7

Re: Сафон Карлос Руис - Сентябрьские огни

— Когда мы с тобой в последний раз говорили о мальчиках? — спросила мать.

— Когда мне исполнилось семь лет и наш сосед Клод уговорил меня отдать ему юбку в обмен на штаны.

— Маленький паршивец.

— Ему было всего пять, мама.

— Если они таковы в пять, то представь, какими они становятся в пятнадцать.

— Шестнадцать.

Симона вздохнула. Шестнадцать лет, подумать только. Дочь собиралась уплыть со старым морским волком.

— Тогда мы ведем речь о взрослом человеке.

— Он всего на год с хвостиком старше меня. Когда ты перестанешь меня опекать?

— Ты желторотый птенец.

Ирен снисходительно улыбнулась матери. Надсмотрщика из Симоны не получилось бы.

— Успокойся, мама. Я знаю, что делаю.

— Это меня и пугает.

Яхта проскочила тесное устье бухточки. Исмаэль отсалютовал, приветствуя дам с палубы. Симона смотрела на юношу, настороженно вскинув брови.

— Почему бы ему не подняться сюда? Ты бы нас познакомила.

— Мама…

Симона сдалась. В конце концов, она и не надеялась, что подобная уловка сработает.

— Ты хочешь от меня что-нибудь услышать? — спросила Симона, явно капитулируя.

Ирен поцеловала мать в щеку.

— Пожелай мне хорошо провести день.

Не дожидаясь ответа, Ирен побежала к пристани. Симона наблюдала, как дочь ухватилась за руку незнакомца (на ее придирчивый взгляд, на мальчика он совсем не походил) и прыгнула на борт яхты. Когда Ирен повернулась и помахала матери, Симона выдавила улыбку и махнула в ответ. Она следила, как яхта удалялась по направлению к лагуне, залитая яркими умиротворяющими лучами солнца. На перилах веранды сидела чайка — возможно, тоже мать, переживавшая трудный момент, — и смотрела на женщину со смирением во взоре.

— Несправедливо, — обратилась Симона к чайке. — Когда дети рождаются, никто не предупреждает, что потом они начинают делать то, что когда-то давно делал ты сам.

Птицу нисколько не тронули ее сетования, и она последовала примеру Ирен: расправила крылья и улетела. Симона посмеялась над своей наивностью и решила, что пора отправляться в Кравенмор. «Работа лечит все», — подумала она.


Яхта легко скользила по волнам. Берег незаметно превратился в тонкую светлую линию, отделявшую землю от неба. Восточный ветер наполнял паруса «Кеанеос», и нос яхты рассекал хрустальную, сверкавшую изумрудными бликами поверхность воды, сквозь которую просвечивало дно. Весь опыт морских путешествий сводился у Ирен к короткому плаванию от Английского пляжа к мысу, совершенному несколько дней назад. И теперь девочка с замиранием сердца созерцала завораживавшую красоту лагуны, которая открылась с новой точки зрения. Дом-на-Мысе уменьшился до размеров белой точки среди скал, а разноцветные фасады городских домов мерцали в лучах, отражавшихся от поверхности моря. Вдали спешили к горизонту последние тучи, догоняя грозовой фронт. Ирен смежила веки и прислушалась к голосу моря. Когда она снова открыла глаза, картина осталась прежней. Окружавшая девочку красота была настоящей.

После того как яхта легла на курс, у Исмаэля не осталось других дел, кроме как разглядывать Ирен, совершенно околдованную великолепием морского простора. С научной дотошностью Исмаэль начал изучение с белых, не тронутых загаром лодыжек. Неторопливо и добросовестно он проложил маршрут дальше, вплоть до первой остановки, задержавшись взглядом на верхней части бедер, которую с необычайной дерзостью обвивала тонкая ткань юбки. Тогда юноша продолжил путешествие, в полной мере оценив удачную топографию стройного девичьего тела. Исследование заняло бесконечно много времени. Неожиданно встретившись глазами с Ирен, Исмаэль сообразил, что подробный осмотр не остался для нее не замеченным.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— О ветре, — солгал он как ни в чем не бывало. — Ветер меняется, смещается в южном направлении. Такое происходит, когда идет шторм. Я подумал, что тебе понравится, если мы сначала сплаваем за мыс. Зрелище потрясающее.

— Зрелище чего? — невинно спросила Ирен.

Теперь сомнений не оставалось. Исмаэль понял, что девушка над ним подшучивает. Не обращая внимания на ее шпильку, он повел яхту к крайней точке течения, которое огибало рифы в миле от мыса. Как только судно миновало порог, перед ними открылось безграничное пространство широкого пустынного и дикого пляжа. Он простирался до границы голубоватой дымки, курившейся вокруг горы Сен-Мишель — крепости, окутанной туманной пеленой.

— Это Черная лагуна, — пояснил Исмаэль. — Она получила такое название потому, что глубина здесь намного больше, чем в Голубой лагуне. Там белое песчаное дно и всего метров семь-восемь ниже уровня воды. Эллинг.

Морская терминология была пустым звуком для Ирен, но первозданная красота этого места вызывала у нее благоговейное чувство, и от восторга по коже бежали мурашки. Ее внимание привлекла глубокая каверна в скале, похожая на отверстую пасть хищника, пытавшегося выпить море.

— За рифами небольшая овальная бухта. Течение туда не доходит, и с морем бухточка соединяется узкой расселиной. С противоположного ее края находится Пещера Летучих Мышей. Видишь, туннель, уходящий в толщу утеса? Говорят, в 1746 году буря прибила к этим скалам пиратский галеон. Останки корабля и пиратов и по сей день лежат там на дне.

Ирен недоверчиво посмотрела на спутника. Исмаэль, наверное, был неплохим капитаном, но по части вранья недалеко ушел от юнги.

— Истинная правда, — настаивал Исмаэль. — Иногда я ныряю в гроте. Пещера углубляется в скалы и тянется до бесконечности.

— Покажешь? — спросила Ирен, притворившись, будто поверила нелепой истории о пиратах-призраках.

Исмаэль слегка покраснел. Ее слова сулили продолжение приключения. И содержали намек на обязательство. Одним словом, он услышал сигнал опасности.

— Там полно летучих мышей. Отсюда и название, — предупредил юноша, не в силах придумать более убедительного возражения.

— Обожаю летучих мышей. Лапочки с крыльями, — откликнулась она, как и прежде, посмеиваясь над ним.

— В любое время, когда захочешь, — сказал Исмаэль, без боя сдавая позиции.

Ирен радостно улыбнулась ему. Ее улыбка повергла его в смятение. На несколько мгновений он забыл, какой дует ветер, и был готов согласиться, что киль — это какие-то сладости. Хуже всего, что девушка догадывалась о его состоянии. Пора менять курс. Крутанув штурвал и маневрируя парусом, Исмаэль резко развернул яхту, сильно накренив ее, так что волна лизнула кожу Ирен. Холодный язык моря. Девочка вскрикнула, хохоча. Исмаэль тоже улыбнулся. Юноша пока плохо разобрался, что такого особенного увидел в ней, но твердо знал одно: от нее было невозможно отвести глаз.

— Держим курс на маяк, — объявил он.

