22

Re: Томас Майн Рид — Оцеола, вождь семинолов

Глава LXI. Поход

   
    Приказ надо было выполнять немедленно. К счастью, моя лошадь еще была не расседлана, и через пять минут я уже скакал в лагерь добровольцев. Среди наших бойцов, жаждавших военных подвигов, весть о походе вызвала радостное волнение и была встречена громким «ура». Энтузиазм возместил недостаток дисциплины, и менее чем в полчаса отряд в полном боевом порядке был готов к выступлению. Никаких причин для задержки не оказалось. Была подана команда двигаться вперед, фанфары протрубили сигнал, и добровольцы, выстроившись по двое, длинной, несколько нестройной линией выступили к форту Кинг.
    Я поскакал обратно, чтобы проститься с матерью и сестрой. Времени на прощанье было мало, но уезжал я с более спокойным сердцем. Я знал, что сестра предупреждена, и теперь не боялся, что она выйдет за Ринггольда.
    Драгун, который привез приказ, поехал с нами. По дороге мы узнали все новости из форта. Произошло много событий. Оказывается, индейцы ушли из своих поселений, забрав с собой жен, детей, скот и все домашнее имущество. Несколько своих деревень они сожгли сами, так что их бледнолицым врагам уже нечего было уничтожать. Это говорило об их решимости начать войну по-настоящему. Куда они ушли, не могли выяснить даже наши лазутчики. Одни полагали, что индейцы направились на юг, в более отдаленную часть полуострова. Другие думали, что они скрылись в болотах, тянувшихся на много миль в верховьях реки Амазуры, известных под названием «болота Уитлакутчи».
    Это было наиболее вероятной догадкой. Но индейцы так искусно замаскировали свое передвижение, что нельзя было обнаружить ни малейшего следа. Лазутчики дружественных индейцев — даже самые проницательные из них — не могли определить путь их отступления. Многие считали, что индейцы ограничатся оборонительной войной и станут нападать только на те селения, где не окажется американских войск, а затем будут укрываться с добычей в болотных дебрях. Это казалось весьма вероятным. В таком случае, войну нелегко будет закончить. Другими словами, «регулярной» войны вовсе не будет, будут только бесплодные походы и преследования. Ясно, что, если индейцы не захотят вступить с нами в открытый бой, у нас будет мало шансов догнать отступающего врага.
    Солдаты боялись, что противник скроется в чаще леса, где найти его будет трудно и даже невозможно. Однако такое положение не могло продолжаться долго. Индейцы не смогут вечно жить грабежом. Их добыча с каждым днем будет все уменьшаться. Притом их слишком много для простой разбойничьей шайки. Впрочем, об их точном количестве белые имели весьма смутное представление. Одни говорили, что их от одной до пяти тысяч, включая и беглых негров, но даже наиболее осведомленные жители пограничных районов могли назвать только приблизительную цифру. По моим расчетам, у индейцев было более тысячи воинов, даже без тех кланов, которые отпали. Так же думал и старый Хикмэн, хорошо знавший индейцев. Как же могли индейцы найти средства к существованию среди болот? Неужели они были настолько предусмотрительны, что смогли сделать там большие запасы еды? Нет, на этот вопрос можно было смело дать отрицательный ответ.
    Все знали, что именно в этом году у семинолов не было даже их обычных запасов. Вопрос о переселении был решен еще весной, и так как будущее представлялось неопределенным, многие семьи засеяли очень мало, а некоторые почти ничего. Урожай был поэтому меньше, чем в прежние годы, и перед последним советом в форте Кинг некоторые уже покупали еду или просили милостыню у пограничных жителей. Какова же была вероятность того, что они смогут продержаться в течение длительной кампании? Голод заставит их выйти из своих укреплений. Им придется или вступить в бой, или просить мира. Так думали все.
    Эта тема оживленно обсуждалась и во время похода. Она представляла особый интерес для многих молодых воинов, жаждущих славы. Если противник изберет такую бесславную систему военных действий, кому же достанутся лавры? Участники похода в убийственном климате болот, кишащих миазмами, скорее могли бы быть «увенчаны кипарисами», то есть остаться там навеки. Но большинство надеялись, что индейцы вскоре начнут голодать и вынуждены будут принять открытый бой. Относительно того, смогут ли индейцы продержаться длительное время, мнения разделились. Те, кто лучше всего знал местные условия, считали, что смогут. Так же думал старый охотник за аллигаторами.
    — У них есть, — говорил он, — этот проклятый куст с большими корнями, который они называют «конти». Он растет по всему болоту. В некоторых местах он толст, как сахарный тростник. Он годится для еды, а кроме того, индейцы делают из него напиток «конте». Дубовые желуди — тоже неплохая пища, особенно если их хорошо поджарить в золе. Их можно собрать очень много — сотни бушелей.(70) А потом есть еще пальмовая капуста, которая заменяет им зелень. А насчет мяса — тут к их услугам олени, медведи-гризли… А в болотах есть аллигаторы и много всякой прочей мерзкой живности, не говоря уже о черепахах, индейках, белках, змеях и крысах! Черт побери этих краснокожих! Они могут жрать что хотите — от птицы до хорька. Что, не верите, ребята? Эти индейцы не так-то легко помрут с голоду, как вы думаете. Они будут держаться зубами и когтями, пока в этом проклятом болоте есть хоть что-нибудь съедобное. Вот что они будут делать!
    Эта мудрая речь произвела сильное впечатление на слушателей. В конце концов, презренный враг не так беспомощен, как думали сначала.
    Добровольцев нельзя было вести в строгом военном порядке. Вначале такие попытки делались, но скоро офицерам пришлось отказаться от этой идеи. Участники отряда, особенно молодежь, поминутно отбивались от строя, скакали в глубь леса в надежде подстрелить оленя или индейку, мелькнувшую в кустах, или в тишине и уединении приложиться к заветной фляжке. Убеждать их было потерей времени, а строгое замечание часто вызывало лишь дерзкий ответ.
    Сержант Хикмэн был страшно возмущен поведением добровольцев.
    — Мальчишки! — восклицал он. — Проклятые молокососы, пусть они только попробуют! Пусть меня сожрет аллигатор, если они не научатся потом вести себя по-другому! Я готов прозакладывать свою кобылу против любого жеребца в роте, что некоторых ребят скальпируют еще до заката солнца! Клянусь честью!
    Никто не рискнул побиться с ним об заклад, но так и вышло: его слова оказались пророческими.
    Один молодой плантатор, воображая, что находится в полной безопасности, как на своей сахарной плантации, вздумал погнаться за оленем и отбился от отряда. Не прошло и пяти минут после того, как он исчез из виду, как в лесу раздались два выстрела, и в следующий момент из кустов выбежала лошадь без всадника.
    Отряд остановился.
    Группа добровольцев направилась в ту сторону, откуда слышались выстрелы, но никаких следов врага обнаружить не удалось, нашли только тело молодого плантатора, простреленное двумя пулями. Это послужило уроком — хотя и тяжелым — для всех его товарищей, и теперь никто уже больше не пытался охотиться на оленей.
    Убитого похоронили на том месте, где его нашли, а затем отряд, к великому облегчению офицеров, в полном порядке продолжал поход и без особых приключений прибыл в форт Кинг перед заходом солнца.
   
