7

Re: Томас Майн Рид — Морской волчонок

Глава XXIX
ЕМКОСТЬ БОЧКИ
Я уложил галеты обратно в ящик, потому что вне ящика они занимали больше чем половину моей кабины и создавали большие неудобства. По этому вы можете судить, как велико было помещение, в котором я жил. Для того чтобы поместить их в проломанный ящик, пришлось ставить галеты на ребро — так, как их укладывают в пекарнях. Они заняли весь ящик, как и раньше, осталось лишь небольшая пустота, соответствующая восьми съеденным галетам.
Теперь я точно знал, сколько чего лежит у меня в кладовой. При норме две галеты в день я должен был продержаться около шести месяцев. Я решил есть меньше, так как не был уверен, что проплаваю ровно шесть месяцев. Я постановил по возможности урезывать эту норму на четверть или полгалеты в день, иногда даже на целую галету, с тем чтобы протянуть подольше.
Урегулировав вопрос с едой, я, естественно, решил определить и количество воды, которое мне следует выпивать ежедневно. Но сначала мне это показалось невозможным. Казалось, не было никаких методов для определения количества жидкости в бочке. Передо мной стояла старая винная бочка, из тех, которые на судах употребляют для перевозки пресной воды для команды, но я не знал сортов и размеров винных бочек и не мог определить на глаз, какова ее емкость. Знай я емкость — я мог бы приблизительно определить, сколько я выпил и сколько еще осталось. Особая точность была здесь не нужна.
Я хорошо помнил таблицу мер жидкостей — самую трудную из всех таблиц, которые мы учили в школе. Эта таблица стоила мне немало розог, и я вызубрил ее наизусть.
Я знал, что винные бочки бывают самых различных видов и размеров, смотря для какого вина они сделаны, что их называют в Англии десятком различных слов, смотря по тому, сколько галлонов 1жидкости в них помещается: от маленьких, вмещающих тридцать галлонов, до огромных, содержащих двести пятьдесят два галлона.
Я знал, что спиртные напитки — бренди, виски, ром и джин — и вина, как, например, херес, портвейн, мадера, тенериф, малага и другие, перевозятся в бочках емкостью в среднем около сотни галлонов. Я даже вспомнил, сколько галлонов обычно полагается на каждый сорт, так как наш школьный учитель — великий любитель коммерческой арифметики — очень подробно обучал нас мерам жидкостей; и если б я только знал, какое вино раньше возили в этой бочке, я бы моментально сказал, сколько в нее входит. Если бы я ощутил в воде слабый вкус хереса, я сказал бы, что в бочке сто восемь галлонов; но это могла бы быть мадера — тогда здесь только девяносто два галлона. То же самое приходится сказать и про бордо, и про марсалу. Но если в бочке возили портвейн, то емкость ее мгновенно поднимается до ста пятидесяти галлонов. Шотландская водка дает нам сто двадцать галлонов, но вряд ли от нее была эта бочка, потому что слабый привкус шотландской водки всегда можно узнать в воде и через много времени. Эта вода, без сомнения, имела какой-то странный привкус, но по молодости лет и неопытности в напитках я не мог точно сказать, какой именно. Без всякого сомнения, опытный человек, дегустатор 2, сразу бы сказал, что именно было в этой бочке, потому что винный запах — букет — остается во всякой бочке на протяжении нескольких путешествий. К счастью, в математике моего учителя заключались еще некоторые правила, не относящиеся непосредственно к сортам вина, и я пустил их в дело.
Это была геометрия. Из нее я знал объем куба, параллелепипеда, пирамиды, шара, цилиндра и конуса. Меня особенно интересовал конус.
Я знал, что форма бочки состоит из двух усеченных конусов с общим основанием. Зная, как измерить обыкновенный конус, я, конечно, знал, как измерить и усеченный.
Чтоб вычислить емкость бочки, необходимо было знать ее высоту (или половину высоты), длину окружности ее основания и длину окружности самой ее широкой части. Зная все это, я мог бы сразу сказать, сколько в ней воды, то есть, другими словами, сколько в ней содержится кубических единиц жидкости.
Итак, необходимо найти три основные величины, в этом и заключалась вся трудность. Как же их найти? Высоту я бы еще измерил кое-как. Но как определить окружности дна и середины бочки? Я не мог достать до них, не мог ни влезть в бочку, ни подлезть под нее.
Кроме того, была еще одна трудность. У меня не было чем мерить — не было никакого инструмента, так что даже в лучшем случае я не мог бы получить нужные мне цифры.
Однако я решил не сдаваться, пока не придумаю чего-нибудь. Кстати, это поможет мне развлечься, да и, кроме того, все это имеет для меня первостепенное значение.
Старик учитель внушал нам, что настойчивость часто приводит к успеху там, где успех кажется невозможным. Вспоминая его наставления, я решил приложить все силы к решению задачи и отказаться от нее, только когда последние силы иссякнут.
И что же: не прошло и нескольких минут, как я придумал способ измерить бочку.
Глава XXX
ЕДИНИЦА МЕРЫ
План мой состоял в следующем.
Мне нужна была жердочка или палочка достаточной длины, чтоб ее можно было ввести в бочку в самом широком месте и достать ею до противоположной стенки. Таким образом я мог сразу измерить диаметр бочки. Умножив диаметр на три, я получил бы длину окружности.
Конечно, результат моих измерений получится не точный математически, но достаточно точный для практических надобностей.
Одно из просверленных раньше отверстий находилось как раз на середине бочки. Если я вставлю в него прутик, я узнаю диаметр.
А мне главным образом и нужен был диаметр, потому что я не мог просто измерить длину окружности бочки, опоясав ее шнурком в самом широком месте, как это делается обычно, когда есть где повернуться.
Вы скажете, что я мог бы просто приложить свой прутик к бочке снаружи и на глаз определить ее толщину в самом широком месте, что и дало бы мне диаметр.
Конечно, я бы мог легко это сделать, если бы бочка стояла на ровной поверхности, если бы вокруг было достаточно светло, чтобы определить размеры и уровни. Но бочка стояла между балками и подпорками, на неровном полу, а в трюме было темно. Следовательно, я не мог этого сделать.
Итак, я склонился к первому способу — ввести жердочку в отверстие на высоте среднего обруча бочки.
Вы спрашиваете, где взять жердь?
Очень просто. Доска от ящика для галет — вполне подходящий материал.
Но доска имела в длину сантиметров шестьдесят, а диаметр бочки казался гораздо длиннее. Впрочем, из этого положения я очень легко вышел: надо отщепить от доски три планочки и связать их в одну тройную жердь длиной около ста восьмидесяти сантиметров.
Так я и сделал. Я отколол порядочную часть доски и расщепил ее в длину на три части. Сосновая доска вдоль волокон поддавалась легко. Я строгал осторожно, стараясь сделать жердь не слишком толстой и не слишком тонкой.
Потом я отстрогал планки, обрезал концы и подогнал их друг к другу, чтоб их можно было соединить.
Теперь надо было найти, чем их связать. Ничего проще нельзя было и придумать: у меня на ногах красовались высокие башмаки, зашнурованные до самой лодыжки полосками телячьей кожи, каждая в метр длиной. Я выдернул их из дырочек и связал ими планки. Теперь у меня в руках была линейка длиной в полтораста сантиметров.
«Прелестно, — подумал я, — вот сейчас мы определим диаметр».
Я попробовал встать на ноги. Трудно описать мое разочарование. Оказалось, что самая простая часть моего плана невыполнима.
Не то чтоб отверстие в бочке было недостаточное или линейка слишком велика. Я рассчитал правильно. Но пространства, в котором мне придется производить измерение, я не учел.
В длину моя кабина имела около двух метров, в ширину — не больше семидесяти сантиметров; но на уровне отверстия было еще меньше места. Таким образом, всунуть линейку в отверстие было невозможно, разве что согнув ее так, что она наверно бы сломалась.
Я пожалел, что не подумал об этом раньше; но очень уж меня захватила идея измерить бочку. Впрочем, поразмыслив еще немного, я нашел способ всунуть линейку в отверстие, не погнув ее.
Следовало развязать линейку и вводить ее туда по частям: сначала ввести первую планку, потом привязать к ней вторую и двигать дальше, пока снаружи останется только кончик, тогда привязать третью.
Это было легко, и через пять минут я осуществил свое намерение — только несколько сантиметров планки не вошло в отверстие.
Осторожно держа в руке кончик линейки, я стал подталкивать ее вперед, пока не почувствовал, что противоположный конец уперся в стенку бочки как раз напротив отверстия. Тогда я сделал на линейке зарубку ножом. Конечно, считать прямо от этой зарубки нельзя было, надо было вычесть толщину стенки бочки, потому что зарубку я сделал на внешней стороне отверстия. Сбросив с общей длины толщину стенки, я получу точный диаметр бочки. Затем так же осторожно я вынул из бочки по частям всю линейку, тщательно замечая места, где планки были связаны, чтоб потом связать их снова на том же месте. Здесь нужна была особая точность, потому что ошибка в каких-нибудь полсантиметра могла повлечь за собой недоучет многих галлонов воды при вычислении емкости бочки.
Теперь у меня был диаметр самой широкой части бочки. Оставалось раздобыть диаметр крышки и днища. Это заняло несколько секунд. Хотя я не мог просунуть руку между бочкой и окружавшими ее ящиками, но пропустить между ними линейку мне удалось.
Теперь надо было определить высоту бочки. Казалось, что проще ничего нет, а мне пришлось помучиться, пока я определил ее сколько-нибудь точно. Вы скажете, что для этого достаточно было приставить линейку к бочке и сделать зарубку. Вы забываете, что это было бы легко при дневном свете, а ведь кругом была темнота. Между прямо стоящей линейкой и выпуклой боковой стенкой бочки наверху, естественно, образовалось порядочное расстояние, а я мог одновременно ощупать что-нибудь одно — верхний край бочки или линейку, но не мог одновременно ощупывать и то и другое, да еще вдобавок отрезок линейки, который торчал над верхним краем бочки. Кроме того, я не был уверен, что линейка у меня стоит прямо, а не косо. Ошибиться, даже на сантиметр, нельзя было, это спутало бы все мои расчеты. Надо было придумать что-то новое.
Мне ни разу не пришло в голову, что высоту бочки будет труднее определить, чем ее диаметр. Я этого никак не ожидал.
Но изобретательность снова пришла на выручку. Я сделал еще одну добавочную жердь из двух планок от ящика и пустил ее в дело.