Несколько мгновений спустя «Кеанеос» оседлала течение. Невидимая рука ветра толкала яхту в спину, и она стрелой пронеслась над гребнем подводных рифов. Исмаэль почувствовал, что Ирен крепко держит его за руку. Яхта летела как на крыльях, едва касаясь воды. В кильватере за ними стелилась гирлянда белой пены. Ирен повернулась к Исмаэлю и обнаружила, что он снова смотрит на нее. На миг глаза юноши окунулись в омуты ее глаз, и девочка почувствовала нежное пожатие его руки. И границы реальности тотчас отодвинулись далеко-далеко.


Поздним утром Симона Совель переступила порог личной библиотеки Лазаруса Жана, занимавшей огромный овальный зал в сердце Кравенмора. Бесконечная книжная вселенная возносилась витой вавилонской башней к стеклянному своду с цветными витражами. Тысячи неведомых и загадочных миров сходились в этом необъятном книжном соборе. Симона замерла на миг, ошеломленная зрелищем. Ее взор как магнитом притягивала курившаяся дымка, прозрачными клубами поднимавшаяся к куполу. Только минуты через две женщина заметила, что находится в библиотеке она не одна.

Человек в безупречном костюме сидел за письменным столом под конусом света, падавшим вертикально от стеклянного свода. Услышав шаги, Лазарус поднял голову. Он закрыл книгу, которую читал, — старинный фолиант, переплетенный в черную кожу, — и приветливо улыбнулся Симоне. Улыбкой теплой и дружелюбной, побуждавшей улыбнуться в ответ.

— О, мадам Совель. Добро пожаловать в мое скромное убежище, — промолвил он, вставая из-за стола.

— Я не хотела вас отвлекать…

— Напротив, я рад, что вы это сделали, — возразил Лазарус. — Я хотел поговорить с вами о заказе на книги, который я собирался отправить в фирму Артура Фрэнчера…

— Артуру Фрэнчеру, в Лондон?

Лазарус просиял.

— Вы слышали о нем?

— Муж обычно покупал у них книги, когда бывал в Англии. Берлингтон-Аркейд.

— Я чувствовал, что вы идеально подходите для работы у меня в доме. Я не мог сделать лучшего выбора, — заявил Лазарус, заставив щеки Симоны зардеться. — Почему бы нам не обсудить подробности за чашечкой кофе? — предложил он.

Симона смущенно согласилась. Лазарус опять одарил ее улыбкой и вернул толстенный фолиант, который держал в руках, на свое место среди сотен таких же томов. Симона следила за ним, пока он ставил книгу на полку, и машинально прочитала название, написанное на корешке от руки витиеватыми буквами. Оно состояло из одного слова, незнакомого и непонятного: «Doppelgänger».(3 - Букв. «человеческий двойник» (нем.), доппельгангер.)


Незадолго до полудня Ирен различила прямо по курсу неясные очертания островка с маяком. Исмаэль решил обойти его, чтобы с помощью стремительного маневра приблизиться к береговой линии вплотную и пристать в крошечной бухточке, скрывавшейся в глубине острова, скалистого и угрюмого. Ирен благодаря пояснениям Исмаэля уже немного поднаторела в искусстве навигации и элементарной физике ветра. Она послушно следовала указаниям спутника, и, действуя сообща, они преодолели силу течения и проскользнули в узкий канал с отвесными берегами, который вел к старому причалу маяка.

Остров представлял собой всего лишь пустынный утес, выступавший из воды посреди лагуны. На скалах расселилась внушительная колония чаек. Некоторые птицы с явным любопытством следили за чужаками. Но основная часть стаи взмыла в небо. По пути Ирен обратила внимание на старые деревянные постройки, прогнившие под натиском непогоды за те несколько десятков лет, что они простояли заброшенными.

Сам по себе маяк выглядел как изящная башня, увенчанная многогранным фонарем. Башня возвышалась над одноэтажным домиком, бывшим жилищем смотрителя.

— Кроме меня, чаек и пары-другой крабов, здесь много лет никто не появлялся, — сказал Исмаэль.

— Не считая призрака пиратского корабля, — пошутила Ирен.

Юноша подвел яхту к пристани и спрыгнул на берег, чтобы привязать швартовый трос, укрепленный на носу. Ирен последовала его примеру. Надежно пришвартовав «Кеанеос», Исмаэль взял корзинку с едой, которую ему собрала тетя. Мадам Юпер была свято убеждена, что невозможно ухаживать за девушкой на голодный желудок и следует удовлетворять инстинкты в порядке их приоритета.

— Смотри. Если ты любишь истории о привидениях, то это тебя заинтересует…

Исмаэль открыл дверь домика смотрителя и пропустил Ирен вперед. Девочка вошла в старое жилище, и ей показалось, будто она только что шагнула назад во времени на два десятилетия. Комната была подернута туманом, образовавшимся от многолетней сырости, но обстановка оставалась нетронутой. Мебель, десятки книг и предметов находились на своих местах, как будто призрак увел смотрителя нынче на рассвете. Ирен повернулась к Исмаэлю. Девочка выглядела ошеломленной.

— Подожди, ты еще не видела маяк, — сказал он.

Юноша взял подругу за руку и повел ее к винтовой лестнице, которая вела на верхушку башни. После вторжения в заповедное место, затерявшееся во времени, Ирен почувствовала себя непрошеной гостьей и одновременно искательницей приключений, стоявшей на пороге открытия удивительной тайны.

— А что случилось со смотрителем маяка?

Исмаэль ответил не сразу.

— Однажды ночью он сел в лодку и покинул остров. И даже не позаботился захватить свои пожитки.

— Что заставило его так поступить?

— Об этом никогда не рассказывали, — ответил Исмаэль.

— А что думаешь ты? Почему он это сделал?

— От страха.

У Ирен перехватило дыхание. Она бросила взгляд через плечо, ожидая каждое мгновение встречи с призраком утопленницы, скользящим по винтовой лестнице бесплотной тенью с протянутыми к ней когтистыми лапами, с белым как мел лицом и черными кругами вокруг горящих глаз.

— Тут никого нет, Ирен. Только мы с тобой, — сказал Исмаэль.

Девочка неуверенно кивнула.

— Только чайки и крабы, да?

— Именно.

Лестница выходила на площадку маяка, сторожевую вышку над островом, откуда открывалась панорама Голубой лагуны. Ребята ступили на платформу. Свежий ветер и ослепительное солнце рассеяли тени миражей, навеянные обстановкой в домике смотрителя. Ирен глубоко вздохнула, покоренная волшебным зрелищем, которое можно было увидеть только с высоты башни.

— Спасибо, что привез меня сюда, — прошептала она.

Исмаэль кивнул, неловко уводя взгляд в сторону.

— Хочешь поесть? Я умираю с голоду, — заявил он.

Ребята уселись на краю платформы, свесив ноги в пространство, и отдали должное содержимому корзинки. На самом деле они не особенно проголодались, но еда занимала какое-то время руки и мысли, вытесняя остальные.

Голубая лагуна дремала вдали, нежась под лучами полуденного солнца, равнодушная к тому, что происходило на скалистом островке, лежавшем в стороне от большого мира.


Три чашки кофе и целую вечность спустя Симона все еще находилась в обществе Лазаруса, забыв о существовании времени. Обычная дружеская болтовня, с которой все начиналось, превратилась в долгую и содержательную беседу. Они обсудили книги, путешествия, говорили о значимых эпизодах из своего прошлого. Через пару часов Симоне стало казаться, будто она знала Лазаруса всю жизнь. Впервые за много месяцев она осмелилась разбередить душу и поделиться мучительными воспоминаниями о последних днях жизни Армана, ощущая благодатное чувство облегчения. Лазарус слушал ее внимательно, сохраняя почтительное молчание. Он знал, когда необходимо направить разговор в иное русло, а когда лучше позволить реке воспоминаний течь свободно.