   
   



     Глава LXII. Удар по голове

   
    За исключением одного короткого часа, у меня не было связано с фортом Кинг никаких приятных воспоминаний. Пока я отсутствовал, сюда прибыло несколько новых офицеров, но между ними не нашлось ни одного, с кем стоило бы познакомиться. В форте стало еще теснее. Устроиться было нелегко; маркитант и торговцы быстро наживались. Они вместе с квартирмейстером, комиссаром(71) и торговцем скотом одни только, по-видимому, и преуспевали.
    «Красавец» Скотт все еще числился адьютантом и был, как всегда, щегольски одет. Но я почти перестал думать о нем. Как только я приехал, мне сразу же пришлось приступить к своим обязанностям — обычно не очень приятным. Мне не дали даже отдохнуть после долгой поездки, не дали смахнуть дорожную пыль, а тут же вызвали к генералу. Зачем я ему так спешно понадобился? Может быть, открылись какие-либо подробности, относящиеся к дуэли? Может быть, мне припомнили какие-нибудь старые грехи? Когда я шел к генералу, на душе у меня было далеко не спокойно. Но оказалось, что мне нечего тревожиться за прошлое. Когда я узнал, по какому делу меня вызвал генерал, то даже пожалел, что это не выговор.
    Генерал беседовал с агентом. Оказывается, намечалась еще одна встреча с Оматлой и Черной Глиной, и я понадобился как переводчик. Все происходило в моем присутствии. На совещании обсуждался план совместных действий правительственных войск и дружественных индейцев. Последние, как союзники, должны были выступать против своих же соплеменников, засевших в болотах реки Амазуры. Точное их местонахождение было неизвестно, но его надеялись установить с помощью мирных вождей и их разведчиков, которые уже принялись за розыски.
    Встреча была заранее условлена. Вожди, обосновавшиеся со своими племенами в форте Брук, должны были тайком прибыть на обычное место свидания у озера в лесу и встретить агента и генерала. Свидание было назначено на тот же вечер, после наступления темноты, чтобы скрыть от любопытных глаз как искусителей, так и изменников. Когда солнце зашло, уже достаточно стемнело. Луна была на ущербе, в третьей четверти, и сразу после заката ее не было видно на небе.
    Едва наступили сумерки, генерал, агент и переводчик вышли из форта, так же как и в прошлый раз. Вождей на месте свидания не оказалось, и это нас несколько удивило. Мы знали, что индейцы обычно были очень аккуратны.
    — Что могло задержать их? — спрашивали друг у друга генерал и агент.
    Ответ не заставил себя долго ждать. Издали с ночным ветерком к нам донесся звук выстрелов — резкий треск винтовок и пистолетов. Мы услышали пронзительный военный клич: «Ио-хо-эхи!» Он доносился из глубины леса. Ясно было, что там идет ожесточенный бой. Это не был маневр для отвлечения внимания противника или ложная тревога, чтобы выманить солдат из форта или запугать часового. По резким и диким выкрикам чувствовалось, что в лесу льется человеческая кровь.
    Мои спутники не знали, что и подумать. Я заметил, что оба они не отличались особым мужеством. Впрочем, оно вовсе и не требуется для того, чтобы стать генералом. Во время военных действий мне часто приходилось наблюдать, как американские офицеры и генералы трусливо прятались за дерево или обломок стены. Один из них, который потом был избран вождем двадцатимиллионного народа, как-то в одной из стычек спрятался в придорожной канаве, спасаясь от случайных выстрелов, тогда как покинутая им бригада в полумиле от него доблестно сражалась под начальством младшего лейтенанта. Но почему я говорю здесь об этом? Мир полон таких героев.
    — Это они, черт возьми! — воскликнул агент. — Их подстерегли, на них напали. Вероятно, это мерзавец Пауэлл!
    — Похоже на то, — ответил генерал, у которого, видимо нервы были крепче и говорил он более хладнокровно. — Да, это, должно быть, они. В том направлении нет наших войск — ни одного белого солдата. Это дерутся между собой индейцы. На дружественных нам вождей совершено нападение. Вы, правы, Томпсон, это ясно.
    — А если так, генерал, то нам незачем здесь оставаться. Если они подстерегли Оматлу, то, конечно, на их стороне численный перевес. Они должны победить. Мы не можем больше ждать его.
    — Да, по-видимому, ни Оматла, ни Луста Хаджо не придут. Я думаю, что мы можем вернуться в форт.
    Они как будто колебались, не зная, как им поступить. Я понял, что оба генерала решали в уме вопрос, удобно ли им вдруг бросить начатое дело и удалиться.
    — А если они придут… — заговорил достойный воин.
    Тут я взял на себя смелость вмешаться.
    — Генерал, — предложил я, — с вашего позволения, я могу остаться здесь. Если они придут, я немедленно вернусь в форт и дам вам знать об этом.
    Трудно было придумать что-нибудь более приятное для обоих генералов. Мое предложение было немедленно принято, и два героя удалились. Я остался один.
    Но вскоре мне пришлось пожалеть о своем опрометчивом благородстве. Генералы, наверное, не успели еще дойти до форта, как шум битвы смолк и раздался возглас: «Кахакуине!» — победный клич семинолов. Я еще прислушивался к этим резким крикам, как вдруг несколько индейцев выскочили из кустов и окружили меня.
    Даже при слабом свете звезд я мог различить блистающие лезвия, винтовки, пистолеты и томагавки. Оружие было слишком близко от моих глаз, чтобы я мог ошибиться и принять его за светлячков, мерцающих над моей головой. Кроме того, я слышал звон стальных клинков. Индейцы напали на меня молча, вероятно, потому, что поблизости находился форт. А когда я закричал, меня оглушили ударом, от которого я потерял сознание и рухнул на землю.
   
   
   