Я поступил так: старую линейку ввел в бочку, как и раньше. Вторую линейку приставил к ней вертикально под прямым углом и прижал ее к самой широкой части бочки, а нижним концом к полу. Теперь я мог отметить на второй линейке то место, где она касалась этой самой широкой части бочки. Ясно, что это и была половина высоты бочки, а две половины всегда дают целое. Ошибки быть не может, так как прямой угол я установил весьма тщательно.
Теперь я измерил бочку жердями, но как практически выяснить, сколько в ней галлонов жидкости?
Глава XXXI
«ЧТО И ТРЕБОВАЛОСЬ ДОКАЗАТЬ»
Найти содержимое бочки в кубических мерах и перевести его потом в меры емкости — в галлоны и кварты, в сущности, не представило бы никакого труда. Я хорошо знал арифметику и мог произвести эти вычисления наизусть, без бумаги, карандаша или грифельной доски, и даже без света. Я сказал «не представило бы труда» — обычно, но в условиях моего заключения тут были большие трудности.
Существовало одно очень важное условие, без которого все мои достижения рассеялись бы прахом.
Я измерил бочку просто кусками дерева и отметил расстояние зарубками. Но что с того? Ведь я не знал, сколько мои зарубки обозначают сантиметров и метров! Можно было прикинуть на глаз, но этого было недостаточно. Прежде чем измерить емкость бочки, следовало измерить самое линейку!
Вы скажете снова, что эту трудность преодолеть никак нельзя. У меня не было чем мерить: ни «сантиметра», ни плотничьей указки — ничего. Сама длина палки как таковой мне ровно ничего не давала. Чтобы определить емкость, надо иметь инструменты для измерения. Что было делать?
Я об этом думал раньше. И, уже приступая к работе, я сообразил, как измерить линейку и выразить ее длину в линейных мерах с точностью до сантиметра. Как же? А вот как.
Я сказал, что у меняне было чем мерить. Это верно. Но самя был тем, чем следовало мерить!
Если помните, я еще на пристани измерил себя и установил, что росту во мне сто двадцать сантиметров. До чего кстати пришлось это измерение!
И так, я взял самого себя за образец меры и стал определять длину линейки. Это было очень просто.
Я лег на спину, уперся ногами в балку трюма, поместил между носками ног конец моей жерди. Другой конец жерди прошел через середину лба. Я заметил то место, где приходилась моя макушка, и сделал зарубку на линейке. Теперь я мог отложить с помощью линейки сто двадцать сантиметров на любом предмете.
Но трудности еще не кончились. Со стодвадцатисантиметровой линейкой мне трудно было точно определить нужные мне диаметры и высоту бочки, потому что отрезок в метр с чем-то был слишком велик. При умножении и вычислении емкости бочки в галлонах я мог допустить серьезную ошибку. Как теперь разделить отрезок на сантиметры?
Конечно, половина линейки будет шестьдесят сантиметров, четверть — будет тридцать. Еще раз пополам — это будет пятнадцать. Делю на три части — получаю пять сантиметров. Пятью сантиметрами уже можно мерить.
Да, можно — в теории! Но как это выполнить практически на грубом куске дерева, в полной темноте, действуя ощупью, как слепец? Как найти точно середину жерди (абсолютно точно!), потом середину отрезка и так далее?
На минуту я приуныл.
Но скоро придумал, как поступать далее. Я мог отколоть новую планку от ящика — длиной сантиметров в семьдесят, дважды положить ее на свою линейку. Она покрыла бы всю длину моего роста и еще немного. Тогда укоротить ее, снова положить дважды, снова укоротить и поступать так, пока моя новая планка, будучи дважды переложена вдоль по линейке, не достигнет отметки в сто двадцать сантиметров. У меня в руках будет новая линейка длиной в шестьдесят сантиметров.
Затем отметить на старой жерди шестьдесят сантиметров, разделить новую линейку на две равные части тем же способом и снова нанести на старую жердь тридцать сантиметров. И так далее, до пяти сантиметров. Но для такой работы нужно было много времени, бездна терпения и огромная точность.
Правда, времени у меня было сколько угодно. Но зато терпения было немного.
Я придумал новый план, очень похожий на прежний, но гораздо более простой: следовало работать шнурками от ботинок.
Превосходные полоски телячьей кожи — ими можно было мерить с точностью до четверти сантиметра. Притом это была безусловно точная мера, не хуже линейки из самшита или слоновой кости.
Одного шнурка мне не хватило бы. Я связал два прочным, тугим узлом и таким образом получил довольно длинную полоску кожи, которую обрубил ножом, чтобы в ней было ровно сто двадцать сантиметров. Я проверил ее несколько раз по линейке, натягивая изо всех сил. Я уже говорил не раз и снова повторяю, что малейшая мелкая ошибка могла бы разрастись в большую, бесконечно повторяясь и увеличиваясь при делении.
Убедившись, что мера взята точно, я сложил шнурок пополам и придавил его пальцами. Затем я отрезал ножом ровно половину и получил шестьдесят сантиметров. Тот кусок, на котором был узел, я отложил в сторону, а второй кусок снова поделил на две части, потом на три.
Последняя операция потребовала больше времени и ловкости, потому что сложить отрезок тесьмы втрое, конечно, гораздо труднее, чем вдвое. Но и здесь работа прошла хорошо.
Я делил и делил шнурок, пока не получил отрезок кожи длиной в два сантиметра.
Для проверки я разрезал нетронутую половину шнурка на кусочки по два сантиметра, положил на линейку и с радостью убедился в том, что мера в точности совпадает. Если после двух обмеров получился одинаковый результат, значит, я осилил все трудности.
Теперь оставалось только нанести зарубку на линейку, и с помощью кожаного отрезка я нанес шестьдесят делений, из которых каждое соответствовало двум сантиметрам.
Это заняло порядочно времени, ибо я работал весьма осторожно и тщательно. Но терпение мое вознаградилось: теперь у меня в распоряжении была единица меры, на которую я мог положиться для того, чтоб произвести вычисление, от которого зависела жизнь или смерть.
Я больше не медлил.
Длина диаметров была переведена в сантиметры. Я взял их среднюю арифметическую, произвел необходимые вычисления и получил площадь основания цилиндра, которая равна площади основания усеченного конуса той же высоты. Результат я умножил на высоту бочки и получил емкость.
Я разделил полученную цифру на шестьдесят девять. Это дало мне емкость в квартах и галлонах: около ста восьми галлонов.
Значит, я не ошибся: бочка была из-под хереса.
Глава XXXII
УЖАСЫ МРАКА
Результат моих вычислений был более чем удовлетворительный. Не считая пролитой и выпитой воды, у меня оставалось восемьдесят галлонов, что, считая по полгаллона в день, обеспечит меня на сто шестьдесят дней, а считая по четверти галлона — на триста двадцать дней, то есть почти на год!
Четверти галлона в день будет достаточно, а путешествие не может длиться больше трехсот двадцати дней. Можно объехать вокруг света за меньшее время. Я это знал давно и был счастлив, что припомнил такую успокоительную истину. Все же я решил пить не больше четверти галлона в день, чтобы быть уверенным в том, что в воде недостатка не будет.
Скорее могло не хватить галет; но я не беспокоился об этом, так как принял твердое решение урезывать паек до последней возможности.
Теперь у меня были и пища и питье, и я не испытывал больше никаких страданий. Я не умру ни от жажды, ни от голода. И самое расположение моих запасов, находившихся прямо передо мной, ежеминутно напоминало мне о том, как я счастливо вышел из затруднения.
В таком настроении я находился несколько дней и, несмотря на скуку моего заточения, в котором каждый час казался мне целым днем, постепенно приспособился к новому образу жизни. Часто, чтобы убить время, я считал минуты и секунды и занимался этим странным делом часами. У меня были с собой часы, подаренные матерью, и я любовно прислушивался к их бодрому тиканью. Мне казалось, что у них особенно громкий ход в моей тюрьме, да это и было так: звук усиливался, отражаясь от деревянных стен, ящиков и бочек. Я бережно заводил часы, боясь, как бы они случайно не остановились и не сбили меня со счета. Я не очень интересовался, который час. В этом не было смысла. Я даже не думал о том, день сейчас или ночь. Все равно яркое солнце не могло послать ни лучика, чтобы рассеять мрак моей темницы. Впрочем, я хоть и не думал, но знал, когда наступает ночь. Вы спросите: как? Ведь с момента, когда я спустился в трюм, я находился в полной темноте и не заботился о времени в течение по меньшей мере сотни часов. На это я вам отвечу: всю жизнь я ложился в определенный час, а именно в десять часов вечера, и вставал ровно в шесть утра. Таково было правило в доме моего отца и в доме дяди — особенно в последнем. Естественно, что, когда наступало десять часов, меня сразу начинало клонить ко сну. Привычка была так сильна, что действовала в любой обстановке. Я это отметил и, когда мне хотелось спать, заключал, что в это время должно быть десять часов вечера. Я установил, что сплю около восьми часов и в шесть утра просыпаюсь. Таким образом мне удалось урегулировать часы. Я был уверен, что таким же образом я сумею отсчитывать сутки, но потом мне пришло в голову, что привычки мои могут измениться, и я стал аккуратно следить за часами 3. Я заводил их дважды в сутки — перед сном и при вставании утром — и не боялся, что они внезапно остановятся.
Строго говоря, самая смена дня и ночи ничего не означала для меня. Но, отсчитывая по двадцать четыре часа, я следил за путешествием. Я внимательно считал часы и, когда часовая стрелка дважды обегала циферблат, делал зарубку на палочке. Мой календарь велся с большой аккуратностью. Я сомневался только в первых днях после отплытия, когда я не следил за временем. Я определил количество этих дней наугад. Впоследствии оказалось, что я не ошибся. Так проводил я свои недели, дни, часы — долгие, скучные часы во мраке; настроение у меня было подавленное, иногда я опускал голову, но никогда не отчаивался.
Странно сказать: больше всего я страдал теперь от отсутствия света. Сначала мне причиняло большие муки мое согнутое положение и необходимость спать на жестких дубовых досках, но потом я привык. Кроме того, я придумал, как сделать свое ложе более мягким. Я уже говорил, что в ящике, который находился за моим продовольственным складом, лежала шерстяная ткань, плотно скатанная в рулоны, какие мы видим на полках у мануфактурщиков. Сразу я сообразил, как устроиться поудобнее, и немедленно привел свою мысль в исполнение. Я убрал галеты, увеличил отверстие, которое ранее проделал в обоих ящиках, и с трудом выдернул штуку материи. Дальше работа пошла легче, и через два часа я изготовил себе ковер и мягкое ложе, тем более драгоценное, что оно было сделано из лучшего сорта материи. Я взял столько, сколько было нужно, чтобы абсолютно не чувствовать под собой дубовых досок. Затем я убрал галеты в ящик и с удовольствием растянулся на мягкой подстилке.
