10

Re: Тарле Евгений Викторович - Адмирал Ушаков на Средиземном море

Выживший из ума старик посол Гамильтон, в руках которого побывала копия этого письма Мишеру Ушакову, снабдил письмо злобными и тупыми замечаниями - клеветническими выпадами против русских, имевшими целью смягчить болезненное для самолюбия Нельсона впечатление от восторженных похвал неаполитанского министра по адресу русских матросов и солдат. Ясно, что и другие чужие письма перехватывались британским посольством и уже оттуда направлялись к Нельсону.

Письмо Мишеру вполне согласуется с рядом других аналогичных свидетельств, показывающих, что русские, и только русские, оказались способными справиться с французскими оккупантами, далеко превосходившими их своей численностью.

При этом заметим, что в другом документе, исходящем от Мишеру, он подтверждает драгоценные для нас показания о благородной защите «якобинцев» русскими моряками. Вот что читаем в письме Мишеру неаполитанскому посланнику в С.-Петербурге, дюку де Серра-Каприола. Письмо это сохранилось в нашем архиве не в подлиннике, а в русском переводе. Оно относится к русской победе под Портичи.

«…но 14-го числа (мая-Е. Т.) войска российские увенчались беспримерною славою: узнав, что около тысячи мятежников напали при Портичи на малый отряд наших войск, послали мы туда 125 человек всегда победоносного войска с двумя полевыми орудиями, кои прибыли на место сражения в самое то время, когда превосходство сил злодеев принудило было войска королевские к отступлению. После нескольких пушечных выстрелов герои ударили в штыки и в одно мгновение одержали победу; бунтовщики потеряли 300 человек убитыми и 60 пленными, 5 пушек, 25 лошадей и одно знамя; остатки их рассеяны совершенно. У нас убито только три человека и несколько ранены, которые, однако, теперь уже все здоровы.

Вам должно быть известно, что несколько дней у нас продолжалось беспокойство в народе: над якобинцами истинными и мнимыми жестокие производились истязания, грабежи и неистовства, как от народа, так и от легких войск; но русские во все сие время занимались лишь укрощением предававшихся ярости и восстановлением тишины; целые восемь дней ими лишь одними хранилось общее спокойствие, и они единодушно всеми жителями провозглашены спасителями города. При осаде Сант Яго отправляли они должности пионеров, артиллеристов и простых солдат и много способствовали к завоеванию сего города…». Русские спасли город от грабежа монархических шаек и разбойничьих подвигов «руффианцев».

Кроме традиционной храбрости русских моряков и солдат, нужно отметить, как одну из причин их молниеносных успехов, еще одно обстоятельство-враждебное отношение населения королевства Обеих Сицилий к французам, как к захватчикам.

Не углубляясь в подробный анализ социально-политической обстановки в королевстве Обеих Сицилии и не повторяя того, что сказано о причинах непопулярности французов среди населения Ионических островов, укажем лишь, что приход французов в Южную Италию не был воспринят большинством крестьянского населения как освобождение от феодальных уз. Во-первых, французы, следуя по сельским местностям Апулии и Калабрии, вели себя не как освободители, а как завоеватели, требуя провианта и отбирая перевозочные средства сплошь и рядом путем грабежа и насилий. Во-вторых, добравшись до Неаполя и провозгласив там «Партено-пейскую республику», французское командование фактически не провело никаких социальных реформ, которые могли бы вызвать в самом деле симпатии к французам населения королевства или многочисленной в Неаполе городской бедноты. Даже та часть образованного общества, которая приняла французов с сочувствием, очень в них разочаровалась.

«Партенопейская республика» с первого момента своего существования оказалась фактически просто эксплуатируемой колонией новой, послереволюционной крупной французской буржуазии. Диктатура французских завоевателей в Неаполе с января 1799 г., когда в столице была установлена «Партенопейская республика», до середины июня того же года, когда она погибла, держалась почти исключительно на штыках. Но с весны количество этих штыков стало быстро убывать. Директория должна была спешно перебрасывать свои поиска с юга Италии на север, в Ломбардию, где суворовские победы грозили смести с лица земли французское владычество.

Если все-таки Фердинанд так долго ничего не мог поделать с французами, то это объясняется позорной трусостью как самого короля, так и его армии, спасовавшей перед организованными и храбро сражавшимися французскими войсками, а также отсутствием серьезного военного руководства, хаотичностью всей государственной организации королевства, бесхозяйственностью и многоначалием.

Таковы были обстоятельства, при которых действовал русский десант, высаженный кораблями отряда Сорокина в заливе Манфредония. Прибытие русских все изменило. Отряд Белли пошел в авангарде. Нестройные, недисциплинированные, но очень многочисленные толпы крестьян и отчасти горожан, собравшихся под командой кардинала Руффо, следовали за русскими.

Следует принять во внимание еще одно существенное обстоятельство. Французы знали, что при сдаче в плен непосредственно русским их жизнь будет в полной безопасности. Вести о том, как благородно относительно пленных ушаковские моряки вели себя при завоевании Ионических островов (а подобный образ действий был тогда явлением невиданным), успели широко распространиться в Южной Италии, и это отчасти смягчало прежнюю ярость сопротивления французов.




5. Поход Белли на Неаполь и его взятие, варварство Неаполитанской династии и поддержка зверств реакции Нельсоном. Отношение к этому Ушакова и русских моряков

Русский отряд, при котором находился кардинал Руффо со своими вооруженными силами, шел к Неаполю, ломая сопротивление неприятеля. Считалось, что командует Руффо, стоявший во главе «королевской армии», как пышно назывались вооруженные и недисциплинированные толпы, которые около него собрались. Но все делали, конечно, русские, а вовсе не кардинал Руффо. Русские разбили французов под Портичи, взяли форт Виллему, они же взяли Мадалену и Мадаленский мост. Русские военные достижения сознательно замалчивались англичанами. Капитан Фут, весьма старавшийся принизить роль русских, в своем официальном донесении Нельсону принужден был сделать это в такой курьезнейшей форме: «Вечером 13 июня (нов. ст. - Е. Т.) кардинал, или, скорее, русские, взял форт Виллему и Мадаленский мост». Это «или, скорее, русские (or rather Russians)» прямо бесценно в своей наивной откровенности: не упомянуть о главных виновниках победы нельзя было никак.

Руководящая роль русских обязывала кардинала Руффо очень и очень считаться с волей их начальника - капитана 2 ранга Белли.

Здесь мы подходим к тому моменту, когда русская воинская честь была поддержана не только на поле брани и когда русские воины, которых зигзаги тогдашней вышней политики царского правительства привели к борьбе на юге, как и на севере Аппенинского полуострова за чуждое и ненужное России вредное дело, показали, что они, являясь беспрекословно повинующимися и храбро выполняющими боевой приказ солдатами, быть палачами побежденных ни в коем случае не желают.

Изучая документы эпохи, можно часто встретиться с многочисленными замечаниями и упоминаниями, указывающими на то, что русские, высадившиеся летом 1799 г. на юге Италии, стремились как можно скорее покончить с кровопролитием и способствовать заключению такого перемирия, которое позволило бы французам и ставшим на их сторону неаполитанским «якобинцам» с безопасностью для жизни покинуть пределы королевства Обеих Сицилий и отправиться в Тулон, ближайший французский порт.

В этой обстановке, по настоянию русских, кардинал Руффо принужден был заключить то знаменитое перемирие, вопиющее нарушение которого англичанами вызвало кровавые последствия и легло навсегда таким черным пятном на историческое имя Нельсона.

Сначала капитулировала крепость Кастелламаре, потом два замка - Кастель д'Уово и Кастель Нуово (del'Uovo e Nuovo), где находились французы и наиболее скомпрометированные республиканцы Неаполя. По условиям этих «капитуляций» кардинал Руффо обязывался разрешить французским гарнизонам укреплений выйти из замков с военными почестями, с оружием и военным имуществом, с развернутыми знаменами, с двумя заряженными пушками. Все итальянские республиканцы, укрывшиеся в замках, как мужчины, так и женщины, точно так же получали гарантию личной безопасности, и им предоставлялся свободный выбор: либо вместе с французским войском перейти на корабли, которые их доставят в Тулон, либо остаться в Неаполе, причем им гарантировалось, что ни они, ни их семьи не подвергнутся никакому утеснению (sans etre inquietes ni eux, ni leurs families). Этот документ был подписан французами 10 (21) июня, кардиналом Руффо и представителями Ушакова и Кадыр-бея 11 (22) июня 1799 г., а 12 (23) июня он был подписан представителем Нельсона - капитаном Футом.

Узнав об этой капитуляции, проведенной русскими моряками и спасавшей побежденных, Нельсон, жаждавший уничтожения французов и республиканцев, впал в состояние, если можно так выразиться, холодного и длительного бешенства. Он считал, что условия капитуляции слишком почетны для французов и для ненавистных ему неаполитанских «якобинцев» и что именно это лишает его, Нельсона, лавров победы. И зачем Фут согласился подписать документ о капитуляции? Почему кардинал Руффо, беспощадный истребитель «якобинцев», вдруг стал таким мягкосердечным, что тоже согласился выпустить из рук врага, которому ни малейшего спасения ни откуда невозможно было ждать? Нельсон с бешенством задавал эти вопросы.

Нельсон немедленно послал суровейший выговор своему представителю капитану Футу, и вот какое объяснение он получил от своего подчиненного.

Фут доложил, что «русские провели договор» и что кардинал Руффо, «который очень нуждался в помощи русских, не хотел дать им никакого повода к жалобам». Мало того, оказывается, уже 8(19) июня был готов и подписан «русским начальником» и кардиналом Руффо проект этих условий капитуляции, а 11 (22) июня капитану Футу была представлена и сама капитуляция, формально подписанная русскими и кардиналом Руффо.

В данном случае снова было проявлено то благородство со стороны ушаковских моряков по отношению к «якобинцам», которое мы констатировали, говоря о действиях Ушакова на Ионических островах. Но здесь заслуга русских была несравненно большей, потому что безмерно сильнее были препятствия. «Неаполитанская фурия» Каролина и леди Гамильтон, фактически управлявшие королевством и руководившие действиями Нельсона, ненасытно жаждавшие пыток, истязаний и публичных казней, знавшие, что во всех этих варварских неистовствах им обеспечена полнейшая поддержка неаполитанской черни, духовенства и грабительских орд, шедших за Руффо, ни за что не хотели мириться с тем, что русские вырвали из их когтей побежденных «якобинцев». И они немедленно предприняли свои меры.

