направленный прежде всего против греков, хотя среди христиан города Смирны были также сирийцы и армяне. Ярость турецкого населения вызывалась распространенным тогда на Востоке убеждением, будто именно греки просили Екатерину о присылке в Архипелаг русского военного флота.

Русские высадили десант в городе Чесме. В этом городе оказались промышленные и текстильные предприятия, и русские моряки нашли в совершенно покинутых жителями складах большие трофеи; особенно много было драгоценных шелковых тканей.

Победа русского флота была полная. Ликующий Орлов велел не довольствоваться перевозкой на русские суда всей береговой артиллерии (19 медных пушек), но, «дабы флот имел себе более славы», - забрать также медную артиллерию «с погоревших неприятельских днищ», потому что, кроме этих «днищ», ровно ничего от турецкого флота не осталось.

Героями Чесмы были из военных начальников Грейг и Спиридов, из капитанов - Хметевский, Клокачев, Лупандин, из подчиненных младших офицеров - лейтенант Ильин. На эскадре с восхищением передавали, как Ильин «подошед к турецкому кораблю с полным экипажем находящемуся; в глазах их положил брандкугель в корабль, и зажегши брандер возвратился без всякой торопливости с присутствием духа, как и прочие, назад».

Матросы вели себя с тем же мужеством, умом, находчивостью и проявляли ту же физическую ловкость и сноровку, как и в течение всей этой долгой и нелегкой экспедиции и до и после Чесмы. И чем больше распространялись по свету слухи об изумительном истреблении большого линейного флота, тем громче звучала слава русских моряков.

Со времен Петра I прошло много лет. Поколение, пережившее Гангут, уже давно сошло со сцены; Чесма заставила всю Европу вздрогнуть и принять в соображение, что мечта Петра как будто вполне сбылась и что у русского «Потентата» налицо обе руки - не только армия, но и флот.



9

Беглецы из-под Чесмы принесли в Константинополь потрясающую новость об истреблении всего турецкого флота.

Вот как рассказывает турецкий официальный летописец о Чесменском бое: «После сего флот Оттоманский вошел в порт Чесменский, куда прибыли также корабли неприятельские и снова сражение началось. От ударов пушек поверхность моря запылала. Корабли неприятельские, в продолжение всего морского сражения, находились под парусами, дабы оградить себя от опасности и гибели в сем порте. Вступление «Капитана-паши» в порт Чесменский, судя по очевидности дела, предпринято было во власти судьбы.

Между тем, «Капитан-паша» употреблял все усилия, чтобы отразить неприятелей, сии последние отправили несколько брандеров, наполненных нефтью и другими горючими веществами, против нашего флота. Некоторые из наших кораблей им удалось зажечь, а другие, поспешая к ним на помощь и соединяясь с ними, тоже объяты были пламенем и сгорели…

Войска, находившиеся на других кораблях, рассеялись без сражения по берегам Смирны и другим местам. Капитан-паша и Джезайрлю-Хасан-Бей были ранены. Али, правитель корабля и другие офицеры, желая спасти себя вплавь, погибли в волнах моря…

Сие происшествие, служащее полезным примером, весьма опечалило всех мусульман, особенно его высочество, наш государь был весьма расстроен и поражен чрезвычайным горем».