Но с каждой минутой я все больше мечтал о свете. Трудно описать, что испытываешь в полной темноте. Только теперь я понял, почему подземная темница всегда считалась самым страшным наказанием для узника. Неудивительно, что люди выходили оттуда седыми и что самые чувства изменяли им. Трудно переносить кромешную тьму в течение долгого времени. Свет начинает казаться основой человеческого существования.
Мне казалось, что, будь я заключен в светлом помещении, время прошло бы вдвое скорей. Казалось, темнота вдвое увеличивает продолжительность заключения и как нечто вполне материальное сдерживает колеса моих часов. Беспросветный мрак! Мне казалось, что я страдаю только от него и что проблеск света меня мгновенно бы вылечил. Иногда мне вспоминалось, как я лежал больной, в бессоннице, считая долгие мрачные часы ночи и нетерпеливо дожидаясь утра.
Так, медленно и тоскливо, шло время.
Глава XXXIII
БУРЯ
Больше недели провел я в этом томительном однообразии. Единственным звуком, доходившим до меня, был шум волн надо мной. Я нарочно сказал «надо мной», потому что я находился в глубине, далеко под поверхностью моря. Иногда я различал и другие звуки, например глухой шум тяжелых предметов, передвигаемых по палубе, а в тихую погоду — колокол, зовущий людей на вахту. Звук колокола я слышал только при полном штиле, да и то он доходил до меня заглушённым. Я прекрасно мог отличить штиль от других состояний погоды. Я различал легкое волнение при небольшом ветре, более сильное волнение при свежем ветре, наконец, бурю — как если бы я находился на палубе. Покачивание корабля, скрип балок говорили мне о силе ветра и о погоде. На десятый день началась настоящая буря. Она продолжалась два дня и ночь. Буря была свирепая, шпангоуты так скрипели, что казалось — они сломаются; по временам мне чудилось, что корабль распадается на куски, огромные ящики и бочки со страшным треском колотились друг о друга и о стенки трюма. В промежутках я ясно слышал, как могучие валы обрушивались на корабль с таким ужасным грохотом, как будто по оснастке изо всех сил били тяжелым молотом или тараном.
Я не сомневался, что судно может пойти ко дну: можете представить себе мое положение. Нечего говорить, как страшно мне было, когда я думал о том, что корабль может опуститься на дно, а я, запертый в трюме, не имею возможности ни выплыть на поверхность, ни вообще пошевелиться. Еще больший страх сковывал мои члены. Может быть, я не так боялся бы бури, если бы был на палубе.


Как назло, тут начался у меня новый приступ морской болезни, — так всегда бывает с теми, кто в первый раз плавает. Первая буря всегда возбуждает морскую болезнь — и с той же силой, с какой та возникает обычно в первые двадцать четыре часа путешествия.
Сорок часов продолжалась буря, пока море не успокоилось. Я это определил так точно потому, что долго не слышал характерного звука от движения корабля по воде. Ветер прекратился, но корабль все еще качался, бочки и ящики трещали, как и раньше. Это была мертвая зыбь, которая постоянно следует за сильным волнением и которая не менее опасна для корабля, чем буря. При сильной зыби иногда ломаются мачты и корабль переворачивается — а это самая страшная катастрофа для моряка.
Зыбь постепенно прекращалась, пока, через двадцать четыре часа, море не стало еще более спокойным, чем было до бури: корабль скользил, как по зеркалу. Приступы морской болезни уменьшились, мне стало немного лучше. Но за такой долгий срок я совершенно измучился и, обессиленный, задремал.
Однако сны мои были еще мучительнее, чем явь. Мне снилось то, чего я так боялся несколько часов назад: будто я утонул именно так, как предполагал, — стиснутый в узкой норе, не имея возможности выплыть. Снилось мне, что я лежу на дне моря, что я мертв, но не потерял сознания, а, наоборот, могу видеть и чувствовать. И вот я вижу ужасных зеленых спрутов и громадных крабов, ползущих ко мне и шевелящих своими громадными клешнями. Они хотят растерзать меня и насытиться моим мясом! Один из крабов, самый большой, страшный, полз прямо на меня. Я ясно чувствовал, как он карабкается по моей руке. Я ясно ощущал его холодное прикосновение, его жесткие лапы на моих пальцах, но я не мог пошевелить рукой. Вот он вскарабкался на запястье, ползет по руке, подбирается к лицу. Я понимаю, что он хочет вонзить мне клешню в горло, но ничего не могу сделать. Ни один мускул у меня не движется. Ведь я утонул, я мертв. Вот он уже на груди… У горла… он душит меня!
Я с криком проснулся и выпрямился на своем ложе. Я поднялся бы на ноги, если б мог выпрямиться. Но места не было; ударившись головой о дубовую балку, я пришел в себя. Сознание вернулось ко мне.
Глава XXXIV
ЧАША
Я прекрасно сознавал, что это был сон, что никакой краб не мог взобраться мне на руку, и, несмотря на это, не мог отделаться от впечатления, что какое-то живое существо проползлопо мне, краб или что-нибудь другое. Я все еще ощущал жжение на обнаженной груди и руке, словно по ним пробежал зверек с когтистыми лапками.
Я размахивал руками и хлопал ладонями по шерстяному покрывалу, стараясь поймать живое существо.
Спросонья я все еще думал, что это краб. Но потом я понял нелепость этой догадки. Каким образом мог краб попасть сюда? А впрочем, почему бы и нет? Краб мог жить в трюме корабля; его могли сюда занести случайно, вместе с грузом. А может быть, кто-нибудь из матросов принес его для забавы, а потом пустил его в трюм, где он мог пристроиться в одной из бесчисленных нор и щелей в досках. Пищу он мог найти в стоячей воде под полом или среди мусора.
Но, поразмыслив, я отбросил и эти предположения. Крабов я мог видеть только во сне. Нет такого краба, которого я не мог бы поймать руками, а ведь я ощупал каждый сантиметр моего покрывала и ничего не нашел. Краб мог бы удрать только через две щелки, те самые, которые я сразу же ощупал, как только проснулся. Он не мог двигаться так быстро. Нет, никакого краба здесь не было! Но кто-токарабкался по мне; я в этом был уверен.
Некоторое время я размышлял. Но скоро неприятное ощущение исчезло. Вовсе не удивительно, что мне приснилось именно то, о чем я все время думал, пока бушевала буря.
Я ощупал часы. Оказалось, что я спал около шестнадцати часов! Конечно, в этом виновата морская болезнь. Я был очень голоден и не мог удержаться от искушения съесть больше, чем мне полагалось. Я уничтожил целые четыре галеты. Ничто не порождает такого аппетита, как приступ морской болезни. Четыре галеты едва насытили меня. Только боязнь остаться без пищи удержала меня от дальнейшего пиршества. Я мог бы съесть в три раза больше.
Жажда также разыгралась, и я выпил тройную порцию. Водой я не так дорожил, как едой, рассчитывая, что мне в избытке хватит питья до конца путешествия. Одно только меня беспокоило: когда я пил воду, я очень много разбрызгивал и проливал. У меня не было никакого сосуда, я пил прямо из отверстия в бочке. К тому же это было неудобно. Я вынимал затычку, и сильная струя била мне прямо в рот. Но я не мог пить без конца, мне нужно было перевести дыхание, а в это время вода обливала мне лицо, платье, обливала всю каморку и уходила попусту, пока я всовывал затычку обратно.
Где взять чашку?
Сначала я подумал о башмаках, которые праздно валялись около меня, но подобное применение обуви мне претило.
Сгорая от жажды в начале путешествия, я напился бы из чего угодно, но сейчас, когда воды было вдоволь, я хотел пить с удобствами. Грязную посуду можно вымыть, и лучше пожертвовать некоторым количеством воды, чтобы отмыть башмак, чем терять ее всякий раз при питье.
Я уже собирался пустить в дело башмак, когда лучшая мысль пришла мне в голову — сделать чашку из материи. Я заметил, что это сукно не пропускает воды. Вода, брызгавшая из бочки на мое суконное ложе, оставалась на нем, и, ложась спать, я выплескивал ее из складок материи, как из стакана. Вырежу кусок сукна, сверну из него подобие чаши и буду ею пользоваться.
Я отрезал ножом длинную полосу сукна, свернул ее кульком, стараясь, чтобы один слой заходил за другой, и подвязал снизу, для прочности, остатком шнурка от башмаков. Получилась чашка не хуже, чем самые тонкие изделия из фарфора или стекла. Теперь я мог пить спокойно, не теряя ни капли драгоценной влаги, от которой зависела моя жизнь.

8

Re: Томас Майн Рид — Морской волчонок

Глава XXXV
ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
За завтраком я съел так много, что решил в этот день больше не есть. Но из этого ничего не вышло: в середине дня я уничтожил еще одну галету, вследствие чего и решил на обед обойтись половиной, а другую половину оставить на ужин.
Я разломил галету посредине, отложил одну часть, а вторую съел и запил водой.
Вам кажется странным, что я ни разу не хлебнул водки, а я бы мог пить водку с утра до вечера, здесь ее было не меньше ста галлонов. Но в водке для меня не было никакого толка, с таким же успехом бочонок мог быть наполнен серной кислотой. Почему? Во-первых, потому, что я не любил водки; во-вторых, потому, что от запаха этой водки меня тошнило: я полагаю, что это была водка самого низкого сорта, предназначенная не для продажи, а для раздачи матросам, — хозяева часто отправляют самую плохую водку и ром с кораблями, чтоб угощать ими команду; в-третьих, потому, что я уже пробовал эту водку — я выпил около рюмки и моментально почувствовал сильнейшую жажду. Мне пришлось осушить целый галлон воды, чтобы утолить ее, и я решил в будущем воздержаться от алкоголя, чтоб сохранить побольше воды.
Наступило время укладываться спать. Я решил съесть отложенную половину галеты и отправиться ко сну.
Приготовления ко сну заключались в том, что я менял положение на шерстяной подстилке и натягивал на себя один-два слоя материи, чтоб не закоченеть ночью.