Теперь мы должны перейти к тому событию, которое, по честному признанию английской правдивой наблюдательницы мисс Эллен Уильямс, вызвало такой отклик всех любящих и уважающих Англию и честь Англии людей: «Мы были бы менее удивлены, если бы услышали, что янычары рассуждают о правах человека и правах народов в представительных собраниях в Константинополе, чем мы были удивлены, видя, как английские офицеры сделались исполнителями произвольных и кровожадных приказов итальянского государя, направленных против свободных людей, нарушив договор, подписанный офицером английской нации вместе с представителями других держав».

13 (24) июня 1799 г. Нельсон прибыл в Неаполь со своей эскадрой. С ним была, конечно, леди Гамильтон. Королевская семья пока оставалась в Палермо, потому что король Фердинанд продолжал бояться, хотя Неаполь уже был в руках кардинала Руффо, а укрепленные замки капитулировали.

Немедленно Нельсон объявил, что он не признает подписанной русскими и его же представителем Футом капитуляции. Даже кардинал Руффо, сам жесточайший усмиритель, был возмущен этим актом и объявил, что ни он, ни его войско не будут участвовать во враждебных действиях против французов.

Понадеявшиеся на честное выполнение условии капитуляции французы и несчастные республиканцы вышли из укрепленных замков. Кое-кто из них успел даже пересесть на транспорты, которые отходили в Тулон. Но транспорты были остановлены по приказу Нельсона, и все были арестованы. Часть французов и республиканцев была посажена на особые суда, где арестованных настолько сбили в кучу, что они не могли ни сесть, ни лечь; другую часть перевезли в неаполитанские тюрьмы.

И современные Нельсону и писавшие о нем впоследствии критики его действий немало положили сил, чтобы отчасти иезуитскими, отчасти юридически-сутяжническими «логическими» доводами оправдать поступки Нельсона, возмутившие даже кардинала Руффо. Сам же английский флотоводец крайне мало заботился о своих оправданиях. Он без малейшего смущения объяснял дело так: капитуляция была подписана, когда еще британский флот не подошел к Неаполю, а вот теперь он подошел, поэтому никакая капитуляция признана быть не может. Впоследствии супруги Гамильтон подсказали Нельсону, что нужно больше всего напирать на то, будто Руффо не имел права без согласия короля подписывать капитуляцию, а также на то, что Нельсон имел от короля Фердинанда неограниченные полномочия.

В последовавшей гнусной оргии неаполитанская чернь рвала на части несчастных людей, сжигала их на площадях, а учрежденные королевским правительством судилища соперничали в неистовой жестокости приговоров. Пытки и всякого рода казни производились долгие дни и недели подряд.

Нельсон и непосредственный его помощник капитан Траубридж также лично проявили полную беспощадность и бессовестность в расправе с капитулировавшими республиканцами Неаполя.

Нельсон решил повесить адмирала Караччиоло, командовавшего флотом республиканцев. Он наскоро организовал военный суд и, побуждаемый своей любовницей леди Гамильтон, которая, собираясь уезжать, хотела обязательно присутствовать при повешении, приказал немедленно же исполнить приговор. Караччиоло был повешен в самый день суда 18 (29) июня 1799 г. на борту линейного корабля «Minerva». Тело Караччиоло весь день продолжало висеть на корабле. «Необходим пример», - пояснял английский посол Гамильтон, вполне стоивший своей супруги.

Черным пятном легла эта эпопея коварства и зверства на память Нельсона. Королю Фердинанду, королеве Каролине, супругам Гамильтон в смысле репутации терять было нечего. Но живший до этого момента и после него, как храбрец, и умерший, как храбрец, британский флотоводец Нельсон не пощадил в 1799 г. своего имени.

Зато честь и репутация русских моряков остались совершенно незапятнанными. По единодушным показаниям современников, русские спасали несчастных республиканцев, за которыми охотилась, как за дикими зверями, роялистская чернь.

Следует еще отметить, что начальник русского отряда капитан 2 ранга Белли, вопреки вероломству Нельсона, старался твердо выполнять условия капитуляции. Согласно показанию Риччарди, одного из неаполитанских республиканцев, вышедших из замков Кастель д'Уово и Кастель Нуово, русские войска «выпустили со всеми военными почестями всех людей гарнизона со стороны морского арсенала, где этот гарнизон сложил оружие и был посажен на суда, чтобы быть отвезенным в Тулон». Сели на суда и неаполитанские «якобинцы», уже считавшие себя спасенными. Но суда, как было сказано, англичане остановили в море и возвратили в Неаполь. Жертвам, которых русские пытались спасти, не удалось, таким образом, уйти от палачей.

Павел, ничего не знавший о действиях Белли, относительно «якобинцев» и его истинном отношении к ним, и в частности о том, что Белли выпустил всех из замков и, желая спасти им жизнь, позволил поскорее сесть на транспорт, писал Суворову: «Сделанное Белли в Неаполе доказывает, что русские на войне всех прочих бить будут, да и тех, кто с ними, тому же научат». Царь имел в виду лишь победу русских над французами. Не поздоровилось бы, вероятно, Белли, если бы Павел знал все подробности… Неаполитанский дипломат Мишеру писал о военных действиях ушаковских моряков и солдат: «Конечно, не было другого примера подобного события: одни лишь русские войска могли совершить такое чудо. Какая храбрость! Какая дисциплина! Какие кроткие, любезные нравы! Здесь боготворят их, и память о русских останется в нашем отечестве на вечные времена».




6. Блокада отрядом Пустошкина Анконы

Другой из двух главных «союзников» и «сотоварищей» России во второй коалиции-австрийский двор- был, по существу, еще более недоброжелательно настроен по отношению к России, чем британский кабинет. Австрийцы еще больше опасались русских войск и их внедрения в итальянские владения Габсбургов, чем Нельсон боялся упрочения русского владычества на Ионических островах. Много тяжелых минут доставила эта зложелательная, тайно интригующая и подкапывающаяся политика венского правительства великому Суворову. Его в ярость приводили «подлые невежества» председателя придворного военного совета австрийского министра Тугута, «председателя гофкригсрата», фактически заправлявшего всеми делами. Суворов жаловался, что «беспрестанные от интриг неудовольствия отчаяли» его, и Александр Васильевич, называвший Тугута не иначе, как «совой», ставил (даже в официальной переписке) такой альтернативный вопрос, недоумевая, какой из двух ответов дать о Тугуте: «Сия сова не с ума ли сошла? Или никогда его не имела?»

Тугут вредил в это же самое время не только Суворову, но и Ушакову, подрывая по мере сил успехи русских своих «союзников» и на суше, и на море. Однако дипломатический стиль Ушакова был совсем не такой, как у Суворова, да и положение его было иное.

Столкнуться с австрийским «ножом за пазухой» Ушакову пришлось в трудное время, осенью 1799 г., когда уже русская помощь была не так нужна австрийскому правительству и когда, следовательно, можно было разрешить себе усиление наглости по отношению к русским.

В то время как моряки под командованием капитана 2 ранга Белли отличились на суше, кораблям флота пришлось действовать под Анконой. Австрийское правительство через русского посла в Вене Разумовского очень просило Ушакова отрядить часть своих кораблей в Адриатическое море, чтобы, во-первых, помочь взять Анкону, где засел двухтысячный французский гарнизон, и, во-вторых, оградить крайне важные для Австрии торговые перевозки в Адриатике. Сам Суворов был вынужден торопить Ушакова и предлагать ему помочь австрийцам взять Анкону. Вот что писал, еще находясь в Вене, великий фельдмаршал Ушакову 5 мая 1799 г.

«Милостивый государь мой Федор Федорович.

Здешний чрезвычайный и полномочный посол пишет ко мне письмо, из которого ваше превосходительство изволите ясно усмотреть необходимость крейсирования отряда флота команды вашей на высоте Анконы: как сие для общего блага, то о сем ваше превосходительство извещаю, отдаю вашему суждению по собранию правил, вам данных, и пребуду с совершенным почтением.

Милостивый государь вашего превосходительства покорнейшей слуга гр. А. Суворов Рымникский».

1 (12) мая 1799 г. Ушаков отправил два русских корабля и два фрегата, а также турецкие корабль, два фрегата и корвет и во главе этой эскадры поставил контр-адмирала Павла Васильевича Пустошкина (произведенного 9 (20) мая того же года в вице-адмиралы).

7 (18) мая 1799 г. Пустошкин появился под Анконой. Войск у Пустошкина почти вовсе не было, но за короткое время ему удалось сделать очень много.

Эскадра Пустошкина уничтожила или изгнала с моря итальянских и французских корсаров, невозбранно грабивших торговые суда любой национальности. Русские моряки освободили от французских захватчиков Сенигалью и ряд других населенных пунктов северо-восточного итальянского побережья. Австрийцы в этом труднейшем деле никакой помощи русским морякам не оказали. Очистив море, Пустошкин успешно начал подготовку к взятию Анконы. Но тут Ушаков, по настоянию Нельсона, вынужден был внезапно отозвать эскадру Пустошкина к Корфу, так как распространились тревожные слухи о вступлении в Средиземное море сильного франко-испанского флота. Одновременно к Корфу был отозван и отряд капитана 2 ранга Сорокина.

Ушаков принял меры на случай встречи с вражеским флотом. Он собрал в Корфу всю свою эскадру, снабдил ее провиантом и 25 июля (5 августа) отправился к берегам Сицилии на соединение с адмиралом Нельсоном, просившим Ушакова выступить совместно с английским флотом. 3 (14) августа эскадра Ушакова пришла в Мессину.