Послушаем, как повествует о русской экспедиции в Архипелаг современник событий турецкий министр Ресми-эфенди в своем «рассказе», переведенном с рукописи известным ориенталистом Сенковским: «Наконец из Путурбурка, лежащего на краю моря, называемого Балтык, через Гибралтарский пролив послал (москвитянин - Е. Т.) на воды Мореи и в Архипелаг несколько мелких военных судов вертеться между островами; в Англии и других землях нанял несколько кораблей, в Архипелаге нахватал барок вроде саколев (sic!-Е. Т.) и дрововозок и, одни нагрузив войском, другие съестными припасами, в четыре или пять месяцев составил себе значительный флот из старого хлама. Когда этот флот появился, опытные знатоки моря предсказывали, что первая порядочная буря эту странную ладью опрометчивого гуяра, не знающего здешних вод, непременно истолчет в щепки и размечет по морю». Однако приводившее многих турок прямо в суеверный страх вечное счастье Екатерины, «этого бича мусульман», не изменило ей и на этот раз: «Но по закону успехов, предопределенных бичу мусульман, судьба и ветры постоянно благоприятствовали его ничтожному флоту, и с первого нападения, уничтожил он наш прекрасный флот, столкнувшись с ним в Чешме, месте лежащем насупротив острова Хиос». Помогло «гяурам» и то, что в Сирии и Египте как раз вспыхнули бунты. «Но примечательнее всего, - продолжает удивляться Ресми-эфенди,-следующее обстоятельство. Для порядочного флота весьма трудно провести даже одну зиму в Архипелаге. Между тем, при особом покровительстве судьбы, неприятель три года сряду, зимой и летом шатался по этим опасным водам без малейшего вреда, и даже нашел средства запереть Дарданеллы своей (дрянной) эскадрой, так что ни один наш корабль не мог выйти из пролива. Все это одна из тех редкостей, которые у историков называются ходисе-и-кюбра, великим событием, потому что они выходят из порядку натуры судьбы и в три столетия раз случаются».

В этой войне русские «нечестивые гяуры» употребляли всевозможные военные «хитрости», которые и разоблачает Ресми-эфенди. Интересны первая и восьмая «хитрости»: «Первая их хитрость - нисколько не нарушая существующего мира, беспрерывно приготовляться к войне, но так, чтобы этого никто не мог приметить». Дальше следует пересчет «хитростей» тактического и стратегического характера, и, наконец, восьмая и последняя «хитрость»: «с пленными мусульманами не употреблять ни жестокостей, ни побоев. Гяур позволяет им жить по своему обычаю и не говорит ничего обидного для их веры, многим даже дает свободу, чтобы они его бесполезно не обременяли… полагается главным правилом не стеснять ничьего вероисповедания».

О силе и славе «царицы («чарычи») Ресми-эфенди говорил следующее: «Племя франков, или как у них говорится, европейцев, чрезвычайно подобострастно к своему женскому полу. От того-то они так удивительно покорны, послушны и преданы этой чарыче: они почти считают ее святой, около нее толпятся отличнейшие своими способностями и знаменитейшие люди не только московской земли, но и разных других народов, и, полные восторга к чарыче, они все мечутся рвением положить за нее душу свою. Надо сказать и то, что она также претонкая женщина. Чтобы привязать к себе этих людей, она, оказывая являющимся к ней государственным мужам и воеводам более радушия, чем кто-либо им оказывал, осыпая их милостями, отвечая вежливостями, образовала себе множество таких полководцев, как Орлуф (Орлов - Е.Т.) или как маршал Румянчуф (Румянцев - Е. Т.) тот, что заключил мир с нами. При усердном содействии всех этих людей счастье ее развернулось, и она свободно поплыла по морю успехов до того, что сделалась как бы обновительницей русского царства. В 1177 (1763- Е. Т.) году, по случаю смерти короля ляхов, вмешалась она в дела этого народа, которые на несколько лет заняли ее внимание по причине необходимых сделок с соседями, а в 1182 (1768-Е. Т.) году по воле предопределения начала войну с нами».



10

Известие о блистательной русской победе под Чесмой с необычайной по тому времени быстротой распространилось по всему турецкому Леванту. На всех почти островах Архипелага вспыхнуло возмущение против турок. Двадцать семь больших и малых островов и островков прислали депутацию к Алексею Орлову, объявляя о своем желании подчиниться скипетру Екатерины. Турки были представлены на своих островных владениях совсем ничтожными гарнизонами, да и оказались слишком деморализованными вестями о Чесме.

Орлов подумывал, как будто, сейчас же после Чесменского боя форсировать Дарданеллы. Он направил контр-адмирала Эльфинстона к острову Тенедосу, где греческое население с ликованием встретило русских. А другая русская эскадра, под командой Спиридова, подошла к Лемносу, овладела без сопротивления островом, но целых два месяца осаждала Лемносскую крепость, где заперся турецкий гарнизон. Турки сдались лишь после долгой (более чем двухмесячной) осады. Но удержаться на Лемносе не удалось, потому что из Константинополя прибыл и сумел проскользнуть мимо русских судов большой (около 3 тысяч) турецкий десант; пришлось взять русский отряд на борт и отплыть от Лемноса. Паника в Константинополе была страшная, хотя ясно было, что Эльфинстону без помощи эскадры Спиридова форсировать Дарданеллы не удастся. А Спиридов, задержанный так долго у Лемноса, где русские предполагали создать плацдарм, до поздней осени не мог полностью помочь в этом трудном предприятии. Обстрел дарданелльских укреплений не дал никаких результатов.