В продолжение первой недели я мерз по ночам, потому что мы ушли из порта зимой. С тех пор как я нашел материю, я больше не страдал от холода, закутываясь в нее с головой. Однако с некоторого времени ночи становились все теплее. После бури я вовсе перестал покрываться материей: ночью было так же тепло, как днем. Сначала я удивлен был этим, но, подумав, понял, что судно все время идет на юг, так что мы находимся уже в южных широтах и вошли в тропическую зону.
Я мало знал о тропиках. Я слышал, что тропическая зона лежит далеко к югу от Англии и что климат в ней гораздо жарче, чем самое жаркое английское лето. Я слышал, что Перу — южная страна и, чтоб добраться до нее, надо идти на юг.
В потеплении не было ничего удивительного. Судно плыло уже две недели. Предположим, что оно делает около трехсот километров в сутки, или, по-морскому, имеет скорость около шести узлов (а корабли, как я знал, могут идти гораздо скорей), — оно должно было за это время уйти далеко от Англии и вступить в полосу тропического климата.
Я ощупал циферблат часов и убедился в том, что маленькая стрелка стоит на десяти. Наступило время ужинать и ложиться спать.
Сначала я выпил чашку воды. Я не любил есть всухомятку. Затем я протянул руку за половинкой галеты. Я точно знал, где она лежит. На верху толстой балки, проходившей через трюм, я устроил себе уголок, нечто вроде полки, где держал нож, суконную чашку и деревянный календарь. Туда я днем положил оставшийся кусок галеты, и там он должен был лежать. Я так хорошо изучил каждый уголок и каждую щелку своей кабины, что мог в темноте безошибочно определить любое место размером с монету в пять шиллингов, притом без всяких поисков.
Итак, я протянул руку, чтоб достать драгоценный кусочек галеты. Вообразите мое удивление, когда, ощупав место на полке, я обнаружил, что галеты там нет.
Сначала мне показалось, что я ошибся. Может быть, я положил сухарь не на обычное место?
Чашку я держал в руке, наполненную водой. Нож лежал на месте. Рядом лежали палочка с зарубками и остатки шнурков, которые я использовал, когда мерил бочку; но галета исчезла!
Куда я мог ее положить? Я понятия не имел, но тем не менее обыскал все кругом, шарил между складками материи, обследовал карманы куртки и штанов. Я обыскал даже башмаки, которые валялись в углу. Я не оставил ни сантиметра необысканным, но половины галеты не было.
В конце концов, кусок галеты не представлял собой ничего особенно ценного. Но исчезновение его с полки было очень странно, настолько странно, что над этим стоило призадуматься.
Может быть, я съел его?
Предположим, что я это сделал. Может быть, в припадке рассеянности я машинально взял галету, стал ее грызть и всю уничтожил. Но странно, что от этого события не осталось никаких следов: ни воспоминания, ни чувства сытости. Я был так голоден, как будто ничего не ел.
Я отчетливо помнил, что положил ее рядом с ножом и чашкой; она не могла сама сойти с места, а, кроме моей руки, больше ничто не могло к ней прикоснуться. Я не мог случайно задеть ее и сбросить вниз, потому что не делал никаких движений в том направлении. Также не могла она завалиться в щель под бочкой, потому что щель была плотно забита материей (я это сделал, чтобы удобней было лежать).
Одним словом, половинка галеты пропала. Она ушла — то ли в мой собственный пищевод, то ли другим путем. Если я ее проглотил, я мог только пожалеть об этом, потому что не получил от еды никакого удовольствия.
Долго я колебался, взять ли мне другую галету или отправиться спать без ужина. Страх перед будущим заставил меня воздержаться от еды. Я выпил еще холодной воды, положил чашку на полку и устроился на ночь.
Глава XXXVI
ВТОРЖЕНИЕ
Я долго не спал. Лежа, я думал о таинственном исчезновении галеты. Я говорю «таинственном», потому что в глубине души был убежден, что я не съел ее, она исчезла другим путем. Каким — я не мог даже представить, ибо я был совершенно один; я был единственным живым существом в этой части корабля, и больше некому было дотронуться до галеты.
Теперь мне снова вспомнился мой сон. А краб? Может быть, все-таки это был краб? Мне приснилось, что я утонул, но краб мог действительно проползти по мне, и это уже не был сон. Не мог ли он съесть галету?
Я знал, что крабы не едят галет. Но, запертый в корабельном трюме, не имея выхода, кроме голодной смерти, краб мог съесть и галету. Значит, все-таки это мог быть краб?
Невеселые размышления и голодный желудок долго не давали мне заснуть. Наконец я заснул, вернее, задремал, просыпаясь через каждые две-три минуты.
В один из таких промежутков мне показалось, что я слышу необычайный шум. Корабль шел плавно, и я сразу отличил этот новый звук от мягкого плеска волн. Кстати, в последнее время волны плескались настолько тихо, что стук моих часов перекрывал их.
Этот новый звук был похож на глухое царапанье и доносился из угла, в котором валялись мои башмаки.
Что-то скреблось у меня в башмаках!
— Вот и краб! — воскликнул я.
Сон как рукой сняло. Я приподнялся, прислушался и подготовился схватить рукой вора. Я был уверен, что этот краб или кто б он там ни был, скребущийся у меня в башмаках, и есть, во всяком случае, похититель моего ужина.
Царапанье раздалось снова. Да точно, в башмаке ли это?
Я присел и нагнулся вперед с таким расчетом, чтобы схватить башмак одним движением, когда звук повторится.
Я ощупал башмаки. В них и около них не было ничего и никого. Я ощупал весь пол моей каморки, но напрасно.
Все было в порядке.
Я был немного смущен и довольно долго лежал прислушиваясь. Таинственный шум не повторялся. Сон постепенно овладевал мною, и я снова задремал, ежеминутно просыпаясь.
Вдруг скребущий звук раздался снова, и я вскочил. Определенно это в башмаках! Но как только я сделал движение в ту сторону, шум прекратился, как будто я спугнул кого-то. Я обшарил башмаки и опять ничего не обнаружил.
— Эх, как же я сразу не догадался! — пробормотал я. — Это вовсе не краб. Краб не может так быстро бегать. Это самая обыкновенная мышь. Приди это сразу мне в голову — я бы не беспокоился. Если б не сон, я и не подумал бы о крабе.
Тут я снова улегся с твердым намерением спать и не думать больше ни о мышах, ни о звуках.
Не успел я как следует устроиться, как царапанье в углу возобновилось, и я подумал, что эта проклятая мышь может основательно испортить мне башмаки. Я не хотел, чтоб они были съедены мышами, хотя, в сущности, они не были мне нужны.
И я снова попытался схватить мышь. И снова безрезультатно. Я даже не притронулся к ней. Но я удостоверился, что она удирает в щель между бочкой с водкой и балкой трюма.
Взяв в руки башмаки, я с горечью убедился в том, что верхняя часть кожи совершенно съедена. Странно, что мышь могла так много уничтожить, да еще в такой короткий срок. Прошло немного времени с тех пор, как я держал в руках эти башмаки. Может быть, здесь действовало несколько мышей? Похоже на то.
Чтобы спасти ботинки от окончательной гибели и избавить себя от новых волнений, я взял их из угла, поместил рядом с головой и накрыл сверху слоем материи. Теперь я могу спокойно спать.
Не тут-то было! Не успел я сколько-нибудь основательно задремать, как меня снова разбудили.
На этот раз что-то живое быстро пробежало у меня по ногам.
Я совершенно проснулся, но не шевелился. Лежал и ждал, не повторится ли, это снова.
Конечно, теперь мышь ищет ботинки. Гнаться за ней нет никакого смысла, потому что она опять убежит в щель. Я решил лежать спокойно, дождаться, пока она взберется на меня, и тогда схватить ее. Я не собирался ее убивать; я намеревался только хорошенько прижать ее или отодрать за ухо, чтоб она больше не мешала мне спать.
Мне пришлось ждать довольно долго. Но наконец мое терпение было вознаграждено. По слабому движению в складках материи, заменявший мне одеяло, я убедился, что по ней кто-то бегает, и мне показалось даже, что я различаю топанье маленьких лапок.
Вот снова зашевелилась материя. Я ясно почувствовал, что какое-то существо взбирается у меня по лодыжке и поднимается к бедру. Оно казалось слишком тяжелым для мыши, но думать было некогда, надо было хватать его сейчас или никогда!
Я протянул руки, схватил, сжал пальцы… но какой ужас! Какая ошибка!
Вместо нежной маленькой мышки рука моя сжимала туловище животного ростом почти с котенка! Здесь нельзя было ошибиться.
Это была огромная, страшная крыса!
Глава XXXVII
РАЗМЫШЛЕНИЯ О КРЫСАХ
Дерзкое животное моментально дало о себе знать способом, не оставляющим никаких сомнений. Только я дотронулся до его гладких боков, не успел я отдернуть руку и раскаяться в своем безрассудном поступке, как острые зубы глубоко прокусили мне большой палец. В ту же секунду я услышал ужасный визг.
Я отдернул наконец руку и отскочил в другой конец каморки, подальше от отвратительного гостя. Там я присел на корточки и в страхе прислушался.
Была полная тишина, и я понял, что крыса убежала. Возможно, что она испугалась не меньше меня; но она сохранила достаточно благоразумия, чтобы укусить меня в палец, перед тем как спастись бегством, в то время как я потерял всякое присутствие духа.
Из первой встречи мой противник вышел победителем. Мало того, что он испугал меня смертельно, он еще нанес мне серьезную рану. Боль с каждой минутой усиливалась. Я чувствовал, как кровь струилась у меня по пальцам. Но меня беспокоил не самый укус, а вопрос о том, ушла ли крыса, вернется ли она обратно. Мысль, что она может вернуться, наполняла меня беспокойством.
Вы удивляетесь? А между тем так это и было. Всю свою жизнь я испытывал отвращение к крысам, даже, прямо сказать, страх перед ними. И хотя мне впоследствии пришлось встречаться и сражаться с более опасными животными, но ни одно из них не внушало мне такого страха, как обыкновенная крыса. Страх смешивался с отвращением — и неспроста. Я знаю множество достоверных случаев, когда крысы нападали на людей, и не только на детей, но и на взрослых мужчин, особенно на раненых и больных, и даже умерщвляли их.
В детстве я наслышался всяких историй о крысах и вспомнил их сейчас разом. Неудивительно, что я чувствовал страх, близкий к ужасу. К тому же укусившая меня крыса, если судить на ощупь, была ростом с крупного котенка. Я никогда еще не видал такой большой крысы.