К этому времени выяснилось, что опасность со стороны франко-испанского флота преувеличена. По просьбе Суворова, готовившегося начать наступление к берегу Генуэзского залива, Ушаков 19 (30) августа отправил к Генуе под командованием вице-адмирала Пустошкина три корабля и два малых судна, чтобы пресечь подвоз морем запасов неприятельским войскам. В тот же день к Неаполю в помощь отряду Белли был послан капитан 2 ранга Сорокин с тремя фрегатами и одной шхуной. Сам же Ушаков с остальными кораблями пошел в Палермо, чтобы, «условясь в подробностях с желанием его неаполитанского величества и с лордом Нельсоном», пройти к Неаполю, а оттуда в Геную «или в те места, где польза и надобность больше требовать будут». Еще до прихода Ушакова в Палермо, 3 (14) августа 1799 г. туда прибыл из Англии вице-адмирал Карцов с тремя линейными кораблями и фрегатом. Карцов поступил немедленно под команду Ушакова. Экипаж у Карцова оказался страдающим «цынготной болезнью», и Ушаков с целью излечения цинготных направил всю эскадру Карцова к Неаполю. Нас не должно удивлять, что экипаж русской эскадры, прошедшей от Англии до Южной Италии и крейсировавшей по Средиземному морю, так страдал от цинги, как если бы эскадра стояла, затертая льдами, где-нибудь за Полярным кругом: ни англичане, ни турки, ни неаполитанцы не были озабочены доставлением доброкачественной провизии русским союзникам.

Когда Ушаков 22 августа (2 сентября) пришел со своими кораблями в Палермо, то оказалось, что и Нельсон и король Фердинанд непременно желают оставить русскую эскадру у неаполитанских берегов. Нельсон желал этого для того, чтобы не пускать русских к Мальте, король же - из непреодолимого страха перед французами и вследствие полной уверенности, что без русских порядок в его столице еще не скоро будет установлен. Вот что мы читаем в «Выписке из исторического журнала о совместных совещаниях адмирала Ф. Ф. Ушакова с лордом Нельсоном».

«Между тем адмирал с господином вице-адмиралом Карцовым и командующим турецкой эскадры неоднократно еще виделись с лордом Нельсоном и с первым его сицилийского королевского величества министром Актоном имели между собой военный совет о общих действиях.

Главнокомандующий желал иметь действия общими силами противу Мальты, дабы как наивозможно скорее принудить ее к сдаче, но господин лорд Нельсон остался в прежнем положении о своей эскадре, что она должна иттить непременно частию в порт Магон, а прочие в Гибралтар, также и объявленно, что и португальская эскадра непременно пойдет в Португалию.

При оных же обстоятельствах главнокомандующий получил вторичное письмо от его королевского величества, в котором объяснено формальное требование в рассуждении союза и верной дружбы его королевского величества с государем императором всероссийским, чтобы адмирал с обеими союзными эскадрами отправился в Неаполь для восстановления и утверждения о оном спокойствия, тишины и порядка и прочих обстоятельств, в письме его величества объясненных…»

Когда военные действия против французов в Неаполе и всем королевстве окончились, эскадра Ушакова все же не могла пойти к Мальте - не только потому, что Нельсон не хотел того допустить, но и по другим причинам. Во-первых, турецкая эскадра самовольно ушла к себе домой, в Константинополь, и ушаковский флот тем самым уменьшился в своем составе весьма значительно. Во-вторых, Рим, захваченный в свое время войсками Бонапарта, оставался во власти французов, грабивших город.




7. Поход русского десанта на Рим и его занятие


Следует сказать, что в Риме среди самых широких слоев народа французы снискали себе еще большую ненависть, чем в Неаполе. Но и тут без русской помощи «союзники», т. е. англичане, неаполитанцы и австрийцы, долго ничего поделать не могли, Ушаков сделал все от него зависящее, чтобы, не отвлекаясь римскими делами, идти, наконец, к Мальте. Но что было делать с турками? Матросы Кадыр-бея взбунтовались и грозили выбросить за борт всех своих офицеров и самого Кадыр-бея. Они заявляли, что им надоело воевать так долго и так далеко от Турции. А тут еще прибавились события, очень ускорившие уход турецкой эскадры.

Жаловавшиеся на «скуку» турецкие матросы время от времени пробовали с ней бороться, грабя при случае жителей Палермо. Но тут коса нашла на камень: сицилийцы оказались весьма оперативными в самозащите; произошло большое побоище на берегу, причем турки были жесточайше поколочены: четырнадцать человек у них было убито, пятьдесят три ранено и сорок человек пропало без вести.

Это происшествие произвело на поколоченных турецких матросов настолько отрицательное впечатление, что они определенно заявили своему начальству о своем непреложном решении отправиться поскорее домой.

Перепуганный насмерть Кадыр-бей явился в Палермо к Ушакову и умолял его восстановить дисциплину. Ушаков отправился на турецкую эскадру и восстановил порядок, но длительных результатов добиться не мог. Дело в том, что и турецкие морские офицеры, не весьма далеко ушедшие от своих подчиненных в понимании дисциплины и воинского долга, тоже «соскучились» воевать под верховным командованием русского адмирала. Ни ограбить богатые Ионические острова Ушаков им не дал, ни перехватывать на море зазевавшихся «купцов» под нейтральным флагом не позволял, ни насильничать в Палермо не разрешал, никакой радости для них от этой экспедиции не было и впредь нe предвиделось. А в Константинополе тоже сообразили, что если даже от освобождения Ионических островов никакой реальной пользы Турция не получила, то уж подавно ничего не получит от действий в Италии. Поэтому едва ли взбунтовавшиеся турецкие матросы могли очень бояться гнева своего правительства. Турецкая эскадра ушла «самовольно» к себе домой. Ушаков должен был, по настоятельной просьбе короля Фердинанда, идти с оставшимися у пего кораблями из Палермо в Неаполь, где слишком уж бушевала (с самого конца июня) и грабила чернь, которая, разохотившись, нападала уже не только на «якобинцев», а па всех, у кого можно было чем-либо поживиться.

Вот что доносил русский представитель при неаполитанском дворе Италийский А. В. Суворову 1 (12) сентября 1799 г.:

«Сиятельнейший граф, милостивый государь.

Господин адмирал Ушаков, по прибытии своем сюда (в Палермо - Е. Т.) с российскою и оттоманскою эскадрою…имел намерение итти в Мальту, стараться принудить неприятеля к сдаче тамошней крепости. Опасное положение, в котором находится Неаполь по причине не утвердившегося еще в народе повиновения законам, заставило господина адмирала, исполняя волю и желание его неапольского (sic! - Е. Т.) величества, следовать к оному столичному городу. Завтра вся эскадра российская, состоящая в 7 линейных кораблях, снимается с якоря, турецкая сего дня поутру пошла к Дарданеллам. Служащие на ней матросы давно ропщут, что их задержали в экспедиции гораздо более того, сколько они обыкновенно бывают в море: наконец, будучи здесь, совершенно взбунтовались, отрешили от команды адмиралов и прочих начальников и, презирая все уведомления, поплыли в отечество. Господин адмирал Ушаков, по восстановлении спокойствия в Неаполе, желает предпринять выгнать французов из Рима и надеется иметь в том благополучный успех».

11

Re: Тарле Евгений Викторович - Адмирал Ушаков на Средиземном море

8 (19) сентября 1799 г. Ушаков со своей эскадрой пришел в Неаполь. Здесь все еще продолжались зверства монархических банд. Ушаков сделал попытку облегчить участь неаполитанских республиканцев, непосредственно обратившись к министру неаполитанского правительства Актону, который все беспокоился, достаточно ли бдительно сторожат пленников. Ушаков писал Актону 7 (18) октября 1799 г.:

«Во оном столичном городе спокойно, замечается только сие, что казнь виновных сначала народу весьма желательна, но беспрерывное продолжение оной начало приводить многих в содрогательство и в сожаление, которое час от часу умножается. Более, по всей видимости, худых последствий теперь ожидать ни от кого нельзя, кроме разве от родственников тех, которые содержатся в тюрьмах и ожидают таковой же злощастной участи, и, конечно, ежели бы не прилежное смотрение караулами, могло бы от отважных людей случиться что-либо для освобождения родственников своих и приятелей… Но, ваше высокопревосходительство, почитаю к отвращению таковых могущих быть дерзких замыслов должно взять надежнейшие меры и самые лучшие могли бы быть высочайшим милосердием его королевского величества и общим прощением впадших в погрешности (кроме только самоважнейших преступников, о которых должно сделать рассмотрение). Не благоугодно ли будет употребить об оном ходатайство ваше его величеству, яко любящему отцу свое отечество и своих подданных, таковое благодеяние восстановит усердие, ревность и повиновение законам и наилучшему исполнению повелениев…»

Благодаря вмешательству Ушакова было спасено много неаполитанских «якобинцев».

Каролина и ее супруг не смели отказывать Ушакову, ибо на очереди стоял вопрос о походе на Рим, где еще находился французский гарнизон в 2 500 человек. Без русских справиться было очень мудрено. Неаполитанские властители были крайне храбры по отношению к безоружным и беззащитным, но очень скромны там, где приходилось иметь дело с вооруженным и боеспособным неприятелем.

Рим был занят французами в связи с общим завоеванием Северной и Средней Италии Бонапартом в 1796- 1797 гг. Как и в Неаполе, в Риме была налицо не очень многочисленная республиканская партия, стоявшая на стороне французов, но народная масса либо была совсем равнодушна, либо определенно враждебно относилась к завоевателям и смотрела на них, как на жадных захватчиков.

Когда Неаполь вернулся в конце нюня 1799 г. под власть Фердинанда, то одним из первых предприятий. затеянных им под прямым давлением англичан, и был поход против французского гарнизона в Риме. Дело казалось вполне верным, так как с севера, из Тосканы, на Рим шел австрийский отряд генерала Фрелиха, который уже приблизился к Чивита-Кастеллано.

Начальство над французским гарнизоном принадлежало генералу Гарнье, человеку очень энергичному. Он вышел из Рима и бросился навстречу неаполитанцам, отбросил их и разбил. Сейчас же после этого Гарнье круто повернул по направлению к Чивита-Кастеллано против австрийцев, уже совсем подошедших к городу. 1 (12) сентября произошло сражение, в котором австрийцы были разбиты наголову и отступили или, точнее, отбежали на несколько миль.

Так обстояли дела перед тем, как Ушаков прибыл в Неаполь и высадил 800 человек морской пехоты и матросов под командой полковника Скипора и лейтенанта Петра Ивановича Балабина для похода на Рим. Прослышав о приближении к Риму отряда Скипора и Балабина, Гарнье, несмотря на свои победы как над неаполитанцами, так и над австрийцами, согласился начать переговоры о капитуляции гарнизона. 16 (27) сентября капитуляция была подписана командующим неаполитанской армией маршалом Буркардом и капитаном Траубриджем - командиром британского линейного корабля, пришедшего в Чивита-Веккию. Австрийский генерал Фрелих не согласился с условиями капитуляции, но когда Гарнье снова на него напал и снова разбил его наголову, то Фрелих счел себя удовлетворенным и согласился.