О том, что творилось в Константинополе после Чесмы, хорошо рассказал очевидец, уже цитированный нами барон де Тотт. Этот барон де Тотт, очень активный агент версальского двора в Турции и в Крыму, написал и издал в Амстердаме в 1784 г. свои воспоминания, которые через несколько лет после опубликования на французском языке были переведены на польский язык и вышли в свет а Варшаве: I том - в 1789, II и III томы - в 1791 г., то есть как раз тогда, когда в Польше возлагали большие надежды на происходившую «вторую» войну с турками (1787-1791 гг.).

Барон Тотт изображает состояние турецкой обороны в самом неутешительном виде: артиллерия плоха, суда плохи, форсировать Дарданеллы после Чесмы было легко и т. д. Он явно и с умыслом преувеличивает. Это французскому агенту нужно, чтобы читатели оценили его личную распорядительность и умелость: султан велел, «чтобы все делалось по моим указаниям». И он, барон Тотт, принялся турецкую беду руками разводить. Больше всего внушал беспокойство этому испытанному другу Оттоманской Порты упадок духа у турок. Главным неприятелем турок была их мораль, - пишет барон Тотт.

Польский переводчик с явной тенденцией и поучительными намерениями усиливает эту мысль: барон Тотт должен был показать полякам, как велики опасности, грозящие от упадка духа народу, борющемуся против «москалей». В самом деле, свидетельство Тотта все же в высшей степени любопытно. Не только султан Мустафа, ограниченный, дюжинный деспот, и окружавшие его воры и ничтожество дивана, но и французские покровители Оттоманской Порты были накануне Ларги, Кагула и Чесмы убеждены в близком и полном торжестве правоверных. Граф Сен-При, французский посол, решил воспользоваться «надменной надеждой на великие успехи» и устроить большой бал в Константинополе под предлогом чествования бракосочетания французского наследника престола. Этот бал должен был сопровождаться иллюминациями и фейерверками по всему городу. Сен-При поручил устройство празднества барону Тотту: «Уж бальная зала, которую нужно было выстроить, была закончена, фейерверк заготовлен, нам осталось только расположить декорации, как вдруг известие о разгроме обеих армий - и на суше и на море - подорвало наши приготовления. Уже невозможно было думать о празднествах. Падишах в живейшей тревоге, министры удручены, народ в отчаянии, столица в страхе перед голодом и нашествием. Таково настоящее положение империи, которая за один месяц перед тем считала себя столь грозной».

Голод грозил Константинополю вот по какой причине. При безобразнейших порядках, царивших во всем государственном хозяйстве Турции и становившихся еще нелепее во время войны, было постановлено, что турецкая армия снабжается всеми теми продуктами (начиная с хлеба), которые можно достать с берегов Черного моря и из северных частей Балканского полуострова, а столицу должны преимущественно кормить Архипелаг и Сирия. Но в Сирии шло долгое перемежающеся восстание, да и Смирна, через которую сирийские провенансы направлялись морским транспортом в Константинополь, была отрезана русским флотом. Архипелаг тоже оказывался после Чесмы не только отрезанным, но в значительной части и захваченным русскими. При этих условиях блокада Дарданелл в самом доле грозила столице самым настоящим голодом, потому что на скудные доставки сухим путем из близкой Малой Азии надежды были плохи.

Началась блокада Дарданелл с неудачи. Адмирал Эльфинстон, флагман большого линейного корабля «Святослав» без всякого приказа со стороны графа Орлова и без всякого вызова со стороны адмирала Спиридова вдруг покинул блокирующую Дарданеллы русскую эскадру и отошел к острову Лемносу.