Немного успокоившись, я замотал большой палец тряпицей, оторванной от рубашки. Рана болела ужасно, и я очень страдал.
Нечего говорить, что я не спал почти до утра. Под утро я заснул, чтоб через несколько минут проснуться в холодном поту: мне приснилось, что крыса подбирается к моему горлу.
Долго я лежал прислушиваясь. Но крыса исчезла бесследно. Должно быть, я основательно помял ее, набросившись на нее изо всех сил, и она все-таки испугалась.
Теперь я прекрасно понимал, куда делась половина галеты и кто так обгрыз кожу моих ботинок. Крыса уже давно бегала вокруг меня, а я ее не замечал.
Что же мне делать, если крыса вернется? Как уничтожить непрошеного гостя?
Я отдал бы год жизни за любую мышеловку. Но о мышеловке нечего было и мечтать. Надо было изобрести другой способ избавиться от опасного соседа. Я имел полное право называть крысу соседом, потому что знал, что дом ее недалеко и что в эту самую минуту она возится где-то на расстоянии не больше трех метров от моего лица — скорее всего под ящиком, с галетами или под бочкой с водкой.
Долго напрягал я мозги, но не мог придумать, как бы изловить крысу. Единственное, что я мог сделать, — это схватить ее руками, но у меня не было ни малейшей охоты повторять уже проделанный опыт. Я знал, через какую щель она ходит: это промежуток между двумя бочками — бочкой с водкой и бочкой с водой.
Я мог заткнуть все отверстия, кроме этого, кусками материи. Затем, подождав прихода крысы, закупорить и это последнее. Тогда крыса оказалась бы в плену, но и я попал бы в нелепое положение: ведь и сам я оказался бы в плену, и у меня не осталось бы другого выхода, кроме рукопашной схватки. Конечно, я мог задушить ее, как более сильный, но при этом она искусала бы меня жестоко, а с меня достаточно было и одного укуса.
Как же мне обойтись без крысоловки?
Все мои размышления были бесплодны. Было уже утро, когда, усталый от планов и предположений, я впал в полудремотное состояние, ничего не придумав, чтобы избавиться от проклятой твари, причинившей мне столько беспокойства и тревоги.
Глава XXXVIII
ВСЕ ЗА КРЫСОЛОВКУ!
Несколько часов я проспал, но потом проснулся от боли. Теперь не только большой палец, но и вся рука болела острой, щемящей болью и вдобавок опухла. Лечиться было нечем, оставалось терпеть. Я знал, что воспаление скоро пройдет, и запасся мужеством. Другие опасности волновали меня гораздо больше. Я так беспокоился по поводу возможного возвращения крысы, что скоро и вовсе забыл о пораненном пальце.
Я снова думал о своем мучителе. Я был уверен, что крыса вернется, потому что слышал ее возню. Была тихая погода, и самые слабые звуки доходили до меня отчетливо. Я слышал, как топотали ее лапки по поверхности пустого ящика. Не раз слышался короткий, резкий писк, похожий на треск сверчка, — типичный голосок крысы. Нет более противного звука, чем крысиный голос, а в тот момент он казался мне вдвойне противным. Вы смеетесь надо мной, но я ничего не мог поделать с собой. Я не мог отбросить скверного предчувствия, что соседство этой крысы угрожает моей жизни, и, как вы потом убедитесь, мое предчувствие оказалось почти правильным.
Я боялся, что крыса нападет на меня в то время, когда я буду спать. Пока я бодрствую, я ее не боюсь; она может меня укусить, но в этом большой беды нет. Зато я ее уничтожу.
Но что будет, если я засну крепко и это гнусное существо запустит мне зубы в горло? Вот что заставляло меня страдать. Не мог же я все время бодрствовать и стоять на страже! Чем больше я буду воздерживаться ото сна, тем крепче я буду спать потом, в минуты настоящей опасности. Я не могу спокойно заснуть, пока крыса не будет уничтожена, и потому необходимо уничтожить ее поскорей.
Как же мне справиться с ней? Я не мог придумать ничего другого, как схватить ее руками и задушить. Для этого надо схватить ее так, чтобы мои пальцы пришлись как раз вокруг ее горла, чтоб она не могла вонзить мне зубы в руку. Остальное легко. Но главная трудность заключалась в том, что все это надо было проделать в темноте, наугад, и крыса, конечно, могла воспользоваться преимуществом своего положения. Больше того: большой палец был в таком состоянии, что я вряд ли мог бы удержать крысу правой рукой, не то что задушить ее насмерть. Как защитить пальцы? Только с помощью толстых перчаток, но об этом нечего и думать.
Однако нет! Неудачная мысль навела меня на другую. Я мог заменить перчатки, и как вы думаете чем? Башмаками! Надо было всунуть кисти рук в башмаки и, таким образом предохранив себя от острых зубов крысы, давить ее между подошвами, пока она не испустит дух. Идея была прекрасная, и я немедленно приступил к ее осуществлению.
Я приготовил башмаки и принялся сторожить щель, через которую могла войти крыса. Я уже говорил, что все другие щели я тщательно заткнул и твердо решил, пропустив крысу внутрь моей кабины, заткнуть курткой и последнюю. Таким образом, крыса оказалась бы в моей власти. Тогда мне оставалось только надеть «перчатки» и приниматься за дело.
Странное дело: крыса как будто сознательно поспешила принять мой вызов.
Едва успел я приготовиться к встрече гостя, как раздались шорох и писк. Я понял, что крыса прошла через щель. Я слышал, как она бегала кругом, пока я забивал отверстие курткой. Дважды она пробегала у меня по ногам. Но я не обращал на нее никакого внимания, пока не закупорил отверстие. Затем я всунул руки в башмаки и начал разыскивать врага.
Я так хорошо изучил свою каморку, что мне не пришлось долго искать. Я поднимал башмаки и колотил ими по полу, все время меняя место. По плану я должен был приплюснуть крысу подошвой одного из башмаков, придавить ее другим и жать ее изо всех сил до тех пор, пока она не испустит дух. Но этот план не был выполнен.
Дело кончилось совсем по-другому. Я придавил зверька одним башмаком, но мягкая материя, на которой все это происходило поддалась под нажимом, прогнулась, и крыса выскользнула с визгом. В следующее мгновение я почувствовал, как она карабкается мне на ногу и забирается под штанину!
Я похолодел. Но теперь нельзя было медлить. Я отбросил башмаки, которые были мне больше не нужны, и схватил крысу руками в ту минуту, когда она подобралась к моему колену. Я держал ее крепко, хотя она отчаянно барахталась, обнаружив поистине удивительную силу. Страшно было слышать ее дикий визг. Я сжимал ее изо всех сил, несмотря на боль в большом пальце. Материя штанины предохраняла от укусов мои пальцы, но нога была не защищена, и гнусное существо вгрызлось мне в мясо и до тех пор меня терзало, пока не потеряло способность двигаться. Только тогда мне удалось схватить его за горло и окончательно задушить. Я почувствовал, как челюсти зверька медленно разжимаются, и понял, что противник мертв.
Я отпустил крысу и вытряхнул ее из штанов. Вынув куртку из отверстия, я выбросил мертвое животное туда, откуда оно пришло.
Я почувствовал громадное облегчение. Теперь я был уверен, что «госпожа крыса» больше не будет меня беспокоить.
И я лег спать с твердым решением отоспаться за все время, которое я потерял в течение беспокойной ночи.
Глава XXXIX
ВРАЖЕСКАЯ СТАЯ
Напрасно я думал, что нахожусь в полной безопасности. Не успел я проспать и четверти часа, как был разбужен. Что-то пробежало у меня по груди.
Что это? Другая крыса?
Если и нет, то, во всяком случае, нечто весьма на нее похожее.
Несколько минут я лежал без движения и внимательно прислушивался. Ничего не было слышно.
Неужели мне это приснилось? Нет! Только я подумал об этом, как снова услышал топанье маленьких лапок по шерстяному покрову.
Я не ошибся. Через секунду я почувствовал эти лапки у себя на бедре.
Стремительно приподнявшись, я протянул руку, и снова ужас объял меня. Огромная крыса в один прыжок исчезла между бочками, как только я прикоснулся к ней.
Трудно поверить, что это та же самая. Говорят, что кошки часто оживают даже после того, как их закапывают в землю, но я никогда не слышал, чтобы крысы обладали такой исключительной живучестью. Кроме того, я душил мою крысу с такой силой, что она была бы мертва, даже если бы у нее было еще девять жизней. Когда я ее выбрасывал в щель, она была мертва, как гвоздь.
Убежавшая сейчас крыса несомненно была другая.


Но, несмотря на всю нелепость иного предположения, я в полусонном состоянии все продолжал думать, что это та же самая крыса. Она пришла мстить. Однако, проснувшись окончательно, я сделал более разумное допущение: это сожительница убитой крысы.
Сна опять как не бывало. Как мог я спать, зная, что рядом разгуливает отвратительное животное, которое пришло с намерением напасть на меня?
При всей моей усталости я не мог позволить себе улечься спать, пока не разделаюсь с новым врагом.
Я был уверен, что крыса скоро вернется. Я не схватил ее рукой, когда проснулся, а только дотронулся пальцем. Должно быть, она не очень испугалась и скоро вернется обратно.
Снова я встал над отверстием с курткой в руках и прислушался.
Через несколько минут я явственно услышал писк и поскребывание, правда, слишком громкие для крысы. Мне пришло в голову, что этот звук производит какая-нибудь доска, трущаяся о пустой ящик. Шум продолжался. Мне показалось, что крыса уже вошла, но так как шум доносился снаружи, то я продолжал стоять наготове.
Снова мне показалось, что мимо меня пробежала крыса, но в эту минуту я опять услышал писк за бочкой.
Я стоял с курткой неподвижно, с трудом доверяя самому себе: мне казалось, что крыса несколько раз проскочила в мою каморку.
Наконец резкий писк раздался справа от меня, и я понял, что крыса здесь, Я моментально засунул куртку в отверстие.
Затем я надел башмаки на руки, предварительно привязав обе штанины к лодыжкам шнурками, чтобы крыса не могла опять забраться ко мне под штаны, и приступил к действиям.
У меня не было ни малейшего желания сражаться, но я должен был обеспечить себе покой и сон, и у меня не было выбора: я должен был убить и эту крысу.
Итак, я перешел в наступление.