По условиям капитуляции французы получали право свободно выйти из города не только с оружием, но и со всеми награбленными ими вещами и богатствами. Ушаков узнал, что Буркард, действуя явно с согласия кардинала Руффо, просто решил выпустить французов с оружием и обязался даже переправить их, куда они захотят. Это давало французам полную возможность немедленно отправиться в Северную Италию воевать против суворовской армии. Самим же неаполитанцам ничего не нужно было, кроме возможности войти в Рим и в усиленных темпах продолжать (но уже в свою пользу) производившееся так долго французами систематическое ограбление римского населения.

Уже 15 (26) сентября 1799 г., накануне формально подписанной капитуляции Рима, Ушаков с возмущением укорял Траубриджа за дозволение французам спокойно, со всем вооружением уйти из Рима, Чивита-Веккии, из Гаэты, и, не зная еще о совершившихся фактах, Ушаков требовал, чтобы Траубридж продолжал с моря блокировать Чивита-Веккию, потому что иначе освобожденные французы - «сикурс (помощь - Е. Т.) непосредственный и немаловажный» для французской армии, сражающейся на севере против Суворова.

Но этот протест не помог. В руки Ушакова попал документ, показавший ему, что еще за пять дней до его укоризненного письма Траубридж уже уведомил неаполитанского главнокомандующего генерала Буркарда о «великодушных договорах» и «кондициях», которые он своей властью решил предоставить французскому генералу Гарнье. Конечно, Гарнье поспешил принять «великодушные» предложения Траубриджа. Англичанин очень подчеркивает свое «великодушие», избавившее его от дальнейших хлопот и проволочек. Во что его «великодушие» обойдется суворовским солдатам, которые вскоре увидят перед собой новые французские подкрепления, это Траубриджа интересовало меньше всего на свете.

Буркард и кардинал Руффо, конечно, очень рады были, что предводимая ими банда грабительской монархической голытьбы, военная ценность которой была равна нулю, не должна будет дальше сражаться с французами, и Буркард с своей стороны вполне одобрил решение Траубриджа.

Ушаков написал 24 сентября (5 октября) гневное письмо кардиналу Руффо, причем указывал на «самовольно и неприлично» проявленную Буркардом инициативу. На самом деле Буркард явился лишь козлом отпущения: он действовал с согласия Руффо, и русский адмирал явно дал почувствовать кардиналу Руффо, что вполне понимает его ложь и увертки.

«Ответствую: по всем общественным законам никто не имеет права брать на себя освобождать общих неприятелей из мест блокированных, не производя противу их никаких военных действий и не взяв их пленными»,- писал Ушаков кардиналу Руффо: «…господин маршал Буркгард не должен приступить к капитуляции и освобождать французов из Рима, тем паче со всяким оружием и со всеми награбленными ими вещами и богатствами».

Но все было напрасно. Англичане не только освободили французские войска, но и стали с полной готовностью перевозить их на Корсику, откуда уже рукой подать было до суворовских позиций в Северной Италии… Случилось, следовательно, именно то, чего опасался и на что негодовал Ушаков.

Скипор и Балабин получили от Ушакова приказ возвратиться в Неаполь, не продолжая похода к Риму. Кардинал Руффо немедленно написал адмиралу Ушакову письмо, умоляя его не возвращать русский отряд в Неаполь, во-первых, потому, что французы согласились уйти только под влиянием известий о приближении русских, а во-вторых, потому, что если русские не войдут в Рим, то «невозможно будет спасти Рим от грабежа и установить в нем добрый порядок». Мало того, кардинал Руффо решил уж пойти на полную откровенность и признался, что «без российских войск королевские (неаполитанские-Е. Т.) подтверждены будут великой опасности и возможно отступят назад».

Вот что читаем в переведенном на русский язык с итальянского в канцелярии Ушакова письме кардинала Руффо от 1 октября 1799 г. к адмиралу (подлинника в делах нет):

«Естли французский генерал Гарниер подписал капитуляцию о здаче (sic-Е. Т.) Рима и крепости Сант-Анжела, то конечно не решился он к тому по единому явлению маршала Буркарди в 1000 человек неапольских войск в окрестностях (sic-Е. Т.) онаго столичного города, но что он узнал о прибытии российской эскадры в сию гавань; да и не сомневался о высажении десантных войск, опасаясь, что те войска вместе с королевскими употреблены быть могут противу Рима, опасаясь также и приближения австрийцев; все сии резоны заставили его предпочесть капитуляцию, нежели подвергнуть себя опасностям, его угрожающим; ежели российские войски (sic! - Е. Т.) продолжать не будут марш свой к Риму, то ваше превосходительство увидите, что маршал Буркарди не может принять и проводить неприятеля к Чивита-Веки, да и вступление его в Рим не может быть в безопасности. Известно. что число состоящих там французов простирается более 1500 человек и может быть больше число приумножится римлянами, которые, подражая своим приятелям, хотят следовать во Францию. Занятие Рима будет опасно, ибо, как известно, начальники многочисленной республиканской толпы думают: дабы по выступлении оттуда французов занять город и крепость и оных защищать. По таковым обстоятельствам нужно будет иметь повеление в. прев., чтобы войска эскадры вашей продолжали марш свой и потому, что иначе невозможно будет спасти Рим от грабежа и установить во оном доброй порядок. Без российских войск королевские подвержены будут великой опасности, и может быть, что оные отступят назад, оставляя Рим гораздо в худшем состоянии, нежели оно было прежде заключения капитуляции. Так как Анкона не может быть оставлена при немногих российских войсках, ее блакирующих (sic!-Е. Т.), то эти новые войски (sic! -Е. Т.) могут итти вперед для других предприятий. Господин Италинский, министр его в. им. всероссийского, в. прев. словесно сообщит другие резоны, которых не могу я показать на бумаге».

Ушаков снова приказал Скипору и Балабину идти в Рим. 30 сентября (11 октября) 1799 г. в первый раз за историю Рима русские войска вступили в «вечный город». Вот что доносил об этом событии лейтенант Балабин адмиралу Ушакову:

«Вчерашнего числа с малым нашим корпусом вошли мы в город Рим. Восторг, с каким нас встретили жители, делает величайшую честь и славу россиянам. От самых ворот св. Иоанна до солдатских квартир обе стороны улиц были усеяны обывателями обоего пола. Даже с трудом могли проходить наши войска. «Виват Павло примо! Виват московито!» - было провозглашаемо повсюду с рукоплесканиями. «Вот,- говорили жители,- вот те, кои бьют французов и коих они боятся! Вот наши избавители! Не даром французы спешили отсюда удалиться!» Вообразите себе, ваше высокопревосходительство, какое мнение имеет о нас большая и самая важная часть римлян, и сколь много радости произвела в них столь малая наша команда! Я приметил, что на лицах было написано искреннее удовольствие».

Этого донесения Балабина, цитируемого Висковатовым в 1828 г., нет в документах, бывших в моих руках. Но есть у меня донесение Скипора, почти буквально повторяющее слова Балабина: «…спешил я походом с войсками, мне вверенными, к Риму для освобождения его и Чивита-Веккии от неприятелей. Худость дороги препятствовала скорости, а особо провозу тяжелой артиллерии и вчерашний день прибыл к оному благополучно, служители (матросы-Е. Т.) здоровы. По приходе в Рим застал я его уже освобожденным по капитуляции, предложенной командором Трубричем (sic!-Е. Т.) и подписанной маршалом Буркардом… Был я встречаем премножеством собравшегося народа под стенами римскими и, вступая в город с музыкою неаполитанскою, во всех улицах восклицали: вива императоре Павло, примо, вива Московитии!».

Ликование римского населения объясняется весьма простой причиной: в городе уже начали хозяйничать монархистско-бандитские шайки кардинала Руффо, снискавшие себе такую специфическую славу, что именно с этой поры в английский язык вошло новое слово «руффианец», the ruffian, для обозначения грабителя и громилы. Приход безукоризненно державших себя, дисциплинированных русских войск спас Рим от грозивших ему ужасов. «В Риме сил никаких важных не остается, кроме неодетых и нерегулярных войск, а только составляют важность наши войска под командой моей, состоящие в Риме»,-доносил Скипор Ушакову.

В Риме могло повториться в меньших размерах то, что произошло в Неаполе: неаполитанский сброд, очень трусливый в бою, был неукротим в насилиях и грабежах. Но здесь все эти эксцессы монархической неаполитанской черни были прекращены с самого начала, и пока русский отряд был в городе, римские республиканцы и все вообще подозреваемые в «якобинстве» могли быть спокойны.

Отряд Скипора и Балабина, пробыв некоторое время в Риме, вернулся к эскадре Ушакова в Неаполь.

Так закончились военные действия Ушакова и его моряков в неаполитанских водах и на суше. Но политическое действие трактата о помощи России королевству Обеих Сицил'ий продолжалось. Этот договор был подписан еще 29 ноября (10 декабря) 1798 г. в Петербурге. Со стороны короля неаполитанского договор подписал посол маркиз де Серра-Каприола, со стороны Павла I - Безбородко, Кочубей и Растопчин. Ссылаясь на этот договор, Фердинанд выпросил у Ушакова в самом конце 1799 г. при уходе русской эскадры, чтобы тот еще на некоторое время оставил в Неаполе Белли с его отрядом.




8. Возобновление действий русских под Анконой и конфликт Ушакова с австрийцами


Частям эскадры Ушакова было суждено еще принять боевое участие в действиях против неприятеля в тех северных рукавах Средиземного моря, которые носят названия моря Адриатического и Лигурийского, другими словами - воевать под Анконой и Генуей.