Симоне было трудно выдержать дистанцию и продолжать относиться к Лазарусу как к патрону. Она уже воспринимала кукольника как друга, хорошего друга. По мере того как проходил день, Симона осознавала (испытывая целую гамму чувств, от уколов совести до почти девичьего смущения), что в другой ситуации, в другой жизни удивительное родство душ могло бы стать залогом более близких отношений. Тень вдовства и памяти застилала ее внутренний горизонт, словно грозовые облака, плывущие по небу вслед уходящей буре. Точно так же невидимое присутствие больной жены Лазаруса пропитало атмосферу Кравенмора. Незримые свидетели в темноте.

Нескольких часов непринужденного разговора хватило Симоне, чтобы прочитать в глазах кукольника, что его одолевают точно такие же мысли. Но также в них легко читалось и то, что союз Лазаруса с женой вечен и будущее сулит им с Симоной только перспективу дружбы. Крепкой дружбы. Словно сверхъестественная связь вдруг возникла между двумя мирами, которым было предначертано совершать одиночное плавание по волнам памяти.

Золотистый свет, предвестник заката, заполнил кабинет Лазаруса и раскинул между ними сети бликов. Лазарус и Симона молча посмотрели друг на друга.

— Могу я задать вам личный вопрос, Лазарус?

— Конечно.

— Почему вы стали делать игрушки? Мой покойный муж был инженером, и довольно одаренным. Но ваши работы свидетельствуют об огромном таланте. Я не преувеличиваю. Вы это знаете лучше меня. Так почему игрушки?

Лазарус улыбнулся и ничего не сказал.

— Отвечать не обязательно, — поспешно добавила Симона.

Кукольник встал и медленно приблизился к большому окну. Вечернее солнце позлатило его фигуру.

— Это длинная история, — начал он. — Когда я был совсем маленьким, моя семья жила в старинном парижском квартале — квартале Гобеленов. Возможно, вам он известен. Нищий район, застроенный дряхлыми темными зданиями с нездоровой атмосферой для жизни. Серая призрачная цитадель с узкими жалкими улочками. Верите ли, в те времена положение было еще хуже, чем вам могло запомниться. Мы занимали крошечную квартирку в старом доме на улице Гобелен. Часть фасада держали распорки, поскольку стена угрожала обрушиться, но ни одно из семейств, обитавших в доме, не могло позволить себе роскоши переехать в более благополучную часть квартала. Для меня до сих пор является загадкой, как мы все ухитрялись уместиться в той квартире: трое моих братьев и я, родители и дядя Люк. Однако я отклоняюсь от темы…

Я рос одиноким мальчиком. У меня никогда не было друзей. Большинство ребят в квартале интересовались вещами, наводившими на меня скуку. И наоборот, мои увлечения не пробуждали любопытства ни в ком из знакомых. Я научился читать — чудо. И моими друзьями в основном стали книги. Возможно, это встревожило бы маму, если бы у нее не хватало других неотложных забот в доме. Мама всегда считала, что нормальный здоровый ребенок должен бегать по улицам, набираясь ума-разума у окружающих.

Отец терпеливо ждал, пока мы с братьями подрастем, чтобы начать приносить в семью деньги.

8

Re: Сафон Карлос Руис - Сентябрьские огни

Некоторым повезло еще меньше. На нашей лестнице жил мальчик, мой ровесник, по имени Жан Невиль. Жан и его мать ютились в самой маленькой квартирке на первом этаже рядом с вестибюлем. Отец мальчика давно умер от болезни, вызванной хроническим химическим отравлением. Он заработал его на керамической фабрике, где трудился всю жизнь. Обычная вещь. Я узнал эти подробности потому, что со временем остался единственным другом Жана в нашем квартале. Анна, его мать, не разрешала сыну выходить из здания и покидать внутренний дворик. Так что дом сделался его тюрьмой.

За восемь лет до событий, о которых я веду речь, в старой больнице Сен-Кристиан на Монпарнасе Анна Невиль произвела на свет близнецов, Жана и Жозефа. Жозеф родился мертвым. Следующие восемь лет Жан жил под гнетом вины, что он убил брата при рождении. Во всяком случае, он так считал. Мать об этом позаботилась. Дня не проходило, чтобы она не напоминала ребенку, что брат родился мертвым из-за него. Мол, если бы не он, то теперь у нее рос бы замечательный мальчик. Что бы Жан ни делал, ему не удавалось заслужить любовь матери.

Конечно, на людях Анна Невиль проявляла, как и положено, нежность к ребенку. Но за запертыми дверями крошечной квартирки действительность оказывалась совсем иной. Изо дня в день Анна твердила: Жан лодырь, бездельник. Его успехи в школе плачевны. Его достоинства более чем сомнительны. Его движения неуклюжи. И само его существование в общем и целом — проклятие. Вот Жозеф был бы чудесным, трудолюбивым, ласковым… Таким, каким Жану никогда не стать.

Маленький Жан очень скоро уразумел, что это он должен был умереть в мрачной больничной палате восемь лет назад. Он занимал чужое место… все игрушки, которые Анна годами берегла для будущего ребенка, сгорели в печке через неделю после возвращения из больницы. У Жана не было игрушек. Ему запрещали играть. Он их не заслуживал.

Однажды ночью ребенок проснулся от своего крика. Мать подошла к его кровати и спросила, что случилось. Перепуганный Жан признался, что ему приснилась тень, злой дух, который гнался за ним по бесконечному темному коридору. Ответ Анны нетрудно угадать. Страшный сон — это знак свыше, сказала она. Приснившаяся тень — образ мертвого брата Жана, требовавший возмездия. Жану следовало приложить все силы, чтобы исправиться и стать хорошим мальчиком, он должен слушаться мать и не подвергать сомнению никакие ее слова или поступки. В противном случае тень оживет и явится, чтобы утащить Жана в ад. С такими словами Анна схватила сына и отвела его в подвал дома, где продержала в темноте и одиночестве двенадцать часов, чтобы он как следует подумал над ее предупреждением. То заключение в подвале явилось первым.

Через год, когда малыш Жан рассказал мне обо всем, я буквально похолодел от ужаса. Мне захотелось помочь мальчику, утешить его и как-то возместить те лишения, которые он постоянно терпел. Мне пришла в голову лишь одна идея: достать из копилки собранные за несколько месяцев монетки и пойти в магазин игрушек месье Жирадо. Денег у меня оказалось совсем немного, и мне удалось купить только подержанную марионетку, картонного ангела, которым можно было управлять, дергая за ниточки. Я завернул ангела в блестящую бумагу и, дождавшись на следующий день, когда Анна уйдет за покупками, постучал к ним в квартиру. Я назвался, и Жан открыл дверь. Я вручил ему пакет, сообщил, что это подарок, и убежал.

Потом три недели я не видел Жана. Я воображал, как он наслаждается моим подарком. Я-то еще долго не мог себя ничем порадовать, истратив все сбережения. Позднее я узнал, что ангел из ткани и картона не прожил и дня. Анна нашла его и сожгла. Она спрашивала у сына, где тот взял игрушку, и Жан, не желая меня выдавать, сказал, что сделал ее своими руками.