     Глава LXIII. Возмездие индейца

   
    Через некоторое время я очнулся и увидел, что меня окружают индейцы. Но теперь они не угрожали мне, а, наоборот, старались выказать мне участие. Голова моя лежала на коленях у одного их них, а другой пытался остановить кровь, сочившуюся из раны на виске. Кругом стояли воины, сочувственно смотревшие на меня. По-видимому, им хотелось, чтобы я пришел в сознание. Я удивился, так как был уверен, что они собираются меня убить. Когда меня ударили томагавком, я вообразил, что смертельно ранен. Такое ощущение часто бывает у тех, кого внезапно оглушают ударом.
    Приятно было сознавать, что я еще жив и только легко ранен и что люди, окружающие меня, не стараются причинить мне зло.
    Индейцы тихо переговаривались между собой, рассуждая о том, смертельна ли моя рана, и, видимо радуясь, что я не убит.
    — Мы пролили твою кровь, но рана не опасна, — сказал один из них, обращаясь ко мне на своем родном языке. — Это я нанес тебе удар. Было темно. Друг Восходящего Солнца, мы не узнали тебя! Мы думали, что ты ятикаклукко.(72) Мы думали, что застанем его здесь, и хотели пролить его кровь. Он был здесь. Куда он ушел?
    Я указал на форт.
    — Хулвак! — воскликнули несколько индейцев одновременно.
    Было ясно, что они разочарованы. Некоторое время они, видимо встревоженные, совещались между собой, а затем индеец, который первым заговорил со мной, снова обратился ко мне:
    — Друг Восходящего Солнца, не бойся ничего. Мы не тронем тебя, но ты должен отправиться с нами к вождям. Это недалеко. Пойдем!
    Я вскочил на ноги. Если бы я сделал отчаянное усилие, может быть, мне и удалось бы ускользнуть от них. Однако эта попытка могла мне дорого обойтись — меня еще раз стукнули бы по голове, а может быть, и убили бы. Кроме того, вежливость моих противников успокоила меня. Я чувствовал, что мне нечего их бояться, и потому без колебания последовал за ними.
    Индейцы построились линией, один за другим, и, поместив меня в середину, сразу же отправились в лес. Насколько я мог определить, мы шли в том направлении, где происходила битва. Теперь все было тихо, воины перестали издавать свой победный клич. При свете луны я узнал лица индейцев, которых видел раньше на совете. Это были воины племени микосоков, приверженцев Оцеолы. Из этого я заключил, что он и был одним из вождей, к которым меня вели. Мои предположения оказались правильными. Вскоре мы вышли, на поляну, где расположились индейские воины; их было примерно около сотни. Я увидел нескольких вождей, среди них был и Оцеола.
    Все кругом было залито кровью — зрелище поистине необычайное. В беспорядке лежали трупы, покрытые ранами; свежая кровь запеклась на них, выражение ужаса застыло в глазах, обращенных к луне. Люди падали в тех позах, в которых их застигла смерть. Скальпировальный нож уже закончил свою страшную работу: на висках виднелись малиново-красные рубцы, венцом окаймлявшие черепа, лишенные волосяного покрова. Возле убитых бродили индейцы со свежими скальпами в руках. У некоторых скальпы болтались на дулах винтовок.
    Ничего сверхъестественного тут не произошло. Все было понятно. Павшие воины принадлежали к племенам изменников — сторонников Луста Хаджо и Оматлы. По соглашению с агентом вожди-изменники вышли из форта Брук в сопровождении избранной свиты. Их план стал известен патриотам. Изменников выследили, напали на них по пути и после короткой стычки одолели. Большинство пали в сражении, лишь немногим, во главе с вождем Луста Хаджо, удалось спастись. Некоторые вместе с самим Оматлой попали в плен и были еще живы. Их не убили сразу только для того, чтобь предать смерти в более торжественной обстановке.
    Я увидел пленников, крепко привязанных к деревьям. Среди них находился и тот, кто милостью агента Томпсона был возведен в сан короля семинолов. Однако его подданные не оказывали ему ни малейшего почтения. Около него толпились воины, стремившиеся выступить в роли цареубийцы. Но вожди удерживали их от насилия, желая, согласно обычаю и законам своего народа, предать Оматлу суду. Когда мы прибыли, они как раз вершили этот суд и совещались между собой. Один из воинов, захвативших меня в плен, сообщил о нашем прибытии. Я заметил, что вожди разочарованы. Как видно, я оказался не тем пленником, который был им нужен. Поэтому на меня не обратили внимания, и я мог свободно располагать собой и наблюдать, как они вершили правосудие.
    Судьи выполнили свой долг. Много спорить не приходилось, все слишком хорошо знали, что Оматла — изменник. Конечно, его признали виновным, и он должен был заплатить жизнью за свои преступления. Приговор объявили во всеуслышание: изменник должен умереть! Возник вопрос кто будет его казнить? Желающих нашлось много, ибо, по принципам индейской морали, покарать изменника считается делом чести. Таким образом, найти палача было бы нетрудно. Многие выражали готовность, но совет вождей отклонил их услуги. Такое дело надо было решать голосованием.
    Все знали клятву, данную Оцеолой. Его сторонники хотели, чтобы он ее выполнил, поэтому его избрали единодушно, и Оцеола принял это как должное.
    С ножом в руке подошел он к связанному пленнику. Все столпились вокруг них, чтобы увидеть роковой удар. Побуждаемый каким-то смутным чувством, я невольно приблизился. Мы стояли затаив дыхание, ожидая, что вот-вот нож вонзится в сердце изменника.
    Мы видели, как поднялась рука Оцеолы, чтобы нанести удар, но не видели ни раны, ни крови. Лезвие ножа перерезало только ремни, которыми был связан пленник. Оматла стоял освобожденный от пут. Среди индейцев послышался ропот неодобрения. Зачем же Оцеола это сделал? Неужели он хотел дать Оматле возможность бежать?
    — Оматла! — проговорил Оцеола, сурово глядя в лицо своему врагу. — Когда-то тебя считали храбрым человеком. Тебя уважали все племена, весь народ семинолов. Белые подкупили тебя и заставили изменить родине и нашему общему делу. И все-таки ты не умрешь собачьей смертью! Я уничтожу тебя, но не хочу быть убийцей. Я не могу поднять руку на беспомощного и безоружного человека и вызываю тебя на честный поединок. Тогда все увидят, что правда победила… Отдайте ему оружие! Пусть он защищается, если может.
    Этот неожиданный вызов был встречен криками неодобрения. Среди индейцев нашлись такие, которые, негодуя на измену Оматлы и еще пылая яростью после недавней схватки, закололи бы его тут же на месте, связанного по рукам и ногам. Но все видели, что Оцеола полон решимости сдержать свое слово, и поэтому никто не возражал. Один из воинов подал Оматле томагавк и нож. Так же был вооружен и Оцеола. Затем люди молчаливо расступились, и противники остались в центре круга.
    Схватка была короткая и кровопролитная. Почти сразу же Оцеола выбил томагавк из рук противника, а затем мгновенным ударом поверг его на землю. Победитель склонился над побежденным, в его руках сверкнул нож.
   
    Когда он выпрямился, лезвие ножа уже не сверкало в лунном свете: оно потускнело от крови.
    Оцеола сдержал клятву — он пронзил сердце изменника. С Оматлой было покончено.
    * * *
    Впоследствии белые называли этот поступок Оцеолы убийством. Но это неверно. Такой же смертью погибли Карл I, Калигула и Тарквиний(73) и сотни других тиранов, которые угнетали свой народ или изменили своей стране.
    Общественное мнение, обсуждая такие деяния, не всегда бывает справедливым. Оно подобно хамелеону, меняющему окраску: меняется согласно лицемерному духу своего времени. Это чистое ханжество, позорная и постыдная беспринципность! Только того можно назвать убийцей, кто убивает из низменных, корыстных целей. Оцеола же был человек иного склада.
    * * *
    Я оказался в странном положении. Вожди не обращали на меня внимания, и все же, несмотря на вежливость индейцев, взявших меня в плен, я не мог отделаться от беспокойства за свою дальнейшую судьбу. Индейцам, которые были возбуждены всем тем, что произошло, и находились фактически в состоянии войны с моей страной, могла прийти в голову мысль уготовить и для меня участь, выпавшую на долю Оматлы. Таким образом, ожидание было не из приятных.
    Но вскоре у меня отлегло от сердца. Как только с изменником Оматлой было покончено, Оцеола подошел ко мне и дружески протянул мне руку. Я был счастлив вновь обрести его дружбу. Он выразил сожаление, сказав, что я был ранен и взят в плен по ошибке. Затем подозвал одного из воинов и приказал ему проводить меня в форт.
    У меня не было никакого желания оставаться на месте трагедии. Простившись с Оцеолой, я последовал за своим проводником. У озера мы расстались, и я без дальнейших приключений вернулся в форт.