В нерадостной общей политической обстановке приходилось действовать теперь Ушакову. Австрийский император и двор, взывавшие ранее к Павлу о спасении и пресмыкавшиеся перед Суворовым, когда он появился с русскими войсками по мольбе австрийцев, осенью 1799 г. круто изменили фронт и переменили тон. Теперь, после того, как Суворов, одержав ряд блестящих побед, изгнал французов из Северной Италии и, совершив героический переход через Альпы, ушел в Швейцарию, можно было от тайных интриг перейти к довольно откровенной неприязни. Правда, русские еще нужны были, чтобы завершить дело Суворова и отнять у французов два порта, оставшиеся в стороне от стремительного победоносного движения Суворова: Анкону на Адриатическом море и Геную - в глубине Генуэзского залива. Но австрийцы надеялись, что Павел так или иначе из коалиции не выйдет, а поэтому ни с кем из русских начальников и представителей особенно церемониться не считали уже нужным. Страшный Бонапарт, отнявший у австрийцев Италию, пропадает где-то далеко в египетских песках, а Суворов, освободивший от французов Северную Италию, ушел. Словом, все обстояло как будто благополучно. Не могли же в Вене предвидеть, что Бонапарт неожиданно вернется из Египта, вторично разгромит австрийцев под Маренго 14 июня 1800 г. и снова завоюет Италию. Не могли австрийцы предвидеть и того, что слишком уж большая бесцеремонность австрийских генералов и английских адмиралов по отношению к России может способствовать такому совсем неожиданному крутому дипломатическому перевороту, как решительное сближение между Павлом и Бонапартом.

Попутно укажем, что адмирал Ушаков уже весной 1799 г. имел вполне надежную документацию по вопросу о степени искренности и сердечности австрийских чувств касательно России вообще и его самого, в частности. В мае 1799 г. Ушакову доставили письмо, писанное австрийским комендантом («губернатором») района Боко-ди-Каттаро (Bосса di Cattara) Брадесом и адресованное австрийскому консулу на о. Занте. В этом письме, заблудившемся по дороге, перехваченном и попавшем в руки Ушакова, австриец интриговал против введенной Ушаковым «конституции», слишком «демократичной», очевидно, с австрийской точки зрения. Ушаков в точности узнал об австрийских попытках внести «развратность и помешательство в наших учреждениях островов» и о том, что австрийцы стараются склонить жителей Ионических островов «на сторону австрийской нации».

То, что произошло сначала под Анконой, а потом под Генуей, оправдало самые пессимистические предчувствия Ушакова, которые могли у него возникнуть при чтении этого перехваченного письма.

По настоятельной просьбе Австрии Ушакову еще в июне 1799 г. пришлось отделить от своего и находившегося в его распоряжении турецкого флота особую эскадру под командованием капитана 2 ранга графа Войновича и послать ее к Анконе.

Началась блокада Анконы.

Вот что писал Войнович в письме полковнику Скипору 5 октября 1799 г.:

«Батареи наши со всех сторон построены на картечных выстрелах, канонада производится непрестанно со всех сторон, и с моря отчасти фрегатами и по большей части вооруженными мной требакулами и лодками, на которых поставлены большого калибра пушки. Неприятель неоднократно покушался делать великие вылазки, но прогоняем был с немалым уроном».

Блокада Анконы, установленная Войновичем, была очень реальна. В Анконе начался голод, усиливалось дезертирство из полуторатысячного французского гарнизона, запертого в городе и крепости.

Так обстояло дело, когда в сентябре под Анкону прибыл австрийский отряд генерала Фрелиха.

Между Фрелихом, недружелюбно и в высшей степени нагло относившимся к русским, и графом Войновичем произошла ссора. Неприятности начались почти непосредственно после прибытия восьмитысячного австрийского корпуса под Анкону. Войнович полагал, что австрийцы желают под Анконой поправить свою военную репутацию, сильно пострадавшую в Риме, который они никак не могли взять без русских: «Австрийцы, сожалея, что не могли иметь чести в Риме, всеми мерами и происками стараются получить верх при взятии Анконы»,- зло иронизирует Войнович в донесении Ушакову от 17 октября 1799 г. Русский командир явно усмотрел в этих происках австрийцев вполне реальную цель: «Они крайне стараются и желают отдалить нас от сей экспедиции и захватить все себе. Я известился партикулярно под Триестом, что они хотят, если удастся, заключить капитуляцию тайно. Но я уверен, что в сем им успеть не удастся».

Стремление Фрелиха было заставить русских убрать свой десант с берега и вообще уйти от Анконы. А Войнович, не желая отказываться от чести победы, предлагал Фрелиху покончить дело штурмом. Но Фрелих, конечно, отказался.

Проведав о том, что Фрелих завел с французами переговоры о капитуляции, Войнович немедленно дал знать об этом Ушакову, который командировал в качестве русских представителей двух офицеров. Фрелих их не принял. Тогда Войнович написал австрийцу резко протестующее письмо: «Я не могу быть равнодушным к сей новой обиде… и я должен еще раз учинить представление против такого поступка, столь противного честности, долженствующей существовать между начальниками союзных войск, и которые разрушают взаимное согласие».

Протест не возымел действия. Фрелих выпустил неприятеля из Анконы, и Войнович решил довести обо всем происходящем до сведения Ушакова: «Австрийский господин генерал Фрелих тайным образом, не уведомя меня, учинил с французским генералом Монье о сдаче Анконы сего ноября 2 дня капитуляцию и через 24 часа 4 ноября (sic!-Е. Т.) выпустили французский гарнизон из крепости.

…я в то же время ему объявил, что на такую капитуляцию не согласен, но он, введя тайно в крепость в числе 3000 чел. гарнизон, писал мне, что нашим и турецким войскам назначает квартиру в Фано и Сенигалии». Французы, уходя, обобрали жителей Анконы, составив их без ничего», как выражается неискушенный в стиле капитан Войнович.

Ссора жестоко обострилась, и Войнович резко объяснялся с австрийцем.

Фрелих пожаловался Ушакову и немедленно получил от русского адмирала ответ, представляющий собой интереснейший документ, который совсем по-новому и очень ярко освещает все дело.

Прежде всего Ушаков настаивал на том, что капитан 2 ранга Войнович имеет полное право на начальствование в освобожденных русскими силами местах.

12

Re: Тарле Евгений Викторович - Адмирал Ушаков на Средиземном море

Что именно успели сделать русские,- об этом Ушаков напоминает австрийцу весьма внушительно.

Во-первых, русская эскадра очистила Адриатическое море «от множества корсаров французских», бравших в плен «всякие суда», вследствие чего «коммерция австрийских судов и прочих союзных держав в бедственном состоянии находилась». Все это русскими судами прекращено, «и коммерция открыта безопасная».

Во-вторых, на берегах Италии высадившиеся русские войска истребили и частью изгнали неприятеля «боем» из Фано, из Сенигальи и других мест. Ушаков напомнил забывчивому австрийскому генералу, что от русского флота был отделен и послан к Анконе отряд судов под командованием Пустошкина с прямым приказом отнять у французов Анкону, «и была уже верная надежда» добиться этого успеха, когда появление в Средиземном море французского и испанского флотов заставило Ушакова отозвать Пустошкина для соединения русских сил с английскими, требовавшими этой помощи. Но вскоре же после отозвания Пустошкина Ушаков послал к Анконе капитана 2 ранга графа Войновича. Что же застал Войнович, прибыв на место? Оказалось, что с уходом отряда Пустошкина австрийцы не смогли удержать ни Сенигалью, ни Фано; французы их выгнали оттуда и снова водворились в этих местах, которые, таким образом, находились «вторично в бедственном состоянии от французов». Мало того, французы укрепились там еще лучше прежнего. Пришлось снова спасать австрийцев. «Граф Войнович употребил наиприлежное старание неприятеля десантными войсками в разных местах разбить, а в Фано неприятельский гарнизон сверх убитых 653 человек взят им военнопленным». Все это Войновичу удалось также с помощью присоединившейся тотчас к русским части населения - «нерегулярных войск из обывателей к нему присоединившихся». Укрепившись на суше, Войнович «обложил сильною осадою Анкону, устроил около ее батареи к ближней дистанции даже на картечный выстрел, поставя на них большие корабельные орудия». Держа Анкону в течение двух месяцев в «тесной осаде» и с суши и с моря и бомбардируя ее из больших орудий, Войнович привел неприятеля «в немалое ослабление». Было все это, иронически напоминает Ушаков генералу Фрелиху, еще «прежде прибытия вашего превосходительства с войсками». Когда Фрелих прибыл, то дело казалось выигранным: «Войнович уповал, что вы по существующей дружбе императорских дворов… согласитесь с ним общими силами в самой скорости и нимало не медля настоящими действиями принудить Анкону к сдаче». Но ничего подобного не случилось. «С крайним сожалением узнал я, что ваше превосходительство по приходе к Анконе не сделали императорским (русским-Е. Т.) войскам, столь долго осаждающим оную, ни малейшего уважения и требовали одни сами собой, от французов сдачи Анконы на капитуляцию». Не довольствуясь этим, Фрелих стал распоряжаться в тех городах на берегу, которые были дважды, как уже сказано, завоеваны русскими (после того как французы выгнали австрийцев). Фрелих «показал виды и желание отдалить войска наши с сухого пути». С этой целью австриец пустился на все. «Вы употребили некоторые предлоги под видом разных жалоб обывателей и делаете заметное промедление в надежде, когда настанут крепкие ветры и бурливая погода, тогда десантные войска наши неминуемо должны будут возвратиться на суда, о чем и господин граф Войнович упоминает». Ушаков напрямик показал Фрелиху, что понимает все его хитрости. «Я крайне о таковых происшествиях сожалею, они совершенно противны общей пользе союзных держав».

Но курс, взятый Фрелихом, как и всеми другими австрийскими генералами, диктовался из Вены, и курс этот был твердый. Русские освободили своей кровью от французских захватчиков Северную Италию, и Суворов уже стал не нужен. Русские очистили Адриатическое море, могущественно способствовали падению Анконы, и Ушаков со своими моряками тоже оказался не нужен. Значит можно было распоясаться окончательно и уже никак и ничем себя не стеснять.

Фрелих, не потрудившись даже уведомить Войновича, принял сдачу Анконы и отказался допустить русских в гавань после сдачи. «Я предвижу,- доносил Войнович Ушакову,- что они (австрийцы- Е. Т.) хотят всем завладеть сами, но сие никаким образом допустить не могу, чтобы дать обеспечить флаг его императорского величества, разве что возможно он по своей многочисленности учинит то силой».

Ушаков всецело одобрил образ действия Войновича. Русский адмирал был возмущен тем, что Фрелих, не уведомляя Войновича, приступил к переговорам с французами о капитуляции Анконы. «Таковой поступок, -« писал Ушаков Войновичу 7 (18) ноября 1799 г.,- противен есть общественным правам законов, ибо всегда тот начальствовать должен, кто имеет крепость в осаде, а не тот, который пришел уже после».