Однажды Жана настигла еще более жестокая кара. Анна вышла из себя, затолкала сына в подвал и там заперла, пригрозив, что на сей раз тень придет за ним в темноте и утащит навсегда.

Жан Невиль просидел в подвале целую неделю. Его мать ввязалась в драку в Лез-Аллес, и полиция арестовала ее, посадив вместе с другими такими же скандалистами в общую камеру. Когда ее выпустили, она несколько дней бродяжничала.

Вернувшись, Анна обнаружила, что дом ее пуст. Дверь в подвал заклинило, и соседи помогли женщине сломать ее. В подвале не было ни души. И никаких следов Жана…

Лазарус прервал рассказ. Симона хранила молчание, терпеливо дожидаясь, когда кукольник закончит повествование.

— Больше никто и никогда не видел Жана в нашем квартале. Люди, знавшие суть дела, предполагали, что мальчик выбрался из подвала через какое-нибудь слуховое окошко и постарался убежать от матери как можно дальше. Думаю, так и произошло. Однако я не сомневаюсь, что у матери, которая много недель и месяцев безутешно оплакивала потерю ребенка, было иное мнение. Она считала, что сына забрала тень… Я уже упоминал, что являлся, наверное, единственным другом Жана Невиля. Справедливости ради следует уточнить: наоборот, это он стал моим единственным другом. Много позже я пообещал себе, что сделаю все, чтобы у каждого ребенка были игрушки. Я дал обет, что больше не повторится кошмар, отравивший детство моего друга Жана. Я до сих пор спрашиваю себя, что с ним сталось, если он все еще жив. Полагаю, подобное объяснение покажется вам немного странным…

— Нисколько, — ответила Симона. Ее лицо скрывала тень.

Женщина переместилась к свету и широко улыбнулась, встретив его печальный взгляд.

— Уже темнеет, — мягко промолвил кукольник. — Мне нужно пойти проведать жену.

Симона кивнула.

— Спасибо за приятное общество, мадам Совель, — сказал Лазарус и молча покинул комнату.

Симона посмотрела ему вслед и глубоко вздохнула. Одиночество часто заводит в дремучие дебри.


Солнце склонялось над лагуной, и стекла фонаря на маяке словно начали плавиться, роняя в море янтарные и алые капли. Ветер посвежел, а небо окрасилось нежно-голубым цветом с белыми вкраплениями облаков, которые плыли степенно, как заблудившиеся ватные «цепеллины». Ирен сидела тихо, слегка привалившись к плечу Исмаэля.

Юноша медленно и несмело обнял ее одной рукой. Ирен перевела на него взгляд. Ее губы были полуоткрыты и едва заметно вздрагивали. Исмаэль ощутил трепет в желудке и услышал странный барабанный бой в ушах. Это бешено колотилось его сердце. Стыдливо и очень медленно их губы сблизились. Ирен закрыла глаза. Исмаэлю почудилось, будто внутренний голос прошептал ему: «Теперь или никогда». Юноша предпочел выбрать «теперь» и позволил своим губам приласкать рот Ирен. Следующие десять секунд длились десять лет.

Позднее, когда оба почувствовали, что между ними больше не существует барьера и каждый взгляд и жест выражали слово на языке, понятном только им, молодые люди просто замерли и сидели молча, обнявшись на вершине башни маяка. И будь их воля, они просидели бы так до Страшного суда.

— Где ты хотел бы очутиться через десять лет? — вдруг спросила Ирен.

Исмаэлю потребовалось время на размышление — не так-то просто было ответить.

— Нелепый вопрос. Не знаю.

— А что ты хочешь делать? Пойдешь по стопам дяди, станешь владельцем шхуны?

— Сомневаюсь, что это была бы здравая мысль.

— А что тогда? — допытывалась Ирен.

— Так, глупость, наверное…

— Что — глупость?

Исмаэль погрузился в длительное молчание. Ирен терпеливо ждала.

— Радиопостановки для радио. Мне хотелось бы писать сценарии для выпусков радиоспектаклей, — наконец заявил Исмаэль.

Итак, признание сделано.

Ирен улыбнулась ему. Снова неуловимая загадочная улыбка.

— Какие именно?

Исмаэль настороженно посмотрел на нее. Он ни с кем не обсуждал эту тему и не чувствовал твердой почвы под ногами, чтобы начинать разговор. Может, лучше свернуть паруса и вернуться в порт?

— Мистические, — неуверенно ответил юноша в конце концов.

— Но я думала, что ты не веришь в мистические явления.

— Нет необходимости в них верить, чтобы о них писать, — возразил Исмаэль. — Я давно собираю вырезки из газет об одном типе, кто пишет сценарии для постановок на радио. Его зовут Орсон Уэллс. Вероятно, я мог бы попытаться работать с ним…

— Орсон Уэллс? Никогда о таком не слышана, но полагаю, что к нему непросто пробиться. У тебя уже есть сюжет?

Исмаэль неопределенно кивнул.

— Обещай, что никому не расскажешь.

Девочка торжественно подняла руку. Поведение Исмаэля казалось ей детским, но тема обсуждения заинтриговала.

— Пойдем со мной.

Исмаэль снова привел спутницу в жилище смотрителя. В комнате мальчик подошел к сундуку, притулившемуся в углу, и поднял крышку. Его глаза сверкали от возбуждения.

— Когда я в первый раз появился тут, я нырял на дно. И нашел останки лодки, на которой вроде бы утонула та женщина двадцать лет назад, — таинственным тоном заговорил он. — Помнишь, я рассказывал тебе о ней?

— Сентябрьские огни. Неизвестная дама, пропавшая в бурю… — подтвердила Ирен.

— Точно. Угадай, что я обнаружил среди обломков шлюпки?

— Что?

Исмаэль сунул руки в сундук, откуда извлек книжицу в кожаной обложке. Она хранилась в своеобразной металлической коробочке размером с портсигар.

— Вода размыла часть страниц, но все же сохранились отрывки, которые можно прочитать.

— Книга? — с интересом спросила Ирен.

— Не просто книга, — уточнил он. — Дневник. Ее дневник.


«Кеанеос» снялась с якоря и пустилась в обратный путь к Дому-на-Мысе незадолго до заката. На голубом полотне, шатром раскинувшемся над лагуной, высыпали звезды, и багровое солнце медленно соскальзывало за горизонт, напоминая диск из раскаленного докрасна металла. Ирен молча наблюдала за Исмаэлем, управлявшим яхтой. Юноша улыбнулся ей и снова сосредоточился на парусах. Он следил за направлением ветра, задувшего с запада.

До него Ирен целовалась с двумя мальчиками. С первым, братом своей подруги из коллежа, она проводила скорее эксперимент. Ей хотелось знать, что люди чувствуют, когда целуются. Оказалось, ничего особенного. Второй, Жерар, был испуган еще больше ее, и результат не оправдал ожиданий и не опроверг ранее сделанных выводов. С Исмаэлем получилось иначе. Едва их губы соприкасались, как тело пронизывало нечто вроде электрического разряда. Она ощущала его прикосновения, его запах совсем по-другому. Все в нем было другое.

— О чем ты думаешь? — На сей раз этот вопрос последовал от Исмаэля, заинтригованного задумчивым выражением ее лица.