23

Re: Томас Майн Рид — Оцеола, вождь семинолов

Глава LXIV. Неудавшийся банкет

   
    По долгу службы я написал рапорт обо всем, чему был невольным свидетелем. Мой рассказ вызвал в форте возмущение. Немедленно отрядили солдат в погоню за врагом, а проводником назначили меня.
    Это была явная нелепость. Преследование, как и можно было ожидать, оказалось бесцельным. Мы, конечно, нашли место сражения и тела убитых, вокруг которых уже рыскали волки. Но мы не обнаружили ни одного живого индейца, не могли даже отыскать тропинку, по которой они скрылись. Наш отряд состоял из нескольких сот человек — фактически это был почти весь гарнизон форта. Будь нас меньше, я уверен, что неприятель, так или иначе, дал бы о себе знать.
    * * *
    Смерть Оматлы была значительным событием. Во всяком случае, весьма важным по своим последствиям. Белые назначили Оматлу главным вождем, «королем» племени. Поэтому, казнив его, индейцы открыто объявили о своем презрении к власти, давшей Оматле этот сан, а также о своем твердом решении и впредь оказывать сопротивление, когда белые будут вмешиваться в их дела. Оматла находился под покровительством белых. Они гарантировали ему безопасность, а такое обещание равносильно договору. Поэтому его убийство было ударом по его покровителям. Теперь правительство вынуждено было отомстить за его смерть.
    Особенно важные последствия этот случай имел для подданных Оматлы. Напуганные его смертью и боясь подобного же возмездия, многие из младших вождей и воинов покинули ряды изменников и присоединились к патриотам. Многие племена, которые до сих пор еще не приняли окончательного решения, теперь объявили, что они будут бороться вместе со всем народом, и, не колеблясь, взялись за оружие.
    Смерть Оматлы была не только актом сурового правосудия, но также и тонким политическим маневром со стороны индейцев, враждебно настроенных к белым. Все это убедительно свидетельствовало о высоком уме того, кто задумал и осуществил этот маневр.
    Оцеола поклялся мстить, и Оматла был первой жертвой его мести. Вскоре последовала и вторая. Трагедию смерти изменника вскоре затмила новая трагедия, еще более волнующая, страшная и значительная. Одно из главных действующих лиц этого повествования отныне сошло со сцены.
    После того как мы прибыли в форт, продовольствие стало быстро исчезать. Заранее не запасли провианта в количестве, достаточном для такого большого отряда войск, а доставить его в форт Кинг в скором времени было нельзя. Мы должны были стать жертвой обычной непредусмотрительности правительств, не привыкших вести военные действия. Пришлось урезать пайки до последних пределов. Нам предстояла чуть ли не голодная смерть.
    Положение создалось критическое, и тут наш главнокомандующий совершил акт высокого патриотизма. Генерал Клинч, уроженец Флориды, помимо того, что занимал высокий военный пост, был еще владельцем прекрасной, обширной плантации, расположенной неподалеку от форта Кинг. Его маисовые поля занимали сотни акров, и как раз в это время на них поспевал урожай. Генерал безоговорочно отдал зерно для снабжения войска. Но вместо того, чтобы подвезти урожай в армию, поступили наоборот: направили войска на поля, чтобы они сами собрали зерно для своего пропитания. Таким образом, четыре пятых состава маленькой армии покинуло форт, и на месте остался довольно слабый гарнизон. На плантации же возникло новое укрепление, названное фортом Дрейн.
    Нашлись клеветники, которые стали распространять слухи, что в этом необычайном деле добродушный старый генерал руководствовался отнюдь не чувством патриотизма. Пошли толки о том, что «Дядюшка Сэм»(74) хорошо известен как платежеспособный и щедрый покупатель и что он даст генералу хорошую цену за его зерно. Кроме того, пока армия стояла на плантации, можно было не бояться нападения индейцев. Впрочем, возможно, все это было просто выдумкой лагерных острословов.
    Меня не назначили на плантацию. Я не принадлежал к числу любимцев генерала и не был офицером его штаба. Мы с агентом остались в форте Кинг.
    Дни за днями протекали однообразно. Проходили целые недели. Редким развлечением для нас были поездки в форт Дрейн. Часто отлучаться не приходилось — в форте Кинг оставалось слишком мало войск. Нам хорошо было известно, что индейцы вооружены. Их следы все время обнаруживались около укрепления. И выезды на охоту или даже романтические прогулки в окрестных лесах — обычные походы для пополнения припасов — все это теперь было опасно.
    Я заметил, что агент стал очень осторожен. Он редко выходил за ограду форта, а за линией караулов не появлялся никогда. Каждый раз, когда он смотрел на леса и далекие саванны, на его лице появлялось озабоченное выражение, как будто его томило предчувствие опасности. Это было после смерти изменника-вождя. Агент слышал угрозу Оцеолы убить Оматлу и, быть может, даже понимал, что клятва вождя касалась и его самого. Вероятно, он предчувствовал свою судьбу.
    Наступило рождество. В это время всюду — среди ледяных айсбергов севера, в жарких, тропических равнинах, на борту корабля, в крепости, даже в тюрьме — людям хочется провести праздник как можно веселее. И в нашей крепости, как и всюду, справляли праздник. Солдаты были освобождены от учебных занятий, и только часовые несли дозорную службу. В эти дни ежедневный рацион питания был увеличен, и меню старались сделать как можно более разнообразным. Рождественская неделя, таким образом, проходила весело.
    В американской армии маркитантом обычно бывает какой-нибудь удачливый искатель приключений, щедро оказывающий кредит офицерам и дающий им в долг деньги. В празднествах и пирах он становится их товарищем и собутыльником. Таков был и маркитант форта Кинг.
    В один их этих рождественских дней маркитант решил угостить нас роскошным обедом — в форте никто не мог бы устроить такой банкет. Были приглашены все офицеры, среди них самым почтенным гостем являлся агент.
    Банкет устроили в доме маркитанта. Этот дом стоял за оградой форта, ярдах в ста от него, на краю леса. Когда кончили обедать, уже почти стемнело. Большинство офицеров решили вернуться в форт и там продолжать кутеж.
    Агент и человек десять гостей — офицеров и штатских — задержались ненадолго распить бутылочку-другую под гостеприимной крышей маркитанта. Я же вместе с другими офицерами вернулся в форт.
    Едва мы сели за стол, как вдруг с удивлением услышали шум и хорошо знакомый звук — резкую пальбу винтовок. Вслед за выстрелами до нас донеслись дикие выкрики. Это был военный клич индейцев. Мы сразу поняли, что означают эти звуки, и вообразили, что неприятель напал на форт. Наскоро вооружившись кто чем мог, мы все немедленно выскочили из казармы.
    Только тут мы догадались, что это нападение не на форт, а на дом маркитанта. Его окружила толпа индейцев в полной боевой раскраске, с перьями в волосах и воинских нарядах. Они метались во все стороны и потрясали оружием с пронзительным криком: «Ио-хо-эхи!» Время от времени раздавались отдельные выстрелы, и роковая пуля настигала жертву, тщетно пытавшуюся спастись. Ворота форта были широко распахнуты, и солдаты, гулявшие за частоколом, с воплями ужаса бежали в крепость. Часовые пытались открыть огонь, но расстояние до дома маркитанта было слишком велико, и ни одна пуля в индейцев не попала.
    Артиллеристы бросились было к орудиям. Но выяснилось, что прочные бревенчатые конюшни, находившиеся между фортом и домом маркитанта, служили надежным укрытием для врага.
    Внезапно крики смолкли, и толпа смуглых воинов бросилась к лесу. Через несколько секунд они скрылись в чаще, исчезнув из наших глаз, как по волшебству.
    Комендант форта оказался нераспорядительным офицером. Только теперь он собрал свой гарнизон и отважился на вылазку. Когда мы подошли к дому маркитанта, нам представилось страшное зрелище. Сам хозяин, два молодых офицера, несколько солдат и штатских лежали на полу мертвые, их тела были покрыты многочисленными ранами. Мы сразу увидели труп агента. Он лежал навзничь, мундир его был разорван и окровавлен, кровь запеклась на его лице. Шестнадцать пуль пробили его тело, а самая страшная рана зияла на груди слева. Как видно, ему вонзили нож в сердце. Я догадался бы, кто нанес эту рану, даже если бы в доме не нашлось живого свидетеля. Но свидетель был — негритянка-кухарка; она спряталась за шкаф и только теперь вышла из своего укрытия. Она видела всю эту резню, знала Оцеолу и видела, как он нанес последний удар агенту. Так Оцеола выполнил и эту клятву.
    После краткого совещания было решено начать погоню, приняв все меры предосторожности. Но, как и в прошлый раз, это ни к чему не привело: мы не обнаружили даже следов врага.
   