7 (18) ноября 1799 г. Ушаков написал Фрелиху решительное письмо, в котором категорически требовал, чтобы капитуляция Анконы была принята и австрийцами и русскими сообща. С письмом в Анкону был послан лейтенант Балабин, которому поручалось на месте «ибо всем осведомиться». Извещая об этом Фрелиха, Ушаков угрожал австрийцу в случае «неприятных происшествий» довести дело до императора Павла.

«Между прочим,- писал Ушаков Фрелиху,- в письме вашего превосходительства упомянуто о графе Войновиче весьма оскорбительно. Я столь верного службе его императорского величества и исправного офицера отнюдь ни в чем не подозреваю и посылаю с сим и с прочими к вам письмами нарочно правящего при мне должность адъютанта флота лейтенанта Балабина и приказал ему обо всем осведомиться. Долгом поставляю еще напомянуть вашему превосходительству, ежели на письма мои в рассуждении капитуляции и всех принадлежностей не получу удовлетворение, непременно обо всем со всякой подробностью всеподданнейше донесу его императорскому величеству, но надеюсь, что по существующей между дворами совершенной дружбе таковых неприятных происшествий до разбирательства высочайших дворов вы не допустите…»

На другой день, 8 (19) ноября 1799 г., Ушаков получил точное извещение о сдаче Анконы, состоявшейся 2 (13) ноября. Ушаков немедленно написал обо всем Павлу I:

«После всеподданнейшего донесения моего вашему императорскому величеству сего ноября 7-го дня о переписке австрийского генерал-лейтенанта Фрелиха и флота капитана и кавалера графа Войновича, осаждающих с войсками Анкону, 8-го числа получил я рапорт и письма графа Войновича и приложенную при оных капитуляцию о сдаче Анконы, присланную к нему от генерал-лейтенанта Фрелиха. Граф Войнович в письме своем объясняет, что господин Фрелих тайным образом, не уведомя его, учинил с французским генералом Монье о сдаче Анконы сего ноября 2 дня капитуляцию и чрез 24 часа французский гарнизон выступил из крепости. Сия капитуляция прислана к Войновичу для одного только сведения, и войска вашего императорского величества вместе с войсками Блистательной Порты Оттоманской, с давнего времени осаждающие Анкону и приведшие оную до последней уже крайности, при всех надлежащих законных правах победителем от капитуляции и от договоров с французами отдалены, даже о правах, им надлежащих, в капитуляции не помянуто, кроме что в прелиминарном пункте, опробованном генерал-лейтенантом Фрелихом, сказано: французы для того с командующим союзных войск не хотят сделать капитуляцию, будто бы не выполнена им капитуляция, сделанная о сдаче Фано, но ясно заметно, что сие учинено несправедливо и для единственной пользы французов и генерал-лейтенанта Фрелиха: первые не имели надежды по данному от меня предписанию графу Войновичу получить от него столь величайшие выгоды, каковы даны им оною капитуляциею, а генерал-лейтенант Фрелих воспользовался отдалением войск союзных от всех почестей, им надлежащих. Вошед в Анкону с войсками, старается все взятое в плен и в призы завладеть и удержать за собою, даже в письме к графу Войновичу объяснил назначение квартир союзным войскам в Фано и Сенигалии. По таковых последствиях граф Войнович послал флотилию в Анконскую гавань и приказал поднять флаг вашего императорского величества на моле и на всех пленных кораблях и прочих судах, которые после ночного времени при рассвете и подняты (прежде нежели были какие другие) по праву блокирования эскадрою оную гавань и удержания их от вывода из оной, также приказал командующему десантными войсками войти в крепость и поднять флаг вашего императорского величества вместе с флагами австрийскими, а сие также исполнено. Вторым письмом граф Войнович доносит, что дал он повеление флота капитану Мессеру и лейтенанту и кавалеру Ратманову с назначенными к ним офицерами сего ноября 4-го дня описать все состоящие в Анконе суда и гавань, но генерал-лейтенант Фрелих к тому оных не допускает; флаги российские на всех судах и в гавани подняты и караулы поставлены, но он требовал, чтобы везде спустить поднятые везде флаги, и уведомляет, что послал к своему двору эстафет и до получения на оной ответа ни к чему допустить не намерен. О чем с глубочайшим благоговением вашему императорскому величеству донося, рапорт флота капитана графа Войновича и приложенную капитуляцию, тож два письма означенных последствиях, ко мне доставленное в оригинале, всеподданнейше доношу и ожидаю об Анконе, о пленных в оной кораблях и прочих судах, о магазинах и о разных припасах и материалах, принадлежащих французам, высочайшей конфирмации вашего императорского величества, а затем, когда посланный от меня флота лейтенант Балабин из Анконы возвратится и какие еще обстоятельные сведения мною получены будут, старание иметь буду за сим же всеподданнейше представить».

Павел одобрил действия Ушакова и приказал Коллегии иностранных дел обратиться с протестом к австрийскому двору. В Вене, очевидно, нашли, что Фрелих слишком уж торопится и что русские еще, пожалуй, могут понадобиться. Ретивый генерал был смещен и даже отдан под суд, ничем дурным для него впрочем не окончившийся.




9. Русские под Генуей


Как уже было сказано, Ушакову пришлось послать часть своих сил к Генуе в помощь австрийцам, долго и совершенно безуспешно ее осаждавшим.

Австрийский гофкригсрат так же точно не хотел пускать Суворова к Генуе, как на юге Нельсон не хотел пускать Ушакова к Мальте. И так же, как англичане бесконечно долго осаждали Мальту, так и австрийцы бесконечно долго осаждали Геную. Но поддержка со стороны русских эскадрой и небольшим десантом могла казаться гофкригсрату, с одной стороны, очень желательной, а с другой - вполне, так сказать, безопасной в смысле возможности захвата русским союзником этого богатого и крайне важного пункта.

Генуя захвачена была французами еще при первом завоевании Северной Италии генералом Бонапартом. Взять Геную можно было не с моря и не флотом, а с суши силами пехоты. На суше же австрийцы не имели русской помощи, и поэтому ничего у них не выходило. Шел месяц за месяцем, а Генуя держалась.

Руководил осадой (к моменту прибытия Пустошкина) австрийский генерал Кленау-один из множества австрийских военачальников, которых, по известному выражению Суворова, относившемуся к австрийцам, отличала «привычка битыми быть». Генерал Кленау тоже никак не мог избавиться от этой вредной привычки.

Прибыв под Геную со своей эскадрой, вице-адмирал Пустошкин «был обнадежен, что Генуя в скорости взята будет». На самом же деле Генуя была занята только 24 мая (4 июня) 1800 г., когда у генерала Массена, оборонявшего город, истощились все припасы, причем уже через полторы неделя после этого Бонапарт разгромил австрийцев при Маренго и Генуя тотчас же была возвращена французам. До всех этих событий было еще очень далеко летом и осенью 1799 г., когда генерал Кленау убеждал Пустошкина в близости австрийской победы. Кленау просил о высадке русского десанта в помощь австрийской сухопутной армии. Пустошкин войск не имел и мог высадить лишь батальон в 200 человек. У австрийцев было несколько тысяч человек. Предпринятый штурм французы отбили. Австрийцы были жестоко разбиты, они потеряли, как донес Ушаков царю, «до трех тысяч человек, в том числе более взятых в плен, чем убитых». Очень характерна одна деталь: разбежавшаяся австрийская армия бросила маленький русский отряд на произвол судьбы. У русских оказалось выбывшими из строя 75 человек, в том числе убитыми 38, ранеными 18 и взятыми в плен 19. Пустошкин донес, что русский отряд «оказал отличное мужество и храбрость». Весьма показательно, что при позорнейшем поведении австрийцев весь русский отряд не был перебит или взят в плен.

Сражались русские превосходно. «При местечке Сестрин (sic!-Е. Т.) я на гребных судах наш десант перевез на корабль и еще цесарцев вышеписанных 48 человек не без трудности и могу доложить по справедливости в сем случае весьма доволен исправностью и усердием к службе его величества» своих моряков, благополучно спасавших заодно также и разбитых австрийцев («цесарцев»): «сие случилося в ночное и мрачное с мокротою время, а притом со стороны открытого моря», добавляет Пустошкин в своем рапорте Ушакову.

Пустошкин вернулся со своей эскадрой в Мессинский пролив лишь весной 1800 г., когда Павел вышел из второй коалиции и, к большому, вероятно, удовольствию Пустошкина, повелел «впредь никакого содействия с австрийскими войсками не иметь». В связи с этим Пустошкин отбыл к Ушакову, уже снова стоявшему со своей эскадрой у Ионических островов.

Донесения Ушакова об из ряда вон выходящем по наглости поведения австрийцев под Анконой и об их позорной трусости под Генуей поступили в царский кабинет как раз тогда, когда стала выявляться истинная суть предательских действий Австрии относительно русских в течение всего похода Суворова вообще, а в частности после великой его победы под Нови. Все это складывалось в довольно законченную общую картину. Выход России из второй коалиции постепенно назревал. Психологически и политически он становился неизбежным еще до того, как в Петербург пришли известия о внезапном возвращении Бонапарта из Египта, о последовавшем спустя три недели после этого события низвержении Директории (переворот 18 брюмера 1799 г.) и об установлении во Франции суровой военной диктатуры первого консула. Все эти новые впечатления вскоре заставили Павла и его советчика Ф. В. Ростопчина думать о новой ориентации русской внешней политики. До «дружбы» между парижским и петербургским самодержцами было пока еще далеко, но разрыв союза с Австрией, а спустя некоторое время и с Англией, был предрешен, как было предрешено и отозвание в Россию Суворова и Ушакова.

Впрочем, Ушаков не сразу получил приказ о возвращении в Черное море. Адмиралу велено было сначала покинуть Италию и возвратиться к Ионическим островам, где с ним Пустошкин и соединился.