Ирен состроила удивленную гримасу, приподняв одну бровь.

Исмаэль пожал плечами и повел яхту дальше в сторону мыса. До самой пристани кораблик сопровождала почетным эскортом стайка птиц. Над миниатюрной бухтой скользили золотистые полосы света, падавшие из окон освещенного дома. В отдалении огни города отражались в воде россыпью мерцающих звезд.

— Уже стемнело, — с беспокойством сказала Ирен. — С тобой правда ничего не случится?

Исмаэль улыбнулся.

— «Кеанеос» знает дорогу наизусть. Ничего со мной не случится.

Яхта мягко уткнулась в причал. Эхо разносило пронзительный гомон птиц, которые гнездились на утесах. Темно-синяя кайма тянулась вдоль полыхающего багровым горизонта, и луна улыбалась в облаках.

— Что ж… уже поздно, — начала Ирен.

— Да.

Девочка спрыгнула на берег.

— Я возьму дневник. Обещаю вернуть его.

Исмаэль кивнул в ответ. Ирен издала нервный смешок.

— Спокойной ночи.

Молодые люди переглянулись в темноте.

— Спокойной ночи, Ирен.

Исмаэль отдал швартовы.

— Я собирался завтра идти в лагуну. Может, ты тоже захочешь…

Она кивнула. Течение сносило яхту.

— Я подхвачу тебя здесь…

Очертания «Кеанеос» растворились в темноте. Ирен постояла на причале, глядя вслед яхте, пока ночь не поглотила ее окончательно. Потом она как на крыльях полетела домой. Мать сумерничала на веранде, дожидаясь Ирен. Не требовалось быть дипломированным специалистом по оптическому приборостроению, чтобы догадаться, что Симона видела и слышала всю сцену на причале.

— Как прошел день? — спросила мадам Совель.

Ирен поперхнулась. Мать лукаво ей улыбнулась:

— Рассказывай, не стесняйся.

Ирен села рядом с матерью на крылечко, чтобы та могла обнять ее.

— А как ты? — спросила девочка. — Как у тебя дела?

Симона вздохнула, вспомнив, как сама провела день в обществе Лазаруса. Она молча обняла дочь, улыбнувшись своим мыслям.

— Странный был вечер, Ирен. По-моему, я старею.

— Какая чепуха.

Девочка заглянула в глаза матери.

— Что-то не так, мама?

Симона слабо усмехнулась и покачала головой.

— Мне очень не хватает твоего отца, — промолвила она наконец. По ее щеке к подбородку скатилась слеза.

— Папа ушел, — сказала Ирен. — Ты должна оставить прошлое в прошлом.

— Не уверена, что я хочу это сделать.

Ирен прижалась к матери и услышала, как та заплакала в темноте.



6. Дневник Альмы Мальтис

Занимавшийся день кутался в плотный покров тумана. Заря застала Ирен за чтением дневника — сокровища, доверенного ей Исмаэлем. Несколько часов назад она открыла дневник из чистого любопытства. С каждой прочитанной страницей оно лишь возрастало, превратившись в итоге едва ли не в одержимость. Исповедь таинственной дамы, исчезнувшей в пучине вод лагуны, загипнотизировала Ирен с первой строчки, словно иероглифическое письмо, неразрешенная загадка, прогоняя сон.



…Сегодня я впервые увидела лицо Тени. Она молча следила за мной из сумрака, притаившись в засаде. Я прекрасно знаю, что было в ее глазах и какая сила дает ей жизнь: ненависть. Я ощущаю ее присутствие и понимаю, что рано или поздно наше существование в этом доме обернется кошмаром. Именно теперь я отчетливо понимаю, насколько он нуждается в помощи и что я не могу бросить его одного, что бы ни случилось…


Страница за страницей неслышный голос той женщины как будто разговаривал с Ирен шепотом, поверяя сокровенные мысли и тайны, много лет пролежавшие на дне моря в забвении. Через шесть часов после того, как девочка начала читать дневник, неизвестная дама сделалась для нее кем-то вроде незримого друга, голосом, заблудившимся в тумане. За неимением иного утешения дама выбрала Ирен, чтобы поведать ей свои секреты, воспоминания и тайну последней ночи. Той далекой сентябрьской ночи, которая привела ее к смерти в холодных водах у берегов островка с маяком.



…Это снова произошло. На сей раз моя одежда. Нынешним утром, когда я пришла в гардеробную, то обнаружила, что дверцы шкафа открыты, а все вещи — вещи, которые он дарил мне в течение нескольких лет, — превращены в лохмотья, разодраны в мелкие клочья, как будто их изрезали сотней острых ножей. Семь дней назад пропало мое обручальное кольцо. Я нашла его, смятое и поломанное, на полу. Остальные драгоценности исчезли. Зеркала в комнате были разбиты. С каждым днем она набирается сил и с большей дерзостью обозначает свое присутствие, а ее ненависть становится все ощутимее. Скоро она перестанет нападать на мои вещи и обратит удар на меня. Это лишь вопрос времени. Ибо она ненавидит меня. Она хочет, чтобы умерла я. Вдвоем нам нет места в этом мире…


Рассвет устлал море золотисто-медным ковром, когда Ирен перевернула последнюю страницу дневника. Неожиданно ей пришло в голову, что никогда еще она не узнавала столько личных подробностей о другом человеке. Прежде никто, в том числе и мама, не открывал ей все секреты души с такой искренностью, с какой разоблачал дневник помыслы женщины, по иронии судьбы совершенно ей незнакомой. Женщины, погибшей задолго до того, как Ирен появилась на свет.



… Мне не с кем поговорить, некому пожаловаться, во власти какого ужаса я живу изо дня в день. Иногда мне хочется вернуться назад, пройти по своим следам во времени. Именно в такие мгновения я особенно ясно осознаю, что мой страх и горе не могут сравниться с тем, что испытывает он. Я нужна ему, без меня свет для него померкнет навеки. Я лишь молю Бога, чтобы он дал нам силы выжить. Чтобы позволил убежать туда, где нависающая над нами Тень не сумеет причинить нам зло. Я боюсь, что каждая строчка моего дневника может стать последней.


Ирен охватила необъяснимая печаль, и на глаза навернулись слезы. Она молча оплакивала память незнакомки, чей дневник зажег светоч и в ее душе. Что касается личности дамы, его написавшей, то все сведения, которые удалось почерпнуть из дневника, сводились к подписи в верхней части первой страницы: «Альма Мальтис».

Вскоре Ирен увидела, как парус «Кеанеос» рассекает дымку, приближаясь к Дому-на-Мысе. Она схватила дневник и, едва касаясь земли, побежала на встречу с Исмаэлем.


Всего за несколько минут корабль пересек течение, разбивавшееся об утесы на оконечности мыса, и устремился на просторы Черной лагуны. Потоки утреннего света вырезали фигуры на каменистых обрывах, из которых состоит по большей части побережье Нормандии, — бастионы из скал, противостоящие натиску океана. Солнечные лучи, отражаясь в воде, порождали ослепительную фантасмагорию искрящейся пены и расплавленного серебра. Северный ветер с силой надувал паруса, и киль яхты как кинжал рассекал поверхность воды. Для Исмаэля все это составляло часть повседневности, а Ирен казалось сказкой из «Тысячи и одной ночи».