Тут все прежние ужасы побледнели. Вообразите себе мой страх и отчаяние, когда вместо одной крысы я обнаружил в кабине целую стаю омерзительных врагов! Здесь было не меньше десятка! Они кишели повсюду, я не мог опустить башмак, чтоб не ударить по одной из них. Они бегали вокруг меня, проносились по ногам, прыгали на руки, испуская свирепый писк, как бы угрожая мне!
По правде сказать, я потерял всякую способность действовать. Я уже не думал убивать их. Я толком не знал даже, что делаю. Припоминаю только, что у меня хватило благоразумия выхватить куртку из дыры и я принялся размахивать ею по всем направлениям, крича изо всех сил.
Мои крики и отчаянные движения подействовали на них: я слышал, как они бежали через щель, и когда я через несколько минут ощупал пол моей каюты руками, я убедился, что она пуста. Все крысы ушли.
Глава XL НОРВЕЖСКАЯ КРЫСА
Если одна крыса могла причинить мне столько мучений, то можете себе представить, как приятно сознавать, что их здесь, по соседству, целая банда. По всей вероятности, их было еще больше, чем то количество, с которым я имел дело, потому что, затыкая курткой отверстие, я слышал еще писк и шорох за бочкой. Наверняка здесь жили десятки крыс. Я слышал, что эти дармоеды в огромных количествах живут на кораблях, в бесчисленных щелях между балками. Я слышал также, что корабельные крысы — самые свирепые и часто, понуждаемые голодом, нападают на живые существа, не боясь ни кошек, ни собак. Они наносят большие повреждения грузам и причиняют много беспокойства на судах, особенно если корабль не был достаточно хорошо осмотрен, заделан и очищен перед рейсом.
Судовые крысы известны также под именем норвежских крыс. Есть поверье, что они приплыли в Англию на норвежских судах; но является ли Норвегия их родиной или нет, они распространены по всему земному шару, и в каждой части света, где когда-либо приставали корабли, обязательно есть и норвежские крысы. Даже если они действительно вышли из Норвегии, они легко приспособились ко всем климатам. Они прекрасно живут в огромных количествах в тропических странах Америки. Портовые города Вест-Индии наполнены ими. Они причиняют там такой вред, что городские власти назначили специальную «крысиную премию» за их уничтожение. Тем не менее они продолжают существовать, и деревянные пристани американских портов являются для них настоящими «островами убежища».
Норвежские крысы, в общем, не очень велики. Большие экземпляры встречаются среди них в виде исключения. Дело тут не в размерах, а в свирепости и вредоносности, а также в огромной плодовитости. Замечено, что в тех местах, где они появляются, скоро исчезают все другие виды крыс. Они совершенно не боятся многих довольно крупных животных, например ласок, которых они превосходят силой. Даже кошки их боятся, повсюду кошка предпочитает иметь дело с животными более нежного сложения. Даже большие собаки, кроме специальных крысоловок, избегают встречи с ними.
Надо особо отметить один факт: норвежские крысы всегда как будто учитывают соотношение сил. Там, где их мало и они чувствуют, что победа может оказаться не на их стороне, они ведут себя очень смирно. Но там, где они чувствуют себя хозяевами положения, они наглеют от безнаказанности и не стесняются даже присутствием человека. В морских портах тропических стран они почти не прячутся, и в лунные ночи огромные стада крыс совершенно спокойно бегают, не давая дороги пассажирам. В лучшем случае, они чуть посторонятся, чтобы затем прошмыгнуть у самых каблуков прохожего.
Вот каковы норвежские крысы.
Всего этого я не знал, когда плыл на «Инке»; но и того, что я слышал от матросов, было совершенно достаточно, чтобы я чувствовал себя неважно в присутствии большого количества этих дерзких животных. Прогнав их из кабины, я не мог успокоиться. Я чувствовал, что они вернутся, и, может быть, в еще больших количествах. Они будут все больше страдать от голода и, следовательно, будут становиться все свирепее и наглее, пока не нападут на меня. По-видимому, они не очень меня испугались. Хотя я прогнал их криками, но они скреблись и пищали где-то по соседству. Что, если они замышляют новую атаку?
В этом не было ничего невероятного. Мысль о том, что я буду убит и растерзан этими чудовищами, внушала мне еще больший страх, чем опасность утонуть. Собственно говоря, я предпочел бы утонуть. Когда я снова подумал о том, как меня будут есть крысы, я ощутил холодок в спине и волосы зашевелились у меня на голове.
Несколько минут я сидел, не зная, что предпринять. Мне все еще казалось, что у крыс не хватит смелости приблизиться ко мне, пока я на ногах. Но как я буду спать? Тогда они наверняка нападут на меня, и если им только удастся запустить зубы мне в мясо, они разъярятся, как тигры, которые, попробовав крови, не могут успокоиться, пока не уничтожат жертву. Нет, я не должен спать!
Но и вечно бодрствовать я тоже не могу. По временам сон будет меня осиливать, и я не смогу сопротивляться. Чем больше я буду бороться с ним, тем больше будет мне хотеться спать, и в конце концов я впаду в полуобморочное состояние, которое будет мне казаться кошмаром и в котором я потеряю способность двигаться и предоставлю свое тело прожорливым чудовищам.
Некоторое время мрачные мысли мучили меня, но потом новая идея меня осенила: заткнуть отверстие курткой и таким образом надолго избавиться от крыс.
Конечно, это была очень простая мысль. Вы спросите, почему я не подумал об этом раньше. Потому что раньше мне казалось, что передо мной всего две крысы и что я их истреблю другим способом. Но теперь все обернулось по-иному. Уничтожить всех крыс в трюме было очень трудным, пожалуй, невозможным предприятием, и я сразу отбросил эту мысль. Самое лучшее, конечно, заткнуть щель, притом не только эту, но и все вообще щели, через которые могут пролезть крысы, и таким образом совершенно избавить себя от их нападения.
Без промедления я законопатил курткой щель и, удивляясь, как я не подумал об этом раньше, улегся спать. Сообрази я заткнуть дыру пораньше — я бы давно уже спал сладким сном.

9

Re: Томас Майн Рид — Морской волчонок

Глава XLI
СОН И ЯВЬ
Я так устал от страхов и борьбы, что стоило мне прикоснуться щекой к рулону материи, как я перенесся в царство снов. Я снова был в глубине моря и лежал на дне, среди чудовищ, похожих на крабов, которые готовились меня проглотить.
Мало-помалу эти существа превратились в крыс, и мой сон стал походить на реальность. Мне снилось, что крысы собрались вокруг меня в огромных количествах и угрожают мне со всех сторон. У меня ничего не было для защиты, кроме куртки, и я размахивал ею изо всей силы; удары сыпались градом, но крысы почему-то увертывались. Одна из крыс — размером гораздо больше других — вела их за собой в атаку. Это была точная копия той, которую я убил! Она вела банду хвостатых разбойников, призывая их отомстить за убийство. Я не мог очнуться от ужасного кошмара.
Сначала я держал противников в отдалении; но скоро силы мне изменили, и, лишенный помощи, я должен был уступить крысам. Я озирался кругом, молил о помощи, но никто не приходил.
Противники наконец заметили, что силы мои иссякают, и по знаку своего вождя бросились на меня. Они напали на меня спереди, сзади, с боков. Я сыпал удары во все стороны, но безрезультатно. Я отбрасывал крыс дюжинами, но на их место приходили другие.
Больше я не мог сражаться. Сопротивление было напрасно. Они уже карабкались по моим ногам, по бокам, по спине. Они повисали на мне гроздьями — как пчелиные рои виснут на ветках. И прежде чем они начали меня терзать, я не выдержал их веса и тяжело упал на землю.
Это падение оказалось для меня спасительным: как только я упал, крысы разбежались, видимо напуганные шумом.
Некоторое время я провел в счастливом отупении; но затем голова моя прояснилась, и я с радостью убедился в том, что все это мне приснилось. Толчок, который я получил при падении, разбудил меня.
Впрочем, радость мгновенно исчезла. Увы, это был не сон! По мне разгуливали крысы, и множество их снова бегало по моей каморке. Я снова слышал возню и дерзкий писк. Не успел я вскочить, как одна из них пробежала по моему лицу.
Как они проникли сюда?
Таинственность этого нового вторжения сама по себе была настолько ужасна, что глубоко потрясла меня. Неужели они прогрызли куртку? Я машинально ощупал ее. Нет. Все было в порядке. Я достал куртку и снова пустил ее в дело, чтобы прогнать негодяек. Опять я кричал и размахивал ею, и опять крысы ушли. Но теперь я находился в невероятном страхе. Я не знал, каким образом они проникают в кабину, несмотря на все мои предосторожности.
Долгое время я сидел в глубоком унынии, пока не сообразил, в чем дело: они прошли не через отверстие, заткнутое курткой, а через другую щель, которую я забил материей. Кусок материи был слишком мал — они вытащили его из щели зубами.
Да, именно так они вошли. Но объяснение не успокоило меня. Наоборот, мое беспокойство возросло. Зачем эти существа так упорно возвращаются? Что их влечет к моей норе? Неужели она лучше, чем другие части корабля? Что им нужно? Убить и съесть меня?
Ничего другого я не мог придумать.
Страх перед гибелью удвоил мою энергию. По часам я видел, что проспал не больше часа. Но я не мог снова заснуть, пока не обеспечу себя от нового нападения. Я решил привести мою крепость в порядок, более пригодный для обороны. Я вынул куски материи из всех щелей и дыр и заново прочно закупорил все лазейки. Из ящика с мануфактурой я вытащил даже две новых штуки сукна — для подкрепления. Именно возле этого ящика в стенке было множество щелей, над которыми я основательно потрудился. Заткнув их как следует, я для большей верности придавил их третьей штукой сукна, поставив ее стоймя и плотно засунув в угол. Теперь я успокоился. Ни одна крыса не проникнет в кабину, и я могу спать спокойно. Единственный недостаток этого укрепления в том, что оно затрудняет мне подступ к галетам. Но я об этом вовремя подумал и вынул из ящика запас галет приблизительно на две недели.
Все эти приготовления заняли у меня полных два часа. Я работал с большой тщательностью, стараясь сделать свою крепость неприступной. Это была не игра. Это было серьезное дело, от которого зависела моя жизнь. Закончив свою постройку, я улегся спать, на этот раз с твердым намерением выспаться по-настоящему.