   
   



     Глава LXV. Разгром Дэйда

   
    Как ни печален был финал рождественских праздников, но вскоре еще более печальные вести дошли до форта Кинг. Мы услышали о событии, которое впоследствии стали называть «Разгром Дэйда».
    Это известие нам принес посланец от дружественных нам индейских племен. Оно так ошеломило нас, что вначале никто не хотел ему верить.
    Затем пришли другие индейцы и полностью подтвердили свидетельство первого посланца. Происшествие было настолько трагично, что казалось маловероятным и почти неправдоподобным. При всей своей романтической окраске эта история оказалась истинной — истинной по своим кровавым последствиям, истинной во всех подробностях. Теперь война началась всерьез. Ее преддверием послужило столкновение совершенно необычайное — и по своему характеру и по результатам.
    Отчет об этом сражении, пожалуй, представляет некоторый интерес.
    В своем повествовании я уже говорил, что один из офицеров армии Соединенных Штатов Америки хвастливо заявил, будто он «пройдет через всю землю семинолов с одним лишь сержантом вместо конвоя». Этот офицер был майор Дэйд.
    Вышло так, что майору Дэйду представился случай показать свою воинскую доблесть, хотя под его командой находился не только один сержант. Однако на деле вышло совсем не то, что сулили его необдуманные, хвастливые речи.
    Чтобы понять, как случилось это злополучное происшествие, надо немного познакомиться с картой местности.
    На западном берегу полуострова Флорида есть бухта, которую индейцы называют «Тампа», а испанцы — «Эспириту Санто». Возле этой бухты англичанами был когда-то построен форт Брук. Эта крепость похожа на форт Кинг в расположена на девяносто миль южнее последнего.
    Форт Брук был вторым из военных укреплений, построенных вблизи индейской резервации; в нем сосредоточивались войска и боеприпасы. Он также служил пересыльным пунктом для тех войск, которые прибывали из портов Мексиканского залива. В форте Брук к моменту начала военных действий находилось около двухсот солдат, главным образом артиллеристов. Пехоты там было очень немного.
    Вскоре после бесплодного совещания в форте Кинг эти войска, или, вернее, часть их по приказу генерала Клинча должна была присоединиться к главному корпусу.
    Выполняя этот приказ, сто солдат с соответственным количеством офицеров двинулись к форту Кинг. Отрядом командовал майор Дэйд.
    В сочельник перед рождеством 1835 года отряд выступил из форта Брук в приподнятом настроении, воодушевленный надеждой стяжать победные лавры в битвах с противником. Солдаты надеялись, что это будет первая боевая схватка в этой войне и поэтому победа принесет им большую славу. О поражении они и не думали.
    Развевались знамена, лихо били барабаны, гремели фанфары и трубы, возвещая наступление. Сопровождаемый салютом из орудий и одобрительными возгласами товарищей, отряд выступил в поход — в роковой поход, из которого ему не суждено было вернуться.
    Ровно через неделю после этого, 31 декабря, к воротам форта Брук на четвереньках еле подполз человек. Одежда его была изодрана в клочья, промокла в ручьях, запачкалась грязью болот, покрылась пылью и кровью, и с трудом удалось определить, что это мундир рядового из отряда Дэйда. У солдата было пять ран — на правом бедре, на голове, возле виска, на левой руке и спине. Он был бледен, истощен, изнурен и похож на скелет. Его старые товарищи с трудом узнали его, когда он слабым и дрожащим голосом назвал себя: «рядовой Кларк, 2-го артиллерийского полка». Вскоре после этого два других солдата, рядовые Спрэг и Томас, появились в таком же плачевном виде. Они рассказали то же самое, что и Кларк. Отряд Дэйда был атакован индейцами, разгромлен и уничтожен почти до последнего человека. Только трое остались в живых из всех тех, кто выступил в поход, гордясь собственной мощью и надеясь на победу и славу. Их рассказ был верен до последнего слова. Из всего отряда уцелели только эти люди. Остальные сто шесть человек нашли себе могилу на берегах Амазуры. Вместо лавров они получили в награду могильный крест.
    Трое уцелевших упали под ударами томагавков, и им удалось притвориться мертвыми. Благодаря этому после боя им удалось уползти и добраться до форта. Кларк прополз на четвереньках более шестидесяти миль, делая по миле в час.
   
   
   



     Глава LXVI. Поле битвы

   
    Разгром отряда Дэйда не имеет себе равного во всей истории войн с индейцами. Никогда ни одно столкновение не оказывалось столь роковым для белых, участвовавших в нем. Отряд Дэйда был уничтожен целиком — даже из трех солдат, доползших до форта, впоследствии двое умерли от ран.
    И, однако, индейцы вовсе не имели решающего превосходства в силах над своим противником. Но они оказались гораздо хитрее и искуснее в военной тактике.
    Отряд майора Дэйда подвергся нападению при переходе через реку Амазуру.(75) Это была открытая местность, где росли тонкие и редкие сосны, так что индейцы не имели большого преимущества в позиции или в укрытиях. По количеству их было не больше, чем два на одного белого, а среди участников войн против индейцев это считалось «нормальным соотношением сил». К незначительному превосходству индейцев белые всегда относились пренебрежительно.
    Многие из индейцев примчались верхом, но всадники держались вдали от оружейного огня, и только пехота принимала участие в битве. Победа индейцев была столь мгновенной, что помощь всадников даже не понадобилась.
    Первый залп был настолько убийственным, что отряд Дэйда пришел в полное расстройство. Солдаты не могли отступить — конные индейцы обошли их с фланга и отрезали им путь к отступлению.
    Сам Дэйд и большинство его офицеров были убиты первым залпом, а оставшимся в живых не оставалось ничего другого, как отстреливаться. Они попытались построить бруствер в виде треугольника из поваленных стволов, но жестокий огонь индейцев вскоре прекратил начатую работу, и укрепление удалось возвести лишь до половины. В это ненадежное укрытие отступили уцелевшие от первой атаки, но и они один за другим быстро пали под меткими выстрелами врагов. Скоро был убит последний солдат, и побоище закончилось.
    Когда немного позже войска прибыли к этому месту, треугольное укрепление было сплошь завалено мертвыми телами. Солдаты лежали один на другом, вдоль и поперек, застывшие в страшных позах.
    Впоследствии много кричали о том, что индейцы бесчеловечно пытали раненых и увечили убитых. Это неверно. Раненых не пытали, потому что их не было. Кроме трех бежавших, никто не остался в живых. А несколько трупов изувечили беглые негры, которыми руководило чувство личной мести.
    Правда, некоторые трупы оказались скальпированными, но таков уж военный обычай у индейцев. А белые потом переняли у них этот обычай и часто делали то же самое, особенно в минуты яростного ожесточения.
    По приказанию генерала я вместе с несколькими офицерами посетил место сражения. Официальный отчет об этом посещении будет лучшим свидетельством поведения победителей:
    «Отряд майора Дэйда был уничтожен утром 28 декабря в четырех милях от лагеря, где он провел ночь. Он следовал походной колонной по дороге, когда был внезапно атакован многочисленными силами противника. Индейцы поднялись из пальметто и высокой травы и мгновенно оказались в непосредственной близости от отряда. В ход были пущены мушкеты, ножи и штыки, и завязался смертельный бой. При вторичной атаке индейцы уже пользовались мушкетами наших раненых и убитых солдат. Все артиллеристы погибли под перекрестным огнем врага, орудия были захвачены, лафеты сломаны и сожжены, а сами орудия сброшены в пруд. В схватке принимало участие много негров. Индейцы не сняли ни одного скальпа. Негры же, напротив, с дьявольской жестокостью перерезали горло тем, чьи крики и стоны показывали, что жизнь еще теплится в них».
    А вот другое официальное донесение:
    «Мы подошли к месту сражения с тыла. Наш авангард уже было миновал его, как вдруг командир и офицеры штаба увидели самую страшную картину, какую только можно себе представить. Сначала мы заметили несколько сломанных и разбросанных ящиков, затем повозку и двух мертвых волов, которые как будто спали под ярмом. Правее, в стороне, лежали две-три лошади. Через несколько шагов мы увидели нечто вроде треугольного бруствера. Внутри этого треугольника — с северной и западной стороны — находилось около тридцати трупов. Это были уже почти скелеты, хотя на них еще болтались мундиры. Они лежали в тех позах, в каких их застигла смерть во время сражения. Умирая, некоторые падали на тела убитых товарищей, но большинство лежали возле самых бревен, головой к брустверу, из-за которого они вели огонь; их распростертые тела с ужасающей правильностью образовывали параллельные прямые. Индейцы, по-видимому, не трогали убитых, лишь с нескольких человек были сняты скальпы. Как указывалось, это было делом рук союзников индейцев — негров. Офицеров легко можно было различить: дорогие булавки в галстуках, золотые кольца на пальцах и деньги в карманах остались в целости. Мы похоронили восемь офицеров и девяносто восемь солдат.
    Следует отметить, что нападение было совершено не из-за скал, но на местности, поросшей редким лесом, где индейцы скрывались в пальметто и высокой траве».
    Из этих донесений видно, что индейцы напали на отряд Дэйда не с целью грабежа или коварной мести. Нет, ими руководило более возвышенное и бескорыстное побуждение — защита своей земли, своих очагов и домов.
    Преимущество, которое у них было перед отрядом Дэйда, заключалось лишь в том, что они скрывались в засаде и сумели напасть неожиданно. Майор был, несомненно, храбрый офицер, но ему недоставало качеств, необходимых хорошему командиру, особенно в борьбе против такого неприятеля. Он знал войну только теоретически, по книгам, как и большинство американских офицеров. Майор был лишен способности, которой обладают великие военные полководцы, — быстро примеряться к обстоятельствам боя. Он вел свой отряд как будто на парад. Тем самым он подверг отряд страшной опасности и в конце концов привел его к гибели.
    Но если у командира белых в этом роковом бою недоставало качеств, необходимых полководцу, то вождь индейцев обладал ими в полной мере. Вскоре стало известно, что засада, план атаки и успешное выполнение ее — все это было делом молодого вождя племени Красные Палки — Оцеолы.
    Он не мог долго оставаться на месте сражения, наслаждаясь своим торжеством. В тот же самый вечер в форте Книг, в сорока милях от места разгрома отряда Дэйда, правительственный агент Томпсон пал жертвой мести Оцеолы.

