1 Тема от Giperion

  • Giperion
  • Administrator
  • Неактивен

Тема: Айзек Азимов - Путь марсиан

Айзек Азимов

Путь марсиан

Стоя в дверях короткого коридора, соединявшего обе каюты космолета, Марио Эстебан Риос с раздражением наблюдал, как Тед Лонг старательно настраивает видеофон. На волосок по часовой стрелке, на волосок против, но изображение оставалось паршивым.
Риос знал, что лучше не будет. Они были слишком далеко от Земли и в невыгодном положении — за Солнцем. Но откуда же Лонгу знать это? Риос еще немного постоял в дверях — боком и нагнув голову, чтобы не упереться в притолоку. Затем вырвался в камбуз, словно пробка из бутылочного горлышка.
— Что это вас так заинтересовало? — спросил он.
— Хочу поймать Хильдера, — ответил Лонг.
Присев на уголок полки-стола, Риос снял с верхней полки коническую жестянку с молоком и надавил на верхушку. Жестянка открылась, издав негромкий хлопок. Слегка взбалтывая молоко, он ждал, пока оно согреется.
— Зачем? — он запрокинул жестянку и с шумом отхлебнул.
— Хотел послушать.
— Лишняя трата энергии.
Лонг взглянул на него и нахмурился.
— Считается, что личными видеофонами можно пользоваться без ограничения.
— В разумных пределах, — возразил Риос.
Они обменялись вызывающими взглядами. Сильная, сухощавая фигура Риоса, его лицо с впалыми щеками сразу же наводили на мысль, что он один из марсианских мусорщиков — космонавтов, которые терпеливо прочесывали пространство между Землей и Марсом. Его голубые глаза резко выделялись на смуглом, прорезанном глубокими складками лице, а оно в свою очередь казалось темным пятном на фоне белого синтетического меха, которым был подбит поднятый капюшон его куртки из искусственной кожи.
Лонг выглядел бледнее и слабее. Он был чем-то похож на наземника, хотя, конечно, ни один марсианин второго поколения не мог быть настоящим наземником, таким, как обитатели Земли. Его капюшон был откинут, открывая темно-каштановые волосы.
— Что вы считаете разумными пределами? — сердито спросил Лонг.
Тонкие губы Риоса стали еще тоньше.
— Этот рейс вряд ли окупит даже наши расходы, и, если дальше все пойдет так же, любая трата энергии неразумна.
— Если мы теряем деньги, — сказал Лонг, — то не лучше ли вам вернуться на место? Ваша вахта.
Риос что-то проворчал, потер заросший подбородок, потом встал и, неслышно ступая в тяжелых мягких сапогах, нехотя направился к двери. Он остановился, чтобы взглянуть на термостат, и в ярости обернулся.
— То-то мне казалось, что здесь жарко. Где, по-вашему, вы находитесь?
— Четыре с половиной градуса — не слишком много!
— Для вас — может быть. Только мы сейчас в космосе, а не в утепленной рудничной конторе.
Риос рывком перевел стрелку термостата вниз до отказа.
— Солнце достаточно греет.
— Но камбуз не на солнечной стороне.
— Прогреется!
Риос шагнул за дверь. Лонг поглядел ему вслед, потом снова повернулся к видеофону. Трогать термостат он не стал. Изображение оставалось неустойчивым, но что-то рассмотреть было можно. Лонг откинул вделанное в стену сиденье. Подавшись вперед, он терпеливо ждал, пока диктор объявлял программу и занавес медленно расплывался. Но вот прожекторы выхватили из темноты знакомое бородатое лицо, оно росло и наконец заполнило весь экран.
— Друзья мои! Сограждане Земли…
Входя в рубку, Риос успел заметить вспышку радиосигнала. Ему показалось, что это