Глава XLII
ГЛУБОКИЙ СОН
Я спал двенадцать часов подряд, видел во сне новые сражения с крабами и крысами и не получил никакого удовольствия от отдыха. С тем же успехом я мог и действительно сражаться с ними. Мой долгий сон не был освежающим; самое приятное в нем было пробуждение, когда я убедился в том, что за все время ни один из непрошеных гостей не проник в кабину и не нанес никакого вреда моим укреплениям. Я все ощупал и нашел все на прежнем месте.
Несколько дней я прожил сравнительно спокойно. Крысы больше ничем мне не угрожали, хотя я знал, что они рядом. Долго стояла хорошая погода, и я слышал, как они возились между ящиками с грузом, временами испуская яростный писк, как бы сражаясь друг с другом. Но я больше не боялся их голосов. Если мне случалось на время передвинуть один из рулонов материи, защищавших мою кабину, я немедленно возвращал его обратно, тщательно следя за тем, чтобы ни одна крыса не успела проскочить ко мне.
Однако мануфактура, предохраняя меня от нашествия, причиняла мне и большие неудобства. Погода была очень теплая, и я в своей келье задыхался от жары, как в печке.
Возможно, что мы пересекали экватор. Во всяком случае, мы находились в тропических широтах, где бури бывают гораздо реже, чем в умеренном поясе. Только раз мы попали в шторм. Он продолжался сутки и сменился, по обыкновению, зыбью, от которой корабль качало так, как будто он собирался перевернуться вверх дном.
На этот раз обошлось без морской болезни.
Но мне не за что было держаться, и меня кидало, бросало, швыряло от бочки к борту и обратно.
Помятый, весь в синяках, я чувствовал себя как бы под градом палочных ударов. Бочонки и ящики двигались, а мои затычки постепенно ослабевали и вываливались. Боясь крысиного нашествия, я то и дело затыкал лазейки, и буря прошла в ушибах, толчках и хлопотах.
Хуже всего сидеть сложа руки. Оживленная деятельность помогала мне проводить время. Два дня бури и волнения на море показались мне короче обыкновенных двух дней. Самыми горькими часами моего заключения были те, в которые я был предоставлен самому себе и своим мыслям. Долгие часы я лежал без движения, иногда даже без мыслей; и я боялся, как бы разум не оставил меня во мраке и одиночестве моего заключения.
Так прошло две недели с тех пор, как я начал делать зарубки на палочке. Временами эти недели казались мне месяцами и даже годами. В промежутках между бурями кругом меня царило монотонное спокойствие. Не происходило ничего такого, что можно было бы отметить и запомнить.
Все время я тщательно придерживался пайка, установленного мною для воды и галет. Иногда я голодал и чувствовал, что могу съесть недельный рацион за один раз. Но я владел собой и не позволял себе нарушать расписание. Часто это стоило мне трудов: скрепя сердце я откладывал в сторону полгалеты для следующей еды. Но в общем, я мог поздравить себя: я только один раз изменил расписанию, а в остальные дни мужественно подавлял разгоревшийся аппетит.
От жажды я вовсе не страдал. Воды мне хватало с избытком. Иногда я пил меньше, чем полагалось, зато в другие дни вознаграждал себя лишним глотком. Скоро запас отложенных мною галет подошел к концу, и это меня обрадовало. Как-никак время шло, мое заключение сократилось на две недели. Я это определил по количеству съеденных галет. Надо было отправиться в кладовую и взять оттуда новый запас.
Странное дело: едва я приступил к этой операции, как недоброе предчувствие стеснило мою грудь.
Вернее, это было не предчувствие, а опасение, основанное на фактах. Все время я слышал крысиную возню снаружи, но в последнее время звуки стали доноситься до меня из нового места — со стороны ящика с галетами.
Пальцы мои дрожали, когда я сдвигал с места рулон материи. Затем я погрузил руку в ящик! Беда! Ящик был пуст!
Нет, не совсем пуст. Я нащупал в нем мягкий, ворсистый комок, который бросился в сторону, как только я дотронулся до него рукой. Это была крыса. Я отдернул руку, чтобы пошарить снова в другом направлении, — там сидела другая, третья, четвертая! Ящик был битком набит крысами. Они разбегались кто куда: одна кинулась мне на грудь, остальные с пронзительным писком метались в ящике.
Вскоре я разогнал их. Но увы! — когда ящик опустел, я увидел, к ужасу своему и огорчению, что почти весь запас галет бесследно исчез. На дне осталась только кучка крошек, над которой крысы трудились, когда я их накрыл.
Это было страшное несчастье. Я был так подавлен своим открытием, что долгое время не мог прийти в себя.
Можно было легко себе представить, что будет дальше. Дальше меня ждала голодная смерть. В этом не приходилось сомневаться, это был почти совершившийся факт. Жалкими крохами, которые омерзительные разбойники оставили мне, нельзя было продержаться больше недели. Что же дальше?
Голод. Голодная смерть. Выхода не было. Иначе и не могло быть.
Я стоял совершенно уничтоженный. Я даже не принял мер к тому, чтоб защитить ящик от дальнейших вторжений. Я был уверен, что все равно умру от голода. Не стоило даже пытаться изменить свою судьбу. Лучше уж умереть сразу, чем ждать целую неделю. Томиться долгие дни, зная, что смерть подстерегает тебя, терпеть невыносимые страдания — все это хуже самой смерти; и снова в моем мозгу, после долгого перерыва, возникла мысль о самоубийстве.
Возникла, но только на минуту. Я вспомнил, что был уже на пороге самоубийства, но удержался от него и был вознагражден по заслугам. И опять луч надежды прорезал мрак моей тюрьмы. Правда, надежда эта ни на чем не была основана, но достаточно было ей появиться, как я почувствовал новый прилив энергии. Я не дал отчаянию овладеть собой. Кстати, крысы делали новые попытки войти в ящик, чтобы уничтожить последние остатки еды, и это заставило меня перейти к активной самообороне.
Крысы проникли в кладовку с тыла, через ящик с материей, который я для них предусмотрительно взломал. По счастью, их задержала доска, которую я укрепил в моем ящике в виде подпорки, поддерживающей груду галет; иначе, пожалуй, не осталось бы ни одной крошки. Полное уничтожение моих запасов было только делом времени. Как только крысы почуяли за этой доской добычу, они прогрызли доску и моментально проложили себе путь к галетам.
Теперь я понял, почему они так стремились прорваться ко мне в кабину: их притягивал именно этот ящик с пищей.
Я глубоко раскаивался, что вовремя не подумал о его спасении. Собственно говоря, я думал об этом, но мне не приходило в голову, что крысы могут проникнуть в него сзади. Я рассчитывал на прочность моих шерстяных укреплений, а об оборотной стороне ящика и не позаботился. Но каяться было поздно. Сожаление — вещь пустая. Повинуясь инстинкту, который предписывает нам бороться за жизнь до конца, я собрал последние крошки и перенес их внутрь кабины. Затем я привел в порядок свою крепость и стал обдумывать положение, которое казалось мне печальнее, чем когда бы то ни было.
Глава XLIII
В ПОИСКАХ ВТОРОГО ЯЩИКА С ГАЛЕТАМИ
Долгое время я размышлял над своими делами; ничего утешительного не приходило в голову. Отчаяние овладело мною настолько, что я даже не пытался сосчитать количество оставшихся у меня галет, вернее, крошек. По величине этой кучки искрошенного теста я мог сказать, что хватит пищи (при самом ничтожном дневном пайке) примерно дней на десять. Следовательно, мне оставалось жить еще десять дней или максимум две недели, а в конце этих двух недель умереть мучительной смертью. Я уже страдал, вернее, умирал от голода, и мне было страшно испытать эти мучения вторично, но у меня не было абсолютно никакой надежды.
Я даже не мог думать: потрясение, которое я испытал, увидев ящик пустым, как бы парализовало мой мозг. Я мог себе ясно представить только страшный конец.
Под конец, однако, надежда ко мне вернулась. Правда, настолько неопределенная и необоснованная, что ее следовало бы назвать лучом надежды. Мне пришла в голову чрезвычайно простая вещь: если я нашел один ящик с галетами, отчего бы мне не поискать второй?
Если он не стоит рядом с первым, то он может быть где-нибудь поблизости. Я уже говорил, что при погрузке судна грузы размещаются не по сортам товара, а по объему и форме упаковки, чтоб ящики и бочки не болтались при качке. Грузы, которые стояли вокруг меня, подтверждали это правило: здесь были галеты, мануфактура, водка и бочка с водой. Может быть, второй ящик с галетами не находился непосредственно за первым, но он мог быть неподалеку, может быть, даже за мануфактурой или где-нибудь в таком месте, куда я мог проникнуть.
При этой мысли я почувствовал новый прилив энергии и стал обдумывать план поисков.
План тотчас был выработан, но единственным средством для его выполнения мог служить только один инструмент — мой нож. Других средств у меня не было и не могло быть. Мне пришло в голову проложить ножом дорогу через бочки, ящики и тюки и добраться до второго ящика с галетами. Чем больше я думал об этом, тем более выполнимой казалась мне моя идея. То, что нам кажется трудным или невыполнимым при обыкновенных обстоятельствах, становится легким, когда нам угрожает смертельная опасность и когда мы знаем, что таким путем сможем спасти жизнь. Самые тяжелые лишения и величайшие трудности становятся легкими затруднениями, когда дело идет о жизни и смерти.
А тут как раз решался вопрос, суждено ли мне жить, и я без колебаний взялся за долгую и трудную работу, как только почувствовал, что этим путем можно избавиться от голодной смерти.
Я решил ножом проложить себе дорогу через груды товаров в поисках драгоценного груза, содержащего пищу. Если будет удача, я останусь жить, если нет — умру. Кроме того, лучше провести это время в борьбе и надежде, чем в бесплодном отчаянии. Две недели дожидаться смерти в тысячу раз мучительнее, чем умереть.
Лучше бороться, питая надежду новыми усилиями. Самый труд сократит мне время и отвлечет меня от мрачных мыслей о возможной кончине.
Так думал я, и бодрость снова пробуждалась во мне.
Я стоял на коленях, полный решимости, сжимая в руке нож. Как я оценил в ту минуту счастье обладать этим куском стали! Я бы не обменял его на целый корабль, наполненный чистым золотом.
Я говорю, что стоял на коленях. Я не мог встать в полный рост, сколько бы ни добивался: не было места, потолок моей кабины был слишком низок.