24

Re: Томас Майн Рид — Оцеола, вождь семинолов

Глава LXVII. Битва при Уитлакутчи

   
    Убийство правительственного агента требовало немедленного отмщения. Сразу же несколько гонцов были отправлены в форт Дрэйн. Некоторые из них попали в руки врагов, но остальным удалось благополучно достичь места назначения. На следующее утро на рассвете войско, насчитывающее более тысячи человек, выступило в поход по направлению к реке Амазуре. Было решено напасть на семейства индейцев — на их отцов, матерей, жен, сестер, детей… Они ютились на огромных пространствах флоридских лагун и болот, и это стало известно генералу. Он хотел захватить их в плен и держать заложниками до тех пор, пока индейцы не покорятся.
    Все войска, какие только можно было освободить от защиты форта, были отправлены в поход. Я получил приказ сопровождать экспедицию. Из разговоров, которые я слышал, я вскоре понял настроение солдат. Их ожесточили события в форте Кинг, а разгром отряда Дэйда вызвал еще большую ярость. Я понимал, что они не собираются брать пленников: старики и молодые, женщины и дети — все должны быть убиты. Никакой пощады ни одному индейцу!
    С тяжелым чувством думал я о возможности массового истребления невинных. Места, где скрывались несчастные семьи, были теперь точно установлены, наши проводники прекрасно знали, как попасть туда; казалось, неудачи быть не могло. Однако нас ожидало разочарование. Разведчики донесли нам, что большинство индейских воинов ушли далеко, в неизвестном направлении, во всяком случае, туда, где мы никак не могли с ними встретиться. Нам предстояло напасть на гнездо, когда орлов там не было. Поэтому войска получили распоряжение двигаться в глубоком молчании по тайным тропинкам.
    За день до этого наша экспедиция могла бы показаться многим просто развлекательной прогулкой, где нам не грозила ни малейшая опасность. Но весть о разгроме отряда Дэйда произвела на солдат чуть ли не магическое впечатление. С одной стороны, она разъярила их, с другой — заставила насторожиться. В первый раз в жизни они начали смотреть на индейцев с чувством уважения и даже страха. Значит, индейцы умели сражаться и уничтожать врага. Это чувство укрепилось, когда еще прибыли вестники с места гибели Дэйда, рассказавшие нам новые подробности этого кровавого события. И поэтому теперь солдаты не без опасения вступали в самое сердце страны, занятой неприятелем. Даже отчаянные добровольцы не нарушали строевого порядка, и солдаты молча двигались вперед.
    К полудню мы достигли берегов Амазуры. Чтобы проникнуть в район обширной сети лагун и болот, надо было перебраться через реку. Проводники пытались найти брод, но никак не могли его отыскать. Река текла перед нами широкая, черная и глубокая. Переправиться через нее вплавь, даже на лошадях, не было никакой возможности.
    Не изменили ли нам проводники? Нет, этого не могло быть! Хотя проводники были индейцами, но они доказали свою преданность белым. Кроме того, они уже были опорочены в глазах своих соплеменников и обречены на смерть устами собственного народа. Наше поражение для них было бы равносильно гибели.
    Как выяснилось впоследствии, наши подозрения не имели оснований: измены тут не было. Проводники сами сбились с пути. И это оказалось счастьем для нас. Не будь этой ошибки, с войском генерала Клинча могла бы повториться та же трагедия, которая произошла с отрядом майора Дэйда, только в более широких масштабах.
    Если бы мы нашли брод, который был в двух милях ниже по течению, то мы как раз наткнулись бы на засаду, искусно устроенную молодым вождем. Он превосходно знал тактику лесного боя. Слух о том, что индейцы отправились в дальний поход, был просто военной хитростью, прелюдией к ряду стратегических маневров, задуманных Оцеолой.
    В это время индейцы находились там, куда мы должны были бы прийти, если бы проводники не сбились с дороги. Индейцы заняли обе стороны брода. Воины притаились в траве, как змеи, и были готовы ринуться на нас в тот момент, когда мы подошли бы к переправе. Большое счастье для войск генерала Клинча, что у него оказались такие негодные проводники!
    Генерал не знал этих обстоятельств. Если бы он получил сообщение об опасной близости врага, то, вероятно, стал бы действовать иначе. Теперь последовал приказ остановиться. Было решено переправиться через реку в этом месте.
    В тростниках нашлось несколько старых лодок и индейских челноков. На них легко могли переправиться пехотинцы, а кавалеристы должны были переплыть реку на лошадях.
    Были сколочены плоты из бревен, и началась переправа. Этот маневр мы провели довольно ловко, так что менее чем через час половина солдат была уже на том берегу. Я находился в их числе, но не радовался нашим удачам. Мне было тяжело принимать участие в избиении беззащитных женщин и детей. И я почувствовал настоящее облегчение, чуть ли не радость, когда услышал из глубины леса военный клич семинолов: «Ио-хо-эхи!» Вслед за тем загремели ружейные залпы, пули засвистели в воздухе, ломая ветки на ближних деревьях. Мы увидели, что нас осаждают многочисленные войска индейцев.
    Часть отряда, успевшая переправиться, укрылась между большими деревьями на берегу реки, и поэтому первый залп индейцев не причинил нам особого вреда. Все же некоторые солдаты упали, а остальным угрожала серьезная опасность.
    Наши войска дали ответный залп, индейцы снова ответили нам, и солдаты не остались в долгу, то ведя непрерывный огонь, то давая беспорядочные залпы или отдельные выстрелы. Иногда мы совсем прекращали стрельбу.
    В течение некоторого времени ни одна из сторон не понесла серьезного ущерба. Однако было ясно, что индейцы, укрывшиеся в перелеске, заняли более выгодную позицию и окружают нас. Мы не могли тронуться с места, пока не переправится как можно больше наших солдат, и только тогда собирались перейти в штыковую атаку, чтобы заставить противника принять открытый бой.
    Итак, переправа продолжалась под защитой нашего огня. Но скоро положение ухудшилось. Как раз против нашей позиции в реку врезалась узкая отмель, образуя небольшой полуостров. Он находился ниже береговой отмели, кроме той своей оконечности, где образовался маленький островок. Этот островок густо порос вечнозелеными деревьями — пальмами, дубами и магнолиями.
    С нашей стороны было бы весьма благоразумно захватить его во время переправы, но генерал упустил из виду такую возможность. Индейцы сразу это сообразили, и, прежде чем мы спохватились, они уже перемахнули через перешеек и заняли островок. Последствия этого искусного маневра сказались незамедлительно. Индейцы начали обстреливать лодки, переправлявшиеся через реку. Лодки сносило течением вниз, как раз напротив лесистого островка. Из зеленой тени деревьев непрерывно струился синеватый огненный дымок, а свинцовые пули делали свою разрушительную работу. Люди падали с плотов или тяжело опрокидывались через борта лодок в воду раненые и мертвые. А частый огонь наших мушкетов, направленный на островок, никак не мог выбить дерзких врагов, которые притаились в густой листве.
    Там было не очень много индейцев. Когда они перебирались туда по перешейку, мы могли их всех пересчитать. Но, по-видимому, это были лучшие воины и самые меткие стрелки: ни один их выстрел не пропадал даром. Это был момент наивысшего напряжения боя. В других местах схватка шла с более равным соотношением сил. Обе стороны дрались под прикрытием деревьев и не несли больших потерь. Но засевшие на острове несколько индейцев причиняли нам больший урон, чем все остальные силы неприятеля.
    Единственным средством заставить индейцев отступить с островка была штыковая атака.
    Таков был замысел генерала. Это казалось безнадежным предприятием. Тот, кто решился бы двинуться вперед под убийственным огнем скрытого противника, безусловно подверг бы свою жизнь серьезному риску.
    К моему удивлению, выполнить этот долг предназначалось мне. Признаюсь, я никогда не проявлял особой храбрости или пыла во время сражения. Но приказ исходил непосредственно от генерала, и действовать надо было немедленно. Я приготовился выполнить его, хотя и без особого энтузиазма.
    При мне находилось несколько человек, вооруженных винтовками. Их было не больше, чем индейцев. Вместе с ними я направился к полуострову.
    Я сознавал, что иду на верную смерть. Вероятно, то же самое чувствовали и солдаты, которые шли со мной. Но, даже зная это, мы не могли отступить. Глаза всех были устремлены на нас: мы должны идти вперед и победить или умереть!
    Через несколько секунд мы были уже на перешейке и стремительно двинулись к острову.
    Мы надеялись, что индейцы не заметят нас и нам удастся обойти их.
    Напрасная надежда! Враги с самого начала внимательно следили за нашим маневром и, зарядив винтовки, были готовы встретить нас.
    Едва сознавая всю опасность своего положения, мы продолжали идти вперед и наконец оказались на расстоянии двадцати ярдов от рощи.
    Вдруг из-за деревьев взвился голубой дымок и мелькнуло красное пламя. Над головой у меня просвистели пули. Позади раздались крики и стоны. Я оглянулся и увидел, что все мои товарищи упали — мертвые или умирающие.
    В это время из чащи леса до меня донесся голос:
    — Вернитесь, Рэндольф! Вернитесь! Символ, который вы носите на груди, спас вас. Но мои воины в ярости, кровь в них так и кипит! Не искушайте их! Вернитесь! Назад! Назад!
   