9

Re: Сафон Карлос Руис - Сентябрьские огни

По мнению мореплавателя-неофита вроде Ирен, безбрежное царство воды и света сулило головокружительные приключения и соблазняло тайнами, которые сотни лет дожидались в глубинах океана, когда их откроют. Стоя на вахте у штурвала, Исмаэль непрестанно улыбался, что совершенно на него не походило. Он держал курс на лагуну. Ирен, благодарная жертва морских чар, рассказывала, какое первое впечатление на нее произвел дневник Альмы Мальтис.

— Она явно писала его для себя, — рассуждала девочка. — Странно, что она никогда никого не называет по имени. Похоже на историю о людях-невидимках.

— Это непостижимо, — подал голос Исмаэль. Юноша давно отказался от изучения дневника, признав, что он не в состоянии расшифровать смысл записей.

— Вовсе нет, — возразила Ирен. — Все становится на свои места, если понять, что тут замешана какая-то другая женщина.

Губы Исмаэля шевельнулись, словно с них уже были готовы сорваться слова, опровергающие заявление второго пилота. Однако по неведомой причине он протрубил отбой, так и не высказав свои соображения.

Вскоре попутный ветер домчал яхту до потайной бухты. Узкий канал между скалами отмечал устье естественной гавани. Глубина бухточки не превышала трех-четырех метров. Ее воды походили на сад прозрачных изумрудов, песчаное дно колыхалось под ногами, будто белая кисейная занавеска. У Ирен захватило дух от волшебной красоты, лежавшей в объятиях изогнутых луком берегов бухты. Стайка рыбок резвилась у бортов «Кеанеос» — чешуя уклеек сверкала, словно сделанная из чистого серебра.

— Невероятно, — пробормотала Ирен.

— Это лагуна, — буднично заметил Исмаэль, настроенный весьма прозаически.

Пока Ирен пребывала в эйфории от первой встречи с этим райским заповедником, юноша не терял времени даром и успел спустить паруса и бросить якорь. Яхта медленно покачивалась, точно лист на тихой глади пруда.

— Ну, ты хочешь увидеть пещеру или нет?

Вместо ответа Ирен дерзко улыбнулась и, глядя ему в лицо, принялась неторопливо снимать одежду. У Исмаэля глаза сделались большими как блюдца. О подобном представлении он даже не мечтал. Ирен, упакованную в коротенький купальный костюм (из-за его длины Симона категорически отказывалась считать этот предмет достойным своего названия), позабавило выражение лица Исмаэля. Она позволила ему полюбоваться зрелищем, вгоняя в краску — ровно столько времени, чтобы оно не успело наскучить, — и бросилась в воду, погрузившись ниже поверхности, подернутой сверкающей рябью. Исмаэль проглотил слюну. Или он вел себя как увалень, или эта девушка слишком шустра для него. Долго не размышляя, он прыгнул в море вслед за ней. Ему требовалась холодная ванна.

Исмаэль с Ирен поплыли к входу в Пещеру Летучих мышей. Туннель углублялся в толщу земли, будто неф собора, вырубленный в скале. Из расселины исходило слабое течение, приятно омывавшее кожу под водой. Стены пещеры возносились ввысь, образуя высокий свод, увенчанный короной скальных натеков. Они парили в воздухе, напоминая окаменевшие ледяные слезы. Отражавшийся от воды свет проникал во все закоулки и щели между скалами. Песчаное дно испускало призрачное флуоресцентное сияние, выстилая ковровую дорожку в глубь пещеры.

Ирен нырнула и открыла под водой глаза. Ее окружал мир отражений, лениво колыхавшийся и населенный необыкновенными, чарующими созданиями. Мелкие рыбешки с чешуей, менявшей цвет в зависимости от угла преломления света. Наскальные растения всех цветов радуги. Микроскопические рачки бродили по подводным дюнам. Ирен с восторгом наблюдала за фауной, обитавшей в пещере, пока не стала задыхаться.

— Если продолжишь в том же духе, у тебя вырастет рыбий хвост, как у русалок, — сказал Исмаэль.

Она подмигнула ему и поцеловала в приглушенном свете, наполнявшем грот.

— Я и есть русалка, — пробормотала она, уплывая в глубину пещеры.

Исмаэль переглянулся с философски настроенным рачком, который пристально наблюдал за ним, удобно устроившись у стены, — разыгравшаяся сценка как будто представляла для него антропологический интерес. Мудрый взгляд ракообразного не оставлял ни тени сомнения: над Исмаэлем снова посмеялись.


«Целый день ее нет», — подумала Симона. С утра Ханна не появилась и не дала о себе знать. Симона недоумевала, что произошло и не столкнулась ли она в данном случае с проблемой чисто дисциплинарной. Допустим, это так. Все воскресенье мадам Совель терпеливо ждала весточки от Ханны. В конце концов она рассудила, что не мешало бы сходить к девочке домой. Небольшое недомогание, непредвиденные обстоятельства — Симону устроило бы любое оправдание. После многочасового ожидания она решила действовать и собиралась поднять телефонную трубку, чтобы позвонить Ханне, но телефон зазвонил сам, опередив женщину. Голос, прозвучавший в трубке, был Симоне не знаком. Когда же собеседник назвался, спокойствия это ей не прибавило.

— Здравствуйте, мадам Совель. Меня зовут Анри Форе. Я комиссар жандармерии Голубой лагуны, — представился он. Слова падали, как камни, причем каждый следующий оказывался тяжелее предыдущего.

На линии воцарилось напряженное молчание.

— Мадам? — подал голос полицейский.

— Я вас слушаю.

— Мне тяжело говорить…


Рабочий день почтальона и посыльного Дориана закончился. Список поручений, который выдала ему Симона, был полностью выполнен. Впереди мальчика ждал свободный вечер, и подобная перспектива казалась многообещающей и воодушевляла. Когда Дориан явился домой, Симона еще не вернулась из Кравенмора. Сестрица Ирен, наверное, прохлаждалась где-то со своим новым ухажером, которого подцепила недавно. Выпив один за другим два стакана холодного молока, мальчик почувствовал себя не очень уютно в пустом доме, где не было женщин. Он привык, что мать и сестра всегда рядом, поэтому от тишины, наполнявшей дом в их отсутствие, Дориану сделалось не по себе.

Оставалось еще несколько часов светлого времени суток, и Дориан решил воспользоваться случаем и обследовать Кравенморский лес. Как и предсказывала Симона, средь бела дня зловещие тени превратились в обычные деревья, кустарники и дикие заросли. Стараясь не забывать об этом, мальчик направился в сердце дремучего леса, который пролегал между Домом-на-Мысе и особняком Лазаруса Жана.

Дориан шел около десяти минут, не придерживаясь определенного направления. Внезапно он заметил на земле отпечатки ног. Следы вели от прибрежных утесов в лесную чащу и необъяснимо пропадали на краю поляны. Мальчик опустился на колени и потрогал отпечатки или, вернее, бесформенные вмятины, обезобразившие землю. Тот, кто оставил эти следы, весил весьма прилично. Дориан вновь обследовал конец цепочки шагов вплоть до точки, где они исчезали. Если верить следам, субъект, которому они принадлежали, остановился и просто растворился в воздухе.