И я глядел вверх и думал о той блаженной минуте, когда я выпрямлюсь…
В следующий момент я уже действовал. Прежде всего надо было узнать, что находится за ящиком шерстяной материи. Ящик с галетами был пуст, и я без труда мог проникнуть к ящику с мануфактурой. Вы помните, что именно через галеты я набрел на шерстяную материю, которая так мне пригодилась. Чтобы достигнуть следующего ящика, надо было просто раскидать рулоны шерстяной ткани: ящик с шерстью был уже взломан.
Для этого мне не нужен был нож. Я отложил его в сторону, чтобы освободить руки. Затем просунул голову в ящик, когда-то полный галет, и залез в него весь. Через минуту, напрягая все силы, я выдергивал из соседнего ящика штуки сукна.
Глава XLIV
КРОХИ
Работа стоила мне гораздо больше времени и труда, чем кажется. Дело в том, что материя была упакована с целью сэкономить место и рулоны были прижаты друг к другу так плотно, как будто вышли из-под пресса. Рулоны, которые я вытащил в самом начале, лежавшие против отверстия ящика с галетами, поддались сравнительно легко; зато с другими я сильно намучился: пришлось пустить в ход всю мою силу, высвобождая их один за другим. Несколько штук более толстой материи были так велики, что никак не пролезали в пролом, и это меня сильно озадачило. Нужна была долгая и кропотливая работа, чтобы расширить отверстие. Взаимное положение двух ящиков не позволяло мне отщепить новую доску; расширить отверстие можно было только ножом; но и это по тем же причинам было довольно трудно.
Тут я придумал план, который тогда казался мне наилучшим, хотя впоследствии оказалось, что я сделал ошибку. Я разрезал шпагат, связывавший рулон материи, и потянул его с конца, постепенно разворачивая скатанный кусок. Таким образом я разматывал рулон, пока он не стал настолько тонким, что без труда прошел в оба отверстия.
Тут работа пошла быстрее, и через несколько часов я уже почти очистил ящик.
Работа моя была прервана очень серьезным обстоятельством: вернувшись в кабину с рулоном материи в руках, я обнаружил, что кабина занята крысами, около дюжины бегало по всем направлениям.
Я бросил сукно на пол и стал выгонять крыс. Едва они ушли, как я увидел, что они съели или утащили часть моих крошек. К счастью, я отсутствовал недолго, и они не успели унести много. Задержись я еще на двадцать минут — от моего запаса пищи и вовсе ничего не осталось бы.
Еще один такой случай был бы для меня равносилен смерти; я решил в будущем быть более осмотрительным. Я оторвал большой кусок ткани, положил в него остаток галет и завернул его в сверток, похожий на рюкзак. Завязав его накрепко полоской той же материи, я положил его в угол.
Ползая на коленях, то с пустыми руками, то нагруженный материей, я походил на муравья, бегающего по муравьиной дорожке и делающего запас на зиму. В течение нескольких часов я не уступал муравьям в усердии и деловитости. Погода снаружи была тихая, в кабине стояла нестерпимая жара, и пот катил с меня градом. Я оторвал специальный кусок материи, чтобы вытирать лицо и шею. Временами мне казалось, что я задохнусь. Но я работал и работал, мне и в голову не приходило сделать передышку.
Тем временем крысы напоминали о своем присутствии ежеминутно. Они кишели всюду: между ящиками, во всех щелях и пустотах, они встречались на моем пути и прыгали у меня по ногам. Но с тех пор как я знал, что грызунов привлекают в мою кабину галеты, а не я сам, я боялся их гораздо меньше. Сначала я был убежден, что они явились ко мне, чтобы напасть на меня, но теперь я успокоился. Днем я их вовсе не боялся. Только отправляясь спать, я должен был обеспечить себя от ночных посещений.
Кроме того, опасность подвергнуться нападению крыс померкла перед другой опасностью — умереть от голода.
Разгрузив наконец ящик с сукном, я позволил себе немного отдохнуть и подкрепиться горстью крошек и чашкой воды. Уже несколько часов меня мучила жажда.
Я не хотел отрываться от работы для питья, и сейчас я был способен выпить полгаллона. Я был уверен, что воды мне хватит надолго, и потому выпил, сколько хотел. Драгоценная влага показалась мне слаще меда — я чувствовал себя обновленным с головы до пят.
Теперь следовало закусить. Я повернулся к свертку, в котором хранились мои запасы.
Крик ужаса вырвался из моих уст, как только я ощупал сверток. Опять крысы!
Да! К моему величайшему изумлению, я увидел, что неутомимые грабители разгрызли материю и уничтожили большую часть моей кладовой! Они съели не меньше полкилограмма крошек буквально за несколько минут. Совсем недавно я трогал этот сверток, и вокруг него никого не было.
Нельзя ни на минуту отойти от галет, не рискуя лишиться всего до последней крошки!
С тех пор как я достал их из ящика, остатки галет уменьшились наполовину. Тогда у меня было дней на десять — двенадцать, считая мелкое крошево, которое я тщательно подобрал, а теперь я едва ли дотяну до конца недели.
Положение мое становилось все более мрачным. Но я не впадал в отчаяние. Я решил настойчиво выполнять свой план, как если бы ничего не случилось. Гибель моего продовольственного склада только прибавила мне ожесточения и энергии.
Однако надо было сохранить в целости хотя бы тот жалкий остаток крошек, который крысы еще не успели съесть. Пришлось взять с собой сверток и все время держать его при себе. Конечно, можно было завернуть его в несколько слоев материи, но я был уверен, что крысы доберутся до пищи, даже если бы я закупорил ее в железный ящик.
Я заткнул дыру, проделанную крысами, снова влез в ящик и втянул за собой сверток. Я был готов защищать его ото всех врагов.
Я поместил его меж колен, взялся за нож и принялся проделывать ход к следующему ящику.
Глава XLV
УКУС
Вначале я попытался оторвать доски руками, но, как я ни старался, ничего не вышло — пришлось лечь на спину и пустить в ход каблуки. Я нарочно надел башмаки для этой цели. Но сколько я ни молотил ногами, мне не удалось высадить доски. Они были хорошо забиты гвоздями и, как впоследствии оказалось, по углам были укреплены полосками железа, так что выдержали бы и более серьезные усилия. Таким образом, мои удары и толчки не приводили к цели; как только я убедился в том, что усилия мои напрасны, я решил избрать другой путь, а именно — пустить в дело нож.
Я намеревался надрезать одну из досок с краю, а потом подвести под нее лезвие и отщепить. Таким образом я избавлял себя от необходимости резать доску в двух местах.
Дерево было не слишком твердое, обыкновенная канадская сосна; я бы легко разрезал доски, даже поперек волокон, если бы работал в более удобной позе. Но я работал в согнутом положении, достаточно неудобном и утомительном. Рука моя все еще болела от крысиного укуса: ранка еще не закрылась. Возможно, что вечные беспокойства, тревога, бессонница, лихорадочное состояние мешали ране закрыться. К сожалению, это была правая рука, а левой я не умел работать, хотя не раз пробовал.
В результате я потратил много времени на то, чтобы разрезать сосновую доску в двадцать три сантиметра шириной и два с половиной толщиной. Под конец я все-таки справился с задачей и, нажав на разрезанную доску каблуками, с удовольствием убедился, что она поддается.
Однако что-то позади ящика мешало мне по-настоящему выломать доску. Был ли то ящик или бочонок, этого я определить не мог, но я этого ожидал. Промежуток был не больше восьми сантиметров, и мне пришлось дергать, трясти, нажимать вверх, вниз, вперед, назад, пока не расшатались железные скрепы и доска не отделилась от ящика.
Я сразу определил, что находилось за ящиком, просунув руку в щель. Там был другой ящик — увы! — такой же, как тот, который я опустошил. То же дерево на ощупь — а я уже говорил, что мое осязание обострилось до чрезвычайности, — та же форма, та же величина, та же крепкая шероховатая поверхность, те же железки на углах — одним словом, точная копия первого ящика.
Это заключение наполнило меня печалью и разочарованием. Но все-таки я решил убедиться на практике, что этот ящик так же, как его близнец, в котором я сидел, наполнен мануфактурой. Я снова проделал всю работу: сделал поперечный надрез, стал тянуть к себе. Управиться со вторым ящиком было труднее, потому что добраться до него было сложнее, чем до первого.
Я работал сосредоточенно и угрюмо, вернее, без всякой надежды. Лезвие моего ножа уже не раз приходило в соприкосновение с чем-то мягким, рыхлым внутри ящика, — конечно, это была ткань. Я мог бы бросить работу, но какое-то невольное любопытство заставляло меня механически продолжать ее. Я аккуратно работал ножом, пока не дошел до конца.
Конец не был неожиданным: в ящике лежала материя.
Нож выскользнул у меня из рук, и, побежденный усталостью, подавленный горем, я упал навзничь в состоянии полной бесчувственности.
Не знаю, сколько времени я пролежал. Но внезапно я почувствовал острую боль в среднем пальце, словно меня укололи иголкой или резнули отточенным ножиком.
Я вскочил. Мне пришло в голову, что я наткнулся на свой нож: я его оставил открытым около себя.
Но через секунду я понял, что не холодная сталь причинила мне боль, а острые зубы живого существа. Меня укусила крыса.
Сонливое состояние мгновенно рассеялось. Все прежние ужасы вернулись. Теперь более, чем когда бы то ни было, я был уверен, что жизнь моя в страшной опасности. В первый раз крысы напали на меня без всякого повода с моей стороны!
Раньше мои жесты и громкие крики прогоняли их, но теперь они обнаглели и перестали обращать внимание на шум. Я слишком долго пугал их, ни разу не заставив их почувствовать свою силу.
Теперь я не мог спать спокойно. Они могли напасть на меня сонного. Хотя мои надежды на спасение были очень невелики и меня ожидала голодная смерть, тем не менее я предпочитал умереть от голода, чем быть съеденным крысами. Самая мысль о такой смерти наполняла меня ужасом и заставляла употребить всю свою энергию на избавление от такого конца.
Я очень устал и нуждался в отдыхе. Пустой ящик годился для спанья: в нем можно было даже вытянуться во весь рост. Но я решил, что в старом своем убежище мне легче будет бороться с крысами, и, захватив нож, вернулся назад в кабину.
Теперь размеры моей клетушки уменьшились, потому что она была завалена материей, выброшенной из ящика. Я сам да еще мой мешок с крошками целиком заполнили всю кабину.
Я укрепил рулонами материи кабину возле бочонка с водкой, укрепил также и другой конец кабины. Затем съел свой жалкий ужин, напился воды и, наконец, успокоился душой и телом на своем шерстяном ложе.