Впоследствии императрица Екатерина приравняла этот поступок Эльфинстона к разряду действий «людей сумасшедших». Хуже всего было то, что именно при этом бесполезном путешествии «Святослав» уже перед самым Лемносом наткнулся 5 сентября 1770 г. на риф и в самом катастрофическом положении сел на мель. Пришлось экстренно вызывать несколько судов из-под Дарданелл, чтобы как-нибудь спасти «Святослава», но ничего из этого не вышло. 27 сентября «Святослав» разбился и погиб. Орлов был возмущен страшно. Как только в Константинополе узнали о том, что часть блокирующих русских судов отозвана к Лемносу для спасения «Святослава», тотчас же, воспользовавшись этим, турецкие транспорты проскользнули через Дарданеллы, прошли к острову Лемносу, высадили там войска, и русским пришлось снять осаду с готовой было уже сдаться крепости Пелари и покинуть Лемнос.

Орлов спустя некоторое время отправил Эльфинстона в Кронштадт и послал такой материал о нем, что адмирала отдали под суд, обвиняя в служебной небрежности, которая погубила «Святослава». Суд формально не обвинил Эльфинстона, однако служить ему дальше в русском флоте уже не пришлось-19 июля 1771 г. он был уволен в чистую отставку и навсегда покинул Россию.

Английские историки, касаясь Чесмы и всей русской эпопеи в Архипелаге, норовят, без излишней скромности, приписать Джону Эльфинстону чуть ли не центральную роль в событиях, но, как видим, это с их стороны лишь патриотическая иллюзия…

Замечу тут же, что собственно крушение карьеры Эльфинстона можно приурочить к концу сентября 1770 г., когда сейчас же после гибели «Святослава» его эскадру у него отобрали и соединили с эскадрой Спиридова. Приказ, отданный Алексеем Орловым на корабле «Три иерарха» 29 сентября 1770 г., когда корабль находился в порту Мудрос, на острове Лемнос, гласил: «Необходимые нужды для пользы службы ее императорского величества принудили меня отделенную эскадру господина контр-адмирала Эльфинстона соединить с эскадрой под моим ведением находящуюся и препоручить обе в точную команду его высокопревосходительства господина адмирала и кавалера Григория Андреевича Спиридова, о чем господа начальники судов да будут известны».

В октябре 1770 г. пришел в Порт-Магон (на о. Минорка) и адмирал Арф.

Он привел вверенную ему эскадру довольно благополучно, принимая во внимание неутешительное состояние, в котором его корабли были уже при отплытии из Кронштадта. Но тут сразу же начались большие недоразумения. Датчанин Арф очень плохо ориентировался, очевидно, и в русских придворных порядках, и в положении Алексея Орлова в русском флоте в водах Леванта. Ему вскружило голову то, что Екатерина, отпуская, дала ему очень доверительную инструкцию с характеристикой внешнеполитических отношений России (о чем я уже выше упоминал) и вообще милостиво с ним обошлась, поэтому он вообразил, что ни от кого, кроме государыни, он не зависит.

Когда контр-адмирал Елманов, заступивший место временно отбывшего Спиридова, написал Арфу о приказе Алексея Орлова немедленно идти на соединение с русским флотом и когда при этом Елманов не скрыл своего недоумения по поводу медлительности Арфа, то Арф ответил 26 октября 1770 г. письмом, в котором очень надменно признавал себя подчиненным только самой императрице непосредственно. Из этого письма ясно, что Никита Иванович Панин тоже подбивал датчанина к борьбе против ненавистного Панину Алексея Орлова.

Вот характерная выдержка из этого документа:

«Что же касается до требуемых вашим превосходительством изъяснений, каких ради причин я здесь медлю и намерен ли я с ускорением идти ко флоту или здесь остаюсь и для чего, то позвольте мне без обиновения (без обиняков - Е. Т.) вашему превосходительству сказать, что имея повеления и наставления от ее императорского величества всемилостивейшей нашей государыни, я не премину верно, рабски, с подобострастью о всем ее величеству донести при первом удобном к тому случае, о чем также уведомляю, как его сиятельство графа Алексея Григорьевича, так и его превосходительство господина адмирала Спиридова…».