   
   



     Глава LXVIII. Победа, закончившаяся отступлением

   
    Я не видел человека, который говорил это, густая листва полностью скрывала его. Но я сразу узнал голос: это был Оцеола.
    Не могу даже передать, что я почувствовал в эту минуту, и не помню, как я поступил. В моем уме царили хаос и смятение, удивление было смешано со страхом. Я помню только, что еще раз оглянулся на своих товарищей и заметил, что не все они убиты. Одни лежали неподвижно, но другие шевелились и стонали. Значит, они еще были живы!
    С великой радостью я увидел, что некоторые поднялись и спешили скрыться, а другие пытались ползти на четвереньках.
    Из рощи продолжали стрелять, и я, застыв в нерешительности на месте, видел, как двое или трое упали на траву, сраженные роковой пулей.
    Среди раненых, лежавших у моих ног, был один юноша, которого я хорошо знал. Пуля пробила ему обе ноги, и он был не в силах двинуться. Он умолял меня помочь ему, и это вывело меня из оцепенения. Я вспомнил, что когда-то этот юноша оказал мне большую услугу. Почти машинально я наклонился, схватил его и потащил. Стараясь выбраться с перешейка, я полз со своей ношей так быстро, как мне позволяли силы. Я остановился передохнуть только тогда, когда огонь индейских ружей уже не был опасен для меня.
    Меня встретил взвод солдат, высланный для того, чтобы прикрыть наше отступление. Я оставил раненого товарища на руках солдат, а сам поспешил с печальным донесением к генералу.
    Мне не пришлось ничего докладывать. За нашим продвижением наблюдали, и весь отряд знал о постигшей нас неудаче. Генерал не сказал ни слова и без всяких объяснений отправил меня на другой фланг.
    Все порицали генерала за его необдуманный приказ захватить остров столь ничтожными силами. За мной же укрепилась репутация храброго офицера.
    Перестрелка продолжалась еще около часа. Это были отдельные стычки в болотах и между деревьями. Ни нам, ни индейцам не удалось добиться здесь реального преимущества. Обе стороны по-прежнему занимали захваченные вначале позиции. Однако впереди весь лес удерживали за собой индейцы. Отступить — значило погубить весь отряд, ибо был только один путь к отступлению: обратная переправа через реку. Но нам пришлось бы переправляться под неприятельским огнем. Оставаться дальше на нашей позиции было тоже опасно. Мы не могли ничего предпринять, ибо, по существу, были осаждены на берегу реки. Мы тщетно пытались выбить индейцев из рощи. Потерпев неудачу один раз, мы не могли рискнуть на вторую подобную же попытку. Это было бы гибельно, но оставаться на том же месте было не менее рискованно. У войск было с собой очень мало провианта, он подходил к концу, и голод уже давал себя знать. С каждым часом наше положение ухудшалось.
    Мы убедились, что враг окружил нас. Около нас полукругом толпились индейцы, причем каждый воин стоял за деревом, которое его защищало. Мы образовали оборонительную линию, такую же мощную, как линия укрепленных траншей. Прорваться через эту линию без большой потери людей не представлялось возможным.
    Теперь было видно, что число наших врагов заметно увеличилось. Особый клич, знакомый старым солдатам, возвещал о прибытии все новых и новых отрядов индейцев. Мы начинали опасаться, что теряем превосходство в силах, что нас вскоре одолеют. Всех охватило мрачное отчаяние.
    Во время перестрелки мы увидели, что многие из индейцев были вооружены винтовками и мушкетами. На некоторых были военные мундиры. Особенно бросался в глаза наряд одного из главных вождей. С его плеч ниспадал большой шелковый флаг, наподобие тех плащей, которые носили испанцы времен конкистадоров.(76) Были ясно видны красные и белые полосы с голубым звездным полем в углу. Взоры всех солдат устремились на флаг. В этом фантастическом одеянии, столь вызывающе подчеркнутом, все узнали любимый флаг нашей родины.
    Это была выразительная примета. Однако она не смутила нас. Откуда у индейцев взялись винтовки, мушкеты и флаг, было легко объяснить — это трофеи битвы с Дэйдом. Все мы смотрели на эти вещи с горьким, но бессильным негодованием. Однако час отмщения за ужасную судьбу товарищей еще не пробил.
    Весьма вероятно, что и нас постигла бы та же участь, если бы мы еще задержались на этом месте. Но вдруг одному из офицеров, старому участнику войн под предводительством Хикори, хорошо знакомому с тактикой индейского боя, пришла в голову блестящая идея. Он предложил план отступления, и генерал принял этот план.
    По совету офицера, добровольцы, еще не переправившиеся через реку, должны были сделать вид, что собираются совершить переправу несколько выше по течению реки. Это был превосходный стратегический маневр. Если бы подобный план осуществился, враги очутились бы между двух огней, а нам удалось бы прорвать их ряды и положить конец окружению.
    Этот замысел удался. Индейцы, введенные нами в заблуждение, кинулись вверх по реке, чтобы помешать переправе. Наши осажденные войска умело воспользовались этим и быстро переправились на безопасный берег. Коварный враг был слишком осторожен, чтобы пуститься за нами в погоню. Так окончилась битва при Уитлакутчи.
    Немедленно был созван совет, и все пришли к единодушному решению: не теряя времени, вернуться в форт Кинг. Мы выступили в поход и вскоре без дальнейших приключений возвратились в форт.
   
   
   



     Глава LXIX. Еще одно сражение на болоте

   
    После этой битвы в настроении отряда произошла перемена. Безудержное хвастовство исчезло, и стало не так уж трудно сдерживать порывы солдат, рвавшихся в бой. Никто теперь не изъявлял особого желания повторить попытку перебраться на другой берег Уитлакутчи. Таким образом, индейское «гнездо» решили не тревожить до прибытия новых подкреплений. Добровольцы были обескуражены, лагерная жизнь их уже утомила. А неожиданное сопротивление индейцев охладило их пыл. Никто не думал, что оно может оказаться таким беззаветно дерзким и сопровождаться кровопролитием. Неприятеля же, на которого до сих пор смотрели с пренебрежением, хотя его тактика возбуждала сильную ярость и желание отомстить, — этого неприятеля теперь стали уважать и бояться.
    В битве при Уитлакутчи армия Соединенных Штатов потеряла около ста человек. Полагали, что семинолы потеряли гораздо больше. Но это были только предположения. Никто никогда не видал убитых семинолов. Впрочем, уверяли, что индейцы во время боя уносили своих раненых и мертвецов.
    Нет сомнения, что в битве при Уитлакутчи и некоторым из наших врагов пришлось «грызть землю». Но, во всяком случае, их потери были куда менее значительны, чем наши. Несмотря на это, историки объявили это сражение великой «победой». Донесение главнокомандующего все еще хранится в архивах — любопытный образец военной литературы. В этом документе поименно перечислены все офицеры и каждый охарактеризован как несравненный герой. Редкий памятник тщеславия и хвастовства!
    Если честно говорить, то краснокожие нас основательно потрепали. Уныние армии смешивалось с чувством подавленной ярости. Клинч, старый, добрый генерал, которого военные историки величали «другом солдат», теперь уже не считался великим полководцем. Его слава померкла. Если Оцеола и затаил против него злобу, то отныне он мог считать себя вполне удовлетворенным и оставить старого ветерана в покое. Клинч был еще жив, но его военная слава умерла.
    * * *
    Когда был назначен новый главнокомандующий, надежды на победу возродились. Это был генерал Гейнс, также один из ветеранов, получивший этот чин в порядке старшинства. Собственно говоря, он даже не был назначен правительством. Но так как Флорида представляла собой часть подчиненного ему округа, он решил добровольно принять командование над расположенными там войсками. Подобно своему предшественнику, Гейнс надеялся увенчать себя лаврами. Но, так же как и Клинчу, ему пришлось испытать горькое разочарование.
    Наш корпус, укрепленный новыми войсками из Луизианы и других штатов, был немедленно отправлен в поход. Было решено произвести новое нападение на индейское «гнездо».
    Мы достигли берегов Амазуры, но форсировать эту заколдованную реку нам опять не удалось. Она оказалась роковой и для нашей славы и для наших жизней. На этот раз ее перешли индейцы.
    Почти на том же самом месте, где и в первый раз — с той только разницей, что теперь это произошло ниже по течению реки, — мы подверглись атаке краснокожих воинов. После нескольких часов ожесточенной схватки мы вынуждены были отвести наши гордые батальоны под защиту специального укрепления. Мы просидели в осаде девять дней, едва осмеливаясь высунуть нос из-за ограды. Голодная смерть уже не издали смотрела нам в глаза, она подошла к нам вплотную. Если бы не лошади, мясом которых мы питались все это время, то половина армии из лагеря «Изард» погибла бы от голода.
    Нам принес спасение большой отряд, своевременно посланный генералом Клинчем, который все еще командовал бригадой. Наш бывший генерал выступил из форта Кинг, и ему удалось приблизиться к неприятелю с тыла. Застав его врасплох, он выручил нас из опасного положения.
    День нашего освобождения ознаменовался еще одним событием — перемирием весьма оригинального свойства.
    Ранним утром, когда еще чуть светало, нас издали окликнул чей-то голос:
    — Эй вы там! Хэлло!
    Голос раздавался из лагеря врага. Поскольку мы были окружены, иначе и быть не могло.
    Призыв повторился, и мы ответили. Мы узнали громовой голос негра Абрама, черного вождя, некогда исполнявшего обязанности переводчика на совете.
    — Что вам нужно? — приказал спросить наш командир.
    — Мы хотим разговаривать, — последовал ответ.
    — О чем?
    — Мы хотим прекратить битву.
    Предложение было столь же неожиданное, сколь и приятное. Но что оно могло означать? Неужели индейцы голодали так же, как и мы? Или они устали от военных действий? Это было весьма вероятно, ибо по какой другой причине могли они так внезапно предложить перемирие? Индейцы еще до сих пор не потерпели ни одного поражения — наоборот, они оказались победителями во всех предыдущих боях.
    Правда, была еще одна причина. С минуты на минуту мы ожидали прибытия бригады Клинча. До нас уже доходили слухи, что Клинч близко. С его помощью мы могли не только прорвать осаду, но и перейти в атаку против индейцев и, вероятно, даже нанести им поражение. Может быть, они узнали о приближении Клинча и спешили заключить перемирие до того момента, когда мы станем достаточно сильны, чтобы разбить их в открытом бою?
    Предложение начать переговоры было принято нашим командующим, который теперь надеялся нанести решающий удар. Он опасался только одного: что противник отступит, прежде чем Клинч сумеет добраться до места сражения. А перемирие заставит индейцев задержаться на поле боя. Таким образом, мы без всяких колебаний ответили Абраму, что не возражаем против переговоров.
    Встреча парламентеров была назначена сразу после рассвета. Обе стороны выслали по три представителя.
    Перед укреплением простиралась небольшая поляна, поросшая травой и прилегавшая к лесу. На рассвете три человека вышли из леса на поляну. Это были вожди в полном национальном наряде. Мы узнали Абрама, Коа-хаджо и Оцеолу.
    Они остановились на расстоянии ружейного выстрела и стали плечом к плечу прямо против укрепления. Навстречу им выслали трех офицеров — двое из них владели языком семинолов. Я был в числе этой делегации.
    Еще через минуту мы уже стояли лицом к лицу с враждебными вождями.