Дориан запрокинул голову и посмотрел на ажурную сеть, сплетенную из света и тени, запутавшуюся в кронах деревьев. Среди ветвей пролетела одна из птиц Лазаруса. Мальчик невольно вздрогнул. Неужели в лесу нет ни одного живого существа? Чащоба казалась необитаемой, и зримо свое присутствие обнаруживали лишь механические твари. Они сновали среди теней, появляясь неведомо откуда и снова исчезая в неизвестном направлении. Дориан обвел взглядом лесные заросли и вдруг на стволе ближайшего дерева увидел глубокую зарубку. Мальчик приблизился к дереву, изучая отметину. Что-то безжалостно изувечило ствол. Аналогичные повреждения исполосовали дерево на всю высоту до самой макушки. Мальчик проглотил слюну и решил, что нужно спешно уносить ноги.


Исмаэль указал Ирен путь к небольшой плоской скале, выступавшей из воды на несколько пядей, и ребята растянулись на ровной площадке, чтобы передохнуть. Свет, проникавший извне сквозь входное отверстие, преломлялся и порождал причудливую пляску теней на сводах и стенах грота. Вода в пещере казалась теплее, чем в открытом море. Над поверхностью курилась легкая дымка испарений.

— Другого входа в пещеру нет? — спросила Ирен.

— Есть еще один, но он опасен. Единственный безопасный способ войти и выйти — заплыть с моря, из бухты.

Девушка завороженно наблюдала за игрой полутонов приглушенного света, заливавшего внутренности пещеры. Тут царила особая, обволакивающая атмосфера, обладавшая гипнотическими свойствами. На миг у Ирен возникло ощущение, будто она очутилась в большом зале дворца, вырубленном в толще скалы, в сказочном месте, какие существуют только в вымышленном мире.

— Это… волшебно, — сказала она.

Исмаэль кивнул, соглашаясь.

— Иногда я сюда приплываю и часами сижу на какой-нибудь скале, наблюдая, как свет меняет цвета под водой. Это мой личный храм…

— Подальше от мира и суеты, да?

— Ты даже вообразить не можешь, насколько далеко.

— Ты не очень жалуешь людей, верно?

— Смотря каких, — ответил он с улыбкой на губах.

— Это комплимент?

— Возможно.

Юноша отвернулся, устремив внимательный взгляд на вход в пещеру.

— Нам лучше выбираться отсюда. Прилив не за горами.

— И что?

— Во время прилива в пещеру устремляются потоки воды и заливают ее до потолка. Это смертельная ловушка. Угодив в нее, можно утонуть, как крыса.

Внезапно от чар заколдованного подземного мира повеяло угрозой. Ирен живо представила, как пещеру затопляет ледяной водой, отрезая все пути к спасению.

— Можно не торопиться, — добавил Исмаэль.

Долго не раздумывая, Ирен поплыла к выходу, ни на миг не останавливаясь, пока солнце вновь не коснулось ее теплыми лучами. Исмаэль смотрел, как она стремительно рассекает воду, и улыбался про себя. Девочке не откажешь в присутствии духа.

Обратное плавание прошло в молчании. Откровения из дневника отдавались в памяти Ирен эхом, которое не желало умолкать. Небо затянуло плотными облаками, солнце скрылось, и море приобрело свинцово-металлический оттенок. Подул холодный ветер, поэтому Ирен снова оделась. На сей раз Исмаэль почти не смотрел на нее, пока она занималась своим туалетом. Это служило верным признаком того, что юноша полностью погрузился в свои мысли, кроме него, никому не ведомые.

«Кеанеос» обогнула мыс с наступлением вечера и повернулась носом к дому семейства Совель. Тем временем островок с маяком быстро заволакивало пеленой дымки. Исмаэль подвел яхту к причалу и пришвартовался, как всегда, мастерски, хотя мысли его блуждали где-то очень далеко.

Настало время прощаться. Ирен взяла юношу за руку.

— Спасибо, что показал мне пещеру, — сказала она, спрыгивая на землю.

— Ты меня вечно благодаришь, не знаю за что… Тебе спасибо, что поехала со мной.

Ирен сгорала от желания спросить, когда они встретятся снова, но инстинкт советовал промолчать. Исмаэль отвязал трос, и «Кеанеос» стало относить от пристани течением.

Остановившись на каменной лестнице, спускавшейся вниз по крутому склону, Ирен смотрела вслед удалявшейся яхте. Стая чаек сопровождала суденышко, державшее курс к портовым огням. На небе луна, кутаясь в облака, проложила над морем серебряный мост, указывая путь к городу.

Ирен взбежала вверх по каменным ступеням с сияющей улыбкой на устах, не предназначенной для посторонних глаз. Господи, как же ей нравился этот парень…


Едва переступив порог дома, Ирен поняла, что произошло какое-то несчастье. В доме все было чересчур чинно, слишком тихо и спокойно. Яркий свет в гостиной на первом этаже оттеснял голубоватые сумерки пасмурного вечера. Дориан, устроившись в одном из кресел, молча таращился на огонь в камине. Симона, повернувшись спиной к двери, стояла с чашкой холодного кофе в руке и смотрела из окна кухни на море. Слышался только шелест ветра, игравшего флюгером на крыше.

Дориан переглянулся с сестрой. Ирен подошла к матери и положила руку ей на плечо. Симона Совель обернулась. Ее глаза были полны слез.

— Что случилось, мама?

Мать обняла Ирен. Девочка сжала в ладонях руки Симоны — они оказались ледяными и дрожали.

— Ханна, — пробормотала Симона.

Последовала долгая пауза. Ветер принялся трепать ставни Дома-на-Мысе.

— Умерла, — закончила мать.

Медленно и плавно, словно карточный домик, мир обрушился вокруг Ирен.



7. Дорога теней

Шоссе, пролегавшее вдоль Английского пляжа, окрашивалось в тона заката, разматываясь до города полоской алеющего серпантина. Ирен, нажимая на педали велосипеда Дориана, оглянулась через плечо на Дом-на-Мысе. Девочке не давало покоя то, что сказала Симона, и ужас, застывший в ее глазах, когда она увидела, что дочь выскакивает из дома сломя голову на ночь глядя. Но стоило Ирен представить, как Исмаэль мчится на всех парусах, чтобы узнать о гибели Ханны, как сомнения отступали.

Симона рассказала, что в середине дня двое туристов нашли тело Ханны на границе леса. Трагическая новость искренне опечалила и повергла в скорбь тех, кто имел счастье познакомиться с разговорчивой девочкой, и всколыхнула волну толков и пересудов. Так, стало известно, что Элизабет Юпер от горя чуть не лишилась рассудка, когда ей сообщили о смерти дочери. Теперь несчастная женщина находилась под действием успокоительных лекарств, которые ей дал доктор Жиро. Но это было далеко не все.

Обрели новую жизнь слухи о старой цепи преступлений, будоражившие местное население много лет назад. Нашлись люди, усмотревшие в новом несчастье очередной эпизод зловещей саги о жестоких убийствах (к слову, так и не раскрытых), которые происходили в лесу Кравенмора в двадцатые годы.

Многие воздерживались от комментариев, предпочитая подождать, пока прояснятся подробности трагического происшествия. Однако лавина домыслов не проливала никакого света на причину смерти. Туристы, обнаружившие тело, провели в здании жандармерии массу времени, давая показания. Говорили также, что в город выехали два эксперта-криминалиста из Ла-Рошели. В остальном смерть Ханны являлась полнейшей загадкой.