Любопытно отметить разительное сходство поведения англичан касательно русских в отношении Мальты с поведением австрийцев при действиях под Генуей. Австрийцы не хотели, чтобы Суворов шел под Геную, и старались его «спустить с гор» в Швейцарию; вместе с тем они взывали все время к тем же русским о помощи. Так же точно поступали и англичане. Мы видели, как Нельсон противился походу эскадры Ушакова к о. Мальта. Но когда наступила уже поздняя осень 1799 г., когда Ушаков к концу декабря ушел совсем из Италии к Ионическим островам, а Мальта все не сдавалась, Нельсон круто переменил фронт и стал просить русских о помощи.

«Дорогой мой сэр! Мальта - всегда в моих мыслях и во сне и наяву!»- скорбел он перед русским представителем в Палермо Италинским. Нельсон напоминал русскому представителю, «как дорога Мальта и ее орден русскому государю». Русская помощь была так нужна, что Нельсон пустился на явную хитрость: лишь бы русские пришли и взяли Мальту, а ведь потом можно, признав «дорогой сердцу русского царя» Мальтийский орден под царским гроссмейстерством, фактически Мальту прибрать к британским рукам. Прося помощи от начальника сухопутных сил на Минорке, Нельсон писал генералу Эрскину: «Дорогой сэр Джемс! Я в отчаянии относительно Мальты… Двух полков в течение двух месяцев при русской помощи будет достаточно, чтобы дать нам Мальту, освободить нас от врага, стоящего у наших дверей, удовлетворить русского императора, защитить нашу торговлю на Леванте…» Не зная, как лучше подольститься к Павлу, Нельсон послал царю, «как гроссмейстеру Мальтийского ордена», детальный рапорт об осаде Мальты и в самых льстивых, смиренных тонах просил царя пожаловать за великие заслуги орденские отличия капитану Боллу (руководителю осады Мальты) и… Эмме Гамильтон!

Но все эти ухищрения не помогли. Нельсону следовало спохватиться раньше. Раздраженный Павел уже отвернулся от союзников.




10. Возвращение на Ионические острова. Конец средиземноморской экспедиции адмирала Ушакова


7 (19) января 1800 г. Ушаков, покинув Италию, пришел со своей эскадрой к о. Корфу. Военные действия русского флота в Средиземном море окончились.

Нелегко было на душе у адмирала. Он увидел, что заслуги его моряков и его собственные не оценены по достоинству. Не только в недостаточности наград, в небрежности и скупости правительства было дело. Изменчивая политика неуравновешенного, действовавшего порывами Павла I направлялась в 1800 г. уже по совсем иному руслу. Вчерашние друзья и союзники становились противниками, вчерашний враг понемногу превращался в союзника, и подвиги Суворова на суше и успехи Ушакова на Средиземном море постепенно утрачивали свое значение в глазах двора и правительственных сановников.

Если Павел оказался крайне скуп на награды для Ушакова, то он обнаружил большую щедрость по отношению к кардиналу Руффо, который со своей шайкой монархических бандитов, преданных святой едино-спасающей католической церкви и династии Бурбонов, прославился неслыханными гнусностями, жестокостью и грабежом по отношению ко всем бывшим республиканцам. По-видимому, царь учуял что-то неладное в письме Ушакова, где в осторожных выражениях все-таки рекомендовалось прекратить, наконец, белый террор в Неаполе и где адмирал окольными путями давал почувствовать, что хорошо бы самому Павлу Петровичу написать об этом Фердинанду. А уж зато кардинал Руффо был. в глазах царя выше всяких подозрений в мирволении к бунтовщикам. Поэтому, как бы в укор и в назидание Ушакову, царь пожаловал кардиналу Руффо и восторженный «всемилостивейший» рескрипт, восхвалявший его «подвиги», и орден Александра Невского, и звезду Андрея Первозванного, награду, выше которой не знала Российская империя. Вот только Нельсон, не постеснявшийся письменно выпрашивать у Павла высокой русской награды для Эммы Гамильтон, несколько опоздал со своим домогательством, так как царь очень уж стал сердиться на англичан. Иначе и Эмма тоже оказалась бы награжденной выше Ушакова за свои капитальные заслуги перед Российской империей, которые за ней, несомненно, открыли бы без малейшего труда, по первому мановению свыше, окружавшие царя Кутайсовы. То ли еще случалось при дворе Павла Петровича!..

Ушаков видел, что он и его экспедиция уже мало кого интересуют в Петербурге, и это его явно волновало и обижало.

Раздражали Федора Федоровича и турки своей вороватостью, полной бессовестностью в служебных отношениях, своими поползновениями приписать себе несуществующие заслуги. Возмущением и гневом проникнуто следующее письмо его к В. С. Томаре, откуда приводим характерные выдержки:

«…турки ни в каких работах нам не помогали, а на всех батареях, сколько их ни было в самое жестокое, худое, дождливое и грязное время, все работы проводили одни наши служители, великим числом находясь при оных беспрерывно. Они всякой день переделывали и починивали станки, леса доставали весьма в отдаленных местах, рубили и переносили их на себе, словом сказать, служители наши замучены были в беспрерывных работах, а турки были только зрителями: ни один из них ни за топор, ни за кирку, ни за лопатку не принялся. Служители мои все были ободраны: обувь и платье, все, так сказать, на них исчезло, на часть полученных денег купил я им капоты и обувь и тем сохранил их в здоровьи и они через то удержали батареи. Не низость ли начальников турецких вступаться и злословить нас таковыми неприличностями?

Кто взял Корфу кроме меня? Я честь им только делал и делаю для сохранения дружбы! Я с моим кораблем, не говоря уже о прочих, при взятии острова Видо подошел к оному вплоть к самому берегу и стал фертоинг против двух самых важных батарей, имеющих в печках множество приготовленных каленых ядер, на малый картечный выстрел от оных, и с помощью моих же нескольких фрегатов, около меня ставших, оныя сбил; защитил фрегат их, который один только и был близко батарей, и, не успев лечь фертоинг, оборотился кормою к батареям; прочие корабли мои фрегаты збили другие батареи, турецкие же корабли и фрегаты все были позади нас и не близко к острову; ежели они и стреляли на оный, то чрез нас и два ядра в бок моего корабля посадили с противной стороны острова. Я не описал этого в реляции для чести Блистательной Порты, для сохранения и утверждения более и более между нами дружбы. Ежели Капитан-паша или другой турецкий начальник таким образом возьмут боем подобную крепость, как Корфу, чтобы они с нее не взяли? Ежели бы они не интересовались и тогда ничего я бы им не оказал, кроме похвальбы их дела, и более еще имел бы с ними дружбы, но вместо этих денег, которые я употребил на покупку людям капотов и обуви. В острове Корфу на берегу, близко деревни Апотомо, у пристани соленых озер, были два превеликие бунта соли, покрытые черепицею, и одна магазина (sic!-Е. Т.) полнонасыпанная; турки расположились около их, сделали торг по приказанию начальников и всю соль распродали, я оставил им все это на их волю, в замену вышеозначенных денег; сия продажа соли более стоит, нежели те деньги, какие мне доставлены; словом, я не интересовался нигде ни одной полушкою и не имел надобности. Всемилостивейший государь мой император и его султанское величество снабдили меня достаточно на малые мои издержки. Я не живу роскошно, потому и не имею ни в чем нужды с моей стороны, и еще уделяю на расходы бедным и к приветствию разных людей, которые помогают нам усердием своим в военных делах; не имею этой низости, - как злословит меня капитан-паша, потворствуя. можно сказать,человеку,действительно по справедливости долженствующему быть наказану наижесточайше».

Матросов и солдат Ушакова даже кормить сколько-нибудь сносно забывали. Еще перепадало кое-что тем его кораблям, которые были с ним с самого начала в экспедиции, вновь же пришедшие эскадры - Карцова и Пустошкина - не принимались во внимание. Ни припасов не присылали, ни денег, которые были необходимы для закупки провианта. «Союзники» тоже либо не выполняли в этом отношении своих обязательств, либо всячески норовили сократить поставки. Жизненной правдой дышит тот рапорт-жалоба, с которым Ушаков обратился к императору Павлу 27 апреля (9 мая) 1800 г. Никакие повествования не дадут читателю такой яркой и ясной картины, как этот документ. Вчитавшись в него, мы понимаем, почему Ушаков решился на такой шаг, который по тогдашним обстоятельствам таил в себе немало опасностей.

«Вашему императорскому величеству всеподданнейше доношу. В рассуждении провианта надеялся я, что Блистательная Порта все эскадры будет довольствовать своим провиантом; но полученные мною ныне письмом из Константинополя полномочный министр кавалер Томара уведомляет, что Порта одну только эскадру, которая под моим начальством прошла через Константинопольский пролив, довольствует, а эскадры вице-адмиралов Пустошкина и Карцова, полагает, должно быть, продовольствием не на ее содержании и отпуску ко мне провианта на них не полагается. По сие время же находящиеся в отдалении от меня эскадры довольствовались провиантом, состоявшим на них при отправлении из Корфу, а затем, по недоставлении к ним, покупали на эскадры: вице-адмирала Пустошкина в Ливорно, на фрегаты, при Анконе находящиеся, Триесте, на фрегаты же, при Неаполе состоящие, получают из Неаполя да и я в бытность мою с эскадрами в Мессинии и в Неаполе, как и прежде всеподданнейшим рапортом от меня донесено, небольшое количество провианта получил от неаполитанского правительства и на их ли счет оной или должны будем мы заплатить, как положено будет, мне неизвестно. Ныне же провиантом довольствуются эскадры, от меня снабжаемы, тем только, которой я получаю от Блистательной Порты обще с тем, который в прошлом году прислан был из черноморских портов. Сего весьма было бы не достаточно, но как от Порты неполное число ко мне провианта доставлялось и долго привозу его не было, потому оставалось некоторое количество в заслуге служителям и на деныциков штаб- и обер-офицерам, ибо они натурою провианта не получают; сие количество частью и способствовало к продовольствию других эскадр, но чрез то служителей заслуженной ими провиант и офицеров за деныциков по окончании кампании должно будет удовольствовать деньгами по расчету сколько им следовать будет».