Не довольствуясь этой язвительной выходкой, Арф поспешил еще ввернуть в это письмо наиболее ненавистное братьям Орловым имя: «Все, что ваше превосходительство упоминает о надобности, которую его сиятельство граф Алексей Григорьевич имеет в моей эскадре и в людях, довольно уже мне изъяснено от ее императорского величества и от министра ее, его сиятельства графа Никиты Ивановича Панина, и я по сию пору не преминул во всех случаях потому поступать… а между тем имею честь вас предупредить, что и при первом случае не премину предложить ее величеству как копию с памятного мне письма, так и с сего моего ответа». Дальше шли (тоже в язвительном тоне) некоторые жалобы и претензии Арфа к Елманову по вопросу о ремонте судов и т. д.

Если бы Арф хоть немного знал графа Орлова, то он понял бы, что подобные «предерзости», посылаемые Алексею Григорьевичу через голову Елманова, а в особенности упоминание о Никите Ивановиче Панине, вконец губят его карьеру во флоте, по крайней мере на данном ее этапе.

Для нас эта переписка очень интересна потому, что в ней, «как солнце в малой капле воды», отражается подспудная и упорная, хоть и безуспешная, борьба Н. И. Панина против обоих братьев Орловых и против затеянной, как он считал, ими и предпринятой государыней экспедиции.

Оскорбленный высокомерием младшего по должности Арфа, контр-адмирал Елманов понимал, конечно, что Арф, полагаясь на Н. И. Панина и на предполагаемое благоволение императрицы, только делает вид, будто ждет повелений от Орлова, - и ответил датчанину чрезвычайно внушительно. Он напомнил Арфу, что имеет полное право требовать от него объяснений; что Орлов все-таки требует немедленного прибытия к нему вновь явившейся эскадры; что его, Елманова, ничуть не пугает угроза Арфа довести обо всем до сведения государыни: «…я имел право требовать от вашего превосходительства изъяснения, однакож и по сие время о намерениях ваших я неизвестен, вы же можете усматривать, что требование мое было в пользу службы ее императорского величества и соблюдении высочайших интересов.

А что я вашему превосходительству напомнил о нужде, которую его сиятельство граф Алексей Григорьевич имеет в вашей эскадре и в людях, то я через сие изъяснял действительное его сиятельства графа Алексея Григорьевича повеление, в котором точно объявляет, что в эскадре вашей и в людях великую имеет надобность, о чем и теперь тож напоминаю, сверх того ваше превосходительство пишете, что вы во первом случае не преминете ее величеству как копию с моего письма, так и с сего вашего ко мне ответа предложить, о чем и с моей стороны куда надлежит письменно ж предложено будет».

Ясно было, что после подобной переписки «не жилец» был уже Арф в российском флоте…

С эскадрой Арфа прибыло 2167 человек пехоты и 523 гвардейца на купленных у англичан транспортных судах. Уже это придавало большое значение подошедшей эскадре. Но еще большее значение имел (по крайней мере в глазах самого Арфа) привезенный им рескрипт Екатерины на имя Алексея Орлова от 19 июля 1770 г. Императрица приказала, чтобы эскадра Арфа оставалась под его непосредственным начальством даже и по приходе в Архипелаг, «когда он сам, по соединении с флотом адмирала Спиридова вступит под главное его начальство». Это свое распоряжение Екатерина объяснила так: «Резолюция наша в сем случае происходит от внутреннего составления Арфовой эскадры. На всех ее кораблях будут при наших и датские еще вместе с сим контр-адмиралом в нашу службу призванные офицеры из тех, кои в собственном своем отечестве бесспорно между лучшими почитаемы были, а с ними и некоторое число датских же матросов».

На это-то и уповал контр-адмирал Арф, осмеливаясь дерзить самому Алексею Григорьевичу. Он не знал, что от Петергофа до Архипелага и от июля месяца до октября - очень большая дистанция и в пространстве и во времени…

Результат этого заблуждения не заставил себя ждать: Орлов стал всячески придираться и притеснять Арфа, велел не выдавать ему столовых денег, вел расследование о причинах его опоздания и т. д. Арф подал просьбу о том, чтоб Орлов отпустил его в Петербург; Орлов не только мигом выполнил эту просьбу, но просил Екатерину ему больше иностранцев не присылать.

«Арф отпущен в удовольствие своего желания, и тем больше, что не предвидится впредь той крайней нужды, которая необходимо требовала бы продолжения в здешних морях его службы. Если вашему императорскому величеству благоугодно будет повелеть направить сюда из России новую эскадру… Приемлю смелость всеподданнейше просить от вашего величества ту высочайшую милость, дабы таковая эскадра состояла из российских матросов и офицеров, и не иностранцам, но российским была поручена командирам; ибо от своих единоземцев не только с лучшею надеждою всего того ожидать можно, чего от них долг усердия и любви к отечеству требует, но еще и в понесении трудов, беспокойств и военных трудностей, довольно уж усмотрено между российскими людьми и иностранцами великое различие, а притом и неразумение иностранного языка делает невинное (невольное - Е. Т.) несогласие и затруднение».

В этой хвале русским морякам Алексей Орлов был совершенно прав. По выносливости, бесконечному терпению, ревности к службе и к русской морской славе, по неукротимой храбрости и стойкости буквально никакие иностранные матросы не могли сравниться с русскими.

Арф уехал; его эскадра присоединилась к флоту, блокировавшему Дарданеллы; привезенные им войска вошли в состав русских гарнизонов, овладевших островами Архипелага.

Русские овладели почти всеми островами Архипелага, и греческое население охотно покорилось им и избивало турок даже тогда, когда те уж не думали сопротивляться.

Но, разумеется, руководители экспедиции, и прежде всего Спиридов, заместивший Алексея Орлова после отъезда его 13 ноября 1770 г. в Ливорно, не считали это приобретение сколько-нибудь прочным. Без большой сухопутной армии и постоянного пребывания в Средиземном море большого русского флота утвердиться навсегда в Архипелаге было мудрено. Важно было хоть до конца войны удержать за собой эти острова.

Вот что писал Алексею Орлову в я варе 1771 г. о выгодах и невыгодах овладения Архипелагом адмирал Спиридов, являвшийся после отъезда Орлова в Ливорно главным и бесконтрольным начальником островов Архипелага: «От нынешнего подданства греков нам кажется пользы никакой нет, а состоят еще и убытки в прокормлении бедных… Но польза выден (sic! - Е. Т.) сия, и ежели мы острова за собою до миру удержим, за нынешний год получим мы от них добровольно десятую часть всех их продуктов в натуре или за оны деньгами». Но, как все мыслящие моряки, Спиридов понимает возможное в будущем огромное для России значение проникновения и укрепления за собой опорных пунктов восточной части Средиземного моря: «Имении оных на 20-ти островах греков до миру в подданстве одержать за главную надобность признаваю во первых во славу нашей великой государыни, что она великая наша государыня владеет в Архипелаге греческом от Негропонта (sic!-Е. Т.) до Анатолии Архипелагским великим княжеством, а во вторых ежели при мире останутся у ней великой государыни или доставится вольность, то сие также увеличит славу ее величества; в третьих же, когда оные до миру острова за нами останутся, то поблизости к Негропонту и Мореи и к Малой Азии затворяют через наших крейсеров от Кандии и Египта к Смирне, Салонике (sic!-Е. Т.) и Константинополю, также и от оных мест в Средиземном море вход и выход неприятельских военных и с их турецкими грузами судов, так как бы между обеими частями света в воротах… А четвертое, мы имеем теперь надежное военное сборное у себя место - остров Парос и порт Аузу… и весьма сие место нужно чтоб до миру его отнюдь не оставить, а укрепиться елико возможно».

Спиридов очень хорошо понимает, что решительные враги России - французы, и, по-видимому, даже думает, что и потенциальные союзники, англичане, много дали бы, чтобы выжить отсюда русский флот: «Ежели б англичанам или французам сей остров с портом Аузой и Анти-Паросом продать, то б хотя и имеют они у себя в Медитерании (Средиземном море-Е. Т.) свои порты, не один миллион червонных с радостью дали».



11

Не только Франция, но и принужденный по целому ряду обстоятельств носить дружественную маску король прусский Фридрих II очень не желал, чтобы Архипелаг остался за Россией. Правда, в своем мемориале от 1 декабря 1770 г., когда готовились (сорванные впоследствии) мирные переговоры между Россией и Турцией, Фридрих силится подчеркнуть, будто вовсе не он, а сами турки и австрийцы не желают, чтобы Россия овладела Крымом, Валахией, Молдавией и «одним из островов» Архипелага, но лицемерие прусского короля совершенно очевидно.

Характерно, что в то самое время, когда русские уже овладели двадцатью островами Архипелага, Фридрих пишет лишь об «одном» острове. Он предлагает императрице получить Азов, Большую и Малую Кабарду и «свободное плавание на Черном море». Король льстит себя надеждой, что государыня, выслушав эти благие советы, признает в нем «прямого и искреннего друга»…

Екатерина отвергла эти «дружеские» советы. Война продолжалась. Алексей Орлов, получив доклад Спиридова, повез его в Петербург, куда и прибыл 4 марта 1771 г.

Екатерина совершенно согласилась с непосредственными предложениями Спиридова о необходимости, во всяком случае, до заключения мира удерживать за собой Архипелаг и с мыслью Орлова о пользе установления эффективной и длительной блокады Дарданелл. На помощь со стороны греков в Морее или где бы то ни было на Балканах ни Орлов, ни Екатерина не рассчитывали: «…нельзя более считать на диверсию и содействование в праведной нашей войне греческих туркам подвластных народов по причине свойственной им или, лучше сказать, врожденной уже склонности к рабству и совершенного в характере их легкомыслия».

Но для владычества на островах достаточно было наличия русского флота близ Дарданелл: устраивать большие высадки для освобождения островов Архипелага турки не могли, а греческое население, на которое не очень приходилось рассчитывать при столкновении с регулярными турецкими силами, вполне (и с большой охотой) подчинялось русскому начальству, пока турок не было.

Западная Европа оценила огромное значение блистательного успеха русского флота, но все-таки дипломатия Франции, Пруссии, Англии, Австрии старалась по мере сил преуменьшить роль личных качеств русских начальников экипажа.

Замечу, что эту тенденцию, благополучно перебравшуюся из деловых бумаг и из публицистики XVIII в. в ученые книги, XIX в., мы находим не у всех, но у многих историков, пишущих о Чесме и вообще об экспедиции в Архипелаг. Достаточно вспомнить, в каком кривом зеркале живописует эти события хотя бы известный автор семитомной истории Греции Джордж Финлей. В особенности следует сказать это относительно изображения событий, следовавших за Чесмой, в частности относительно боевых действий у Лемноса. Алексей Орлов даже нашел нужным написать в Париж (отсюда именно шла клеветническая кампания против русского флота, поощряемая версальским двором) особое письмо на имя советника нашего посольства Хотинского. В этом письме Орлов пишет: «Недоброхоты наши будучи чувствительно тронуты благополучными российского оружия как на сухом пути, так и на море успехами, единственно по зависти только стараются злостные в народах рассеивать вести…» Алексей Орлов излагает вкратце лемносские события так, как они, судя по другим источникам, происходили: крепость Лемнос была взята русскими, но русский флот забрал свой десант на корабли и, ничуть не тревожимый высадившимися на острове турками, вышел в море и под начальством Спиридова принял участие в блокировании Дарданелл.

Екатерина, как и Алексей Орлов, как и Спиридов, твердо решила оставить флот в Архипелаге хотя бы на целые годы, пока не будет заключен мир с Турцией. Она знала, что уже нельзя ждать новых блистательных побед вроде Чесмы по той простой причине, что турецкие лучшие суда уже покоятся на дне морском, а новых турки не успели выстроить, Но хотя бы ничего внешне эффектного («ничего казистого», как выражается императрица) русский флот в Архипелаге уже не предпринимал, но он, в целях диверсии, крайне полезен: «Флот наш разделяет неприятельские силы я знатно уменьшает их главную армию. Порта, так сказать, принуждена, не знав куда намерение наше клонится, усыпать военными людьми все свои приморские места, как в Азии, так и в Европе находящиеся, теряет все выгоды от Архипелага и от своей торговли прежде получаемые, принуждена остальные свои морские силы разделить между Дарданеллами и Черным морем и следовательно препятствие причиняется ей действовать как на Черном море, так и на самых Крымских берегах с надежностью, не упоминая и о том, что многие турецкие города, да и сам Царь град не без трепета видит флот наш в таком близком от них расстоянии», - писала Екатерина в рескрипте Алексею Орлову от 18 декабря 1772 г. И еще после этого больше двух лет русские суда оставались в Архипелаге.



12

В Англии озаботились прежде всего получением обстоятельных и более или менее точных данных о действиях победоносного русского флота.

Лорды адмиралтейства с большим вниманием следили за длительным путешествием русских эскадр из Петербурга в Морею. Только к началу сентября они получили обстоятельные сведения об изумившей всю Европу и прогремевшей еще летом русской морской победе под Чесмой. Многое им было доложено с места действия их осведомителем, собравшим всю нужную информацию тотчас после боя. Эта информация относилась не только к Чесме, но и ко всей весенней и летней кампании 1770 г. …Эта информация дает некоторые уточнения и характерные детали, кое в чем дополняющие данные русских документов.

Первым (так доложили лордам адмиралтейства) прибыл в Морею еще в начале марта 1770 г. адмирал Спиридов с четырьмя линейными кораблями, четырьмя фрегатами и несколькими транспортами. Он высадился в Порто-Вителло, и сейчас же там вспыхнуло греческое восстание против турок, которые заперлись в Наварино и трех других крепостях Мореи. Наваринская крепость была взята русскими, другие укрепленные пункты блокированы. 18 апреля в Наварино пpибыл граф Орлов на линейном корабле. Но когда семь тысяч турок было двинуто на обратное завоевание Мореи, то положение русских оказалось трудным. Их было в тот момент всего семьсот человек, и только их и должно принимать в расчет, так как шесть тысяч восставших греков малодушно разбежались, «ни разу ни из одного мушкета не выстрелив». Орлов отплыл с русским флотом из Мореи, взорвав наваринские укрепления.

25 мая прибыла новая русская эскадра под начальством состоявшего на русской службе англичанина адмирала Эльфинстона и 5 июня соединилась с главными силами графа Орлова. Русский флот с тех пор целый месяц гонялся за капитаном-пашей Ибрагимом и его эскадрой. У Ибрагима было в распоряжении: шесть линейных судов с командой по 800 человек и с 80 орудиями на каждом, десять каравелл с 800 (приблизительно) человек и с 60-70 орудиями на каждой, два фрегата (по 40 орудий), шесть шебек (от 6 до 22 орудий) и с десяток более мелких судов.

У Орлова девять линейных кораблей (на каждом 500 человек и 66 орудий). Кроме того, у Орлова было шесть фрегатов (от 20 до 34 орудий на каждом) и несколько мелких судов.

Хотя турецкий флот был гораздо сильнее русского, но Ибрагим метался по Архипелагу, всячески стремясь уклониться от боевой встречи. Дело в том, что командиры у него были уж очень плохи, дисциплина на судах хромала, артиллерийская выучка была не на должной высоте.

Орлов гонялся за турками довольно долго. 4 июля (нов. ст.), выйдя из Смирнской бухты и направляясь к острову Сцио (Scio - Хиос), он увидел турок. Ибрагим стоял со своим флотом между островком и маленьким береговым анатолийским портом Чесмой. 5 июля в 11 часов утра Орлов и оба подчиненные ему адмирала Спиридов и Эльфинстон напали на турок. Спиридову удалось поджечь турецкий корабль, но загорелся при этом и его собственный. Однако турецким флотом овладела при этом такая паника, что они перерезали якорные канаты и бросились спасаться в Чесменский порт. Русские погнались за ними и блокировали гавань. На другой день Орлов послал командира линейного корабля «Три иерарха» капитана Грейга, дав ему четыре линейных корабля, два фрегата и два брандера, непосредственно к турецкому флоту, сбившемуся в кучу к берегу, в глубине бухты. Битва окончилась полнейшим, непоправимым разгромом турок: русские сожгли весь турецкий флот, кроме одного шестидесятипушечного корабля в исправном состоянии и пяти галер, которые были взяты в плен. В общем у турок погибло пятнадцать линейных кораблей, два фрегата, пять полугалер («halfgallies», по определению английского осведомителя), много мелких судов, три французских судна с припасами для флота. Перебито было очень много турок, а русские потери были совсем незначительны. Англичанин подводит итоги своему докладу: одним ударом уничтожена вся морская сила Оттоманской державы, кроме четырех каравелл, которые вышли из Константинополя и, к своему счастью, не успели еще присоединиться к флоту Ибрагима.