Ирен спешила изо всех сил, но добралась до города лишь после того, как солнце полностью скрылось за горизонтом. Улицы были пустынными, и редкие прохожие скользили по тротуарам бесшумно, словно тени без хозяев. Девочка оставила велосипед под старым фонарем, освещавшим начало переулка, где жили дядя и тетя Исмаэля. Их дом был простым и непритязательным — обычное рыбацкое жилище на берегу лагуны. В последний раз его красили, наверное, десятки лет назад. В теплом свете двух масляных фонарей на фасаде были хорошо заметны следы работы ветра и морской соли.

Ирен приблизилась к порогу дома. Она до судорог в животе боялась постучать. Какое право она имела беспокоить людей, убитых горем? О чем она думала раньше?

Внезапно утратив решимость, Ирен застыла на месте, не осмеливаясь навязываться Юперам и не желая уходить. Ее обуревали противоречивые чувства: неуверенность, смущение и одновременно потребность увидеть Исмаэля, поддержать его в такой трудный момент. Вдруг дверь дома открылась и показалась дородная, солидная фигура доктора Жиро, местного эскулапа. Доктор вышел на улицу. Его блестящие глаза, защищенные стеклами очков, заметили притаившуюся в тени Ирен.

— Ты ведь дочка мадам Совель, да?

Девочка кивнула.

— Если ты пришла к Исмаэлю, то его нет дома, — сообщил доктор Жиро. — Узнав о смерти кузины, он прыгнул на свою яхту и уплыл.

От врача не укрылось, как побелело лицо Ирен.

— Он хороший мореход. Он вернется.


Ирен дошла до края пристани. На фоне густого тумана в открытом море вырисовывался одинокий силуэт «Кеанеос», подсвеченный луной. Усевшись на парапет, девочка смотрела вслед яхте, державшей курс на остров со старым маяком. Не существовало в тот момент силы, способной спасти Исмаэля от одиночества, к которому он сам стремился. У Ирен возникло искушение взять лодку и последовать за парнем, нарушив условную границу его тайного мира, но она понимала, что все попытки заранее обречены на неудачу.

Только теперь Ирен по-настоящему прочувствовала и осознала ужас случившегося, и глаза ее наполнились слезами. Едва «Кеанеос» окончательно скрылась в темноте, Ирен села на велосипед и поехала домой.

Возвращаясь длинной дорогой вдоль пляжа, Ирен представляла себе безрадостную картину, как Исмаэль молчаливо сидит на башне маяка, наедине со своими мыслями. Много раз в ее жизни возникали ситуации, когда она сама выбирала такой же путь, замыкаясь в себе. И девочка поклялась, что не оставит Исмаэля одного и ни за что на свете не позволит ему заблудиться на унылой дороге теней.


Ужин в тот печальный вечер получился скомканным. Над Симоной и ее детьми будто довлел тягостный церемониал, состоявший из длительных пауз, недомолвок и уклончивых взглядов, в то время как они притворялись, что с аппетитом едят. Наконец все разошлись по своим комнатам. В одиннадцать часов дом словно опустел и горела всего одна лампочка — ночник Дориана.

Холодный ветер задувал в открытое окно спальни. Дориан лежал на кровати, уставившись в темноту, и слушал призрачные голоса леса. Незадолго до полуночи мальчик погасил свет и приблизился к окну. Темный океан листьев в чаще волновался от дуновения ветра. Дориан пристально вглядывался в толпу теней, водивших хоровод в дебрях леса. Мальчик кожей ощущал, что в темноте творится неладное.

За лесом виднелся зловещий силуэт Кравенмора, в северном крыле светился желтым прямоугольник последнего окна. Неожиданно над лесом вырос мерцающий золотистый нимб. В темных зарослях замелькали огни — отблески факела или фонаря. У мальчика перехватило дыхание. Сверкающие искры то загорались, то гасли, описывая по лесу круги.

Через минуту, надев толстый свитер и кожаные сапоги, Дориан на цыпочках скользнул вниз по лестнице и с бесконечной осторожностью открыл дверь на веранду. Ночь выдалась холодной, и море рокотало во мгле у подножия скал. Дориан проследил взглядом за лунной дорожкой, серебристой лентой убегавшей в глубину леса. Ощутив трепет в желудке, он вспомнил о своей теплой, безопасной комнатке и тяжело вздохнул.

Вспышки, словно блестящие булавки, прокалывали туман на опушке леса. Мальчик сделал шаг, другой — его неодолимо тянуло вперед. Не успев опомниться, он очутился в лесу. Тень окутала его со всех сторон, Дом-на-Мысе остался за спиной и казался теперь далеким, бесконечно далеким.


Ни кромешная темнота, ни вселенская тишина не помогли бы Ирен заснуть. Наконец ровно в полночь она оставила попытки задремать и зажгла маленькую лампу на прикроватной тумбочке. Дневник Альмы Мальтис покоился рядом с миниатюрным медальоном, фигуркой ангела, отчеканенной на серебре. Медальон много лет назад подарил Ирен отец. Девочка взяла в руки дневник и снова открыла его на первой странице. Изящный волнистый почерк приветствовал ее как старую знакомую. Бумага, блеклая и порыжевшая, напоминала поле ржи, колыхавшееся на ветру. Неторопливо скользя глазами по строчкам, Ирен снова отправилась в путешествие по тайным закоулкам памяти Альмы Мальтис.

Едва перевернув первую страницу, Ирен вновь оказалась во власти наваждения, навеянного рукописью, и перенеслась в иное измерение. Она не слышала ни прибоя, ни шума ветра в лесу. Она витала далеко…



…Вечером я слышала, как они жестоко ссорились в библиотеке. Он кричал на нее и умолял оставить его в покое, покинуть дом навсегда. Он сказал, что она не имеет никакого права так калечить нашу жизнь. Я вовек не забуду ее смеха и звериного воя, исполненного ярости и ненависти, который доносился сквозь стены. От грохота сотен книг, падавших с полок, сотрясался весь дом. Ее гнев с каждым днем возрастает. С того мгновения, когда я освободила эту бестию из заточения, она непрестанно набирает силу.

По ночам он стоит на часах у изножья моей постели. Я знаю, он боится, что, если оставит меня одну хоть на миг, Тень придет за мной. Очень давно он не поверял мне своих мыслей. Но мне не нужно ничего объяснять. Он не спал уже много недель. Каждая ночь превращается в мучительное и бесконечное ожидание. Он расставил тысячу свечей по дому, пытаясь привить ростки света в каждом уголке, чтобы мрак не мог послужить укрытием для Тени. За месяц он будто постарел на десять лет.

Порой мне кажется, что во всем виновата я одна. Если бы я исчезла, его проклятие рассеялось бы вместе со мной. Наверное, именно так мне и нужно поступить: уйти от него и приготовиться к неизбежному свиданию с Тенью. Только таким путем мы обретем покой. Но мне невыносима сама мысль о разлуке с ним, и это единственное, что удерживает меня от решительного шага. Без него все лишено смысла, и жизнь, и смерть…


Ирен отвлеклась от чтения дневника. Смятение Альмы Мальтис и ее блуждания в лабиринте сомнений повергали девочку в растерянность и одновременно казались тревожно близкими и понятными. Грань между чувством вины и желанием жить была тонкой, как лезвие отравленного кинжала. Ирен погасила свет. Возникший в сознании образ преследовал ее: отравленный кинжал.