Хуже всего было то, что эскадру оставили буквально на произвол судьбы, то есть расхитили отпущенные на нее средства и истребили, заметая следы воровства. всякие документы, по которым можно было бы доискаться до истины: «Ныне же, ежели эскадры возвращением к своим портам замедлятся и долго пробудут в здешнем краю, провиант на них к продовольствию откудова получать предписание не имею, равно и три гренадерские батальона, под командою князя Волконского третьего состоящие, довольствуются провиантом выдачею им сухарей и крупы от меня же из получаемого от Порты, и об них на продовольствие провиант откудова получать повеления не имею и впредь чем довольствовать провианта у меня будет недостаточно, также и деньги на покупку оного в отпуск ко мне не положено; деньги на покупку провиантов и на исправление кораблей задерживаются из сумм, какие у меня случаются по кредитивам из Константинополя, переводимые из получаемых, полномочным министром Томарою от Блистательной Порты и частью из переводимых же на жалованье служителям, через что, не имея потребного количества наличных денег, выдачи служителям жалованья за многое уже время не было.

Надлежащих же верных отчетов по отдаленности от меня эскадр до соединения их со мною по разным обстоятельствам сделать невозможно и все счеты о издержках сделаны будут по соединении со мною.

А между тем денег в немалом количестве на разные потребности будет весьма недостаточно. Заимствуюсь я из разных мест по тем же кредитивам, но и по оным из отдаленных мест получать средств не имею. Осмеливаюсь всеподданнейше просить ваше императорское величество о высочайшем повелении, откудова провиант получать должно на эскадры вице-адмиралов Пустошкина и Карцова и на батальоны гренадерские, под командою князя Волконского третьего состоящие, и о денежной казне на экстраординарную сумму на исправление и снабжение эскадр многими потребностями, которые по необходимости в разных местах частию покупаются. Такелаж и прочие припасы и материалы ожидаются в доставление из черноморских портов».

Таково было снабжение ушаковских моряков в их долгом боевом походе…

Если бы не островитяне Корфу, Занте, Цериго, Кефалонии, восторженно встретившие вернувшуюся к ним из Италии русскую эскадру, то продовольственное положение русских моряков и солдат было бы критическим.

С 7 (19) января до 6 (18) июля 1800 г. Ушаков пробыл на Корфу. Эти месяцы были периодом сплошного триумфа. «Спасителю всех Ионийских островов»- значилось на медали с портретом Ушакова, которую выбили на о. Кефалония. В многочисленных грамотах (от о. Занте и других) восхвалялись дела русского флотоводца, выражалась ему благодарность за великодушие и за избавление населения от иноземных завоевателей.

Таким же триумфальным было возвращение Ушакова через Константинополь в Черное море. Султан лично благодарил Ушакова. Английский представитель и Другие посланники явились к адмиралу на корабль с визитом.

Довольно долго пробыв в Константинополе, Ушаков в конце октября 1800 г., т. е. через четыре с половиной месяца после выхода с о. Корфу, привел эскадру в Севастополь.




11. Последние годы службы, отставка и смерть адмирала Ушакова


На этом и окончился в сущности славный боевой путь Ушакова.

Хотя Мордвинов уже не был во главе Черноморского флота к моменту возвращения Ушакова из Средиземноморской экспедиции, но от этого ни Черноморскому флоту, ни Ушакову легче не стало.

Главным командиром Черноморского флота (или, как тогда говорили, «Черноморских флотов»-корабельного и гребного) вместо Мордвинова был назначен адмирал Виллим Фондезин. Этих Фондезинов было двое, и известны они были во всем флоте по крылатому слову хорошо разбиравшейся в людях Екатерины II: «тот виноват перед отечеством, кто обоих Фондезинов в адмиралы ввел». Фондезин ненавидел Ушакова почти так же, как Мордвинов, и по той же причине: по обычной вражде бездарности к таланту.

С прибытием в Черное море Ушаков по существу оказался не у дел. Мы уже не видим его ни командующим флотом, ни старшим членом Черноморского адмиралтейского правления. Единственным его занятием является сдача хозяйственных и денежных отчетов и дел по экспедиции и тягостные канцелярские сношения с тыловыми органами флота. На этой работе его застает смерть Павла.

С началом нового царствования во главе морского управления снова оказались враги Ушакова. Мордвинов, назначенный в 1802 г. сперва вице-президентом Адмиралтейств-коллегии, а затем и морским министром, поспешил выжить Ушакова с Черноморского флота. В том же году Ушаков был переведен на береговой, не имевший военного значения пост главного командира гребного флота и начальника флотских команд в Петербурге.

Талантливые деятели стали не нужны, высшие посты в руководстве и управлении флотом оказались в руках Мордвиновых, Фондезинов, Траверсе и им подобных бюрократов и царедворцев.

Но хуже всего было то, что как раз в это время, в первые годы царствования Александра, в русских правящих сферах одерживает верх мнение о малой полезности флота для России вообще. Традиция заветов Петра Великого, поддержанных с таким блеском во второй половине XVIII столетия Спиридовым, Грейгом, героями Чесменской экспедиции, блестящими подвигами Ушакова сначала в Черном море, а потом в Средиземном,-эта традиция, на которую не посягал даже взбалмошный, неуравновешенный Павел, начинает при Александре тускнеть и забываться. Многое этому способствовало. Из развертывавшихся в Европе грандиозных событий в Петербурге делались такие скороспелые выводы: у Англии первоклассный флот, а что она сделала? Ничего она не может поделать против Бонапарта, у которого флот плох, но зато сухопутная армия превосходна. Россия - не морская держава, - и не флот, а армия спасет ее от опасности и т. д.

Император Александр, которого льстецы считали компетентным в руководстве и организации сухопутной армии единственно по той причине, что он абсолютно ничего не понимал в морском деле, создал в 1802 г. Особый Комитет по образованию флота, и уже в самом названии этого учреждения и в наказе ему заключалась вопиющая, несправедливая, презрительная мысль, якобы флота у России вовсе нет: наказ повелевал Комитету принять меры «к извлечению флота из настоящего мнимого его существования к приведению оного в подлинное бытие». Председатель Комитета, дилетант в морском деле, Александр Романович Воронцов полагал, что России вовсе не нужно быть сильной морской державой: «в том ни надобности, ни пользы не предвидится». Тот же Воронцов весьма авторитетно заявлял Александру: «Посылка наших эскадр в Средиземное море и другие дальние экспедиции стоили государству много, делали несколько блеску и пользу никакой».

Опровергнуть эту явную ложь Ушакову ничего бы не стоило. Освобождением и управлением Ионических островов (вплоть до 1807 г., когда в Тильзите Александр I уступил Наполеону эти острова) Россия приобрела опорный пункт на Средиземном море, очень повысила свой престиж среди всех прибрежных держав, а также среди греков и славян Балканского полуострова, и снискала себе не «несколько блеску», а большую славу, которая держалась долго и была тем «невесомым», но реальным приобретением, теми моральными «impon-derabilia», «невесомостями», которыми самые трезвые, самые реальные дипломаты вроде Наполеона I, вроде Бисмарка, вроде А. М. Горчакова всегда очень и очень дорожили. Ложью было и утверждение о том, что экспедиция в Средиземном море «дорого стоила».

Ушаков мог бы ответить Комитету, что он не потерял во время этой экспедиции ни одного корабля, ни от врагов, ни от бурь, а еще добыл трофеи: шестнадцать судов и галер противника (среди которых были один линейный корабль и один фрегат). Людские потери, считая с ранеными (составлявшими подавляющее большинство), были равны 400 чел. За это время на Ионических островах и в Южной Италии, а также близ Анконы - двенадцать крупных и мелких укреплений, считая тут и первоклассную крепость (точнее две крепости) на о. Корфу, были взяты штурмом и осадой. Если Александр Павлович пожалел, повинуясь своему чувствительному сердцу, 400 человек, выбывших из строя у адмирала Ушакова, то почему же он ни в малейшей степени не пожалел, например, двадцати тысяч русских солдат, убитых и раненых в один только день 8 февраля 1807 г. на кровавом поле побоища под Прейсиш-Эйлау во время долгой войны, затеянной во имя спасения прусского короля Фридриха-Вильгельма III, который, спустя пять лет, в качестве верного союзника Наполеона посылал своих пруссаков грабить Россию?

Но ни в 1802 г., ни в 1807 г., ни позже Ушаков этих вопросов не задал и не мог задать царю по той простой причине, что в высшие сферы он не был вхож, и, например, в Комитет А. Р. Воронцова приглашен вовсе не был. Но зато в этот Комитет были приглашены Мордвинов, и Виллим Фондезин, и тому подобные лица. Еще получше других из членов этого Комитета, пожалуй, был П. В. Чичагов, позднейший злополучный (и в самом деле приводивший много аргументов в свое оправдание) виновник или один из виновников удачи Березинской переправы Наполеона, герой знаменитой крыловской басни «Щука и кот».

Все эти члены Комитета, которым уже никак не привелось самим снискать для России «несколько блеску», не сочли нужным пригласить в свою среду знаменитого адмирала, овеянного славой многих блестящих подвигов.

Нужно ли удивляться, что, как только Н. С. Мордвинов стал министром «морских сил», карьера Ушакова немедленно окончилась. Его выжили сейчас же: он, великий флотоводец, морской Суворов, создатель новой тактики корабельного флота, был назначен начальствовать гребным флотом, уже заканчивавшим свое существование, и береговыми командами в Петербурге, а на принадлежавшее ему по праву место командующего Черноморским флотом был назначен французский эмигрант, один из тех ничтожных трусов, попрошаек и авантюристов, которых прикармливал русский двор с первых же лет французской революции,- маркиз де Траверсе. Именно этот тип и был впоследствии многократно изображен Салтыковым-Щедриным в образе французского эмигранта маркиза Сакрекокэн-соломенные ножки и т. п.

Сначала этот пошлый и абсолютно бездарный проходимец, бивший по щекам старых инвалидов, разорял Черноморский («ушаковский») флот, а впоследствии Александр I, на которого почему-то маркиз де Траверсе производил самое отрадное впечатление, дал ему возможность, в качестве министра, разорять уже и весь русский флот в полном составе.

Глубоко обиженный и болезненно затронутый пренебрежением к флоту вообще и явным забвением его заслуг в частности, Ушаков еще четыре года оставался на службе.

На глазах Ушакова шел процесс разложения и упадка флота, обреченного на бездействие. Началось все возрастающее в ущерб морской службы увлечение солдатской строевой муштрой, плавания почти прекратились, постройка новых кораблей замерла. С материальным упадком флота началось и его моральное разложение.

Бессильный помешать этому, Ушаков в конце 1806 г. подал в отставку, написав в своем прошении о ней не только о «телесной», но и «душевной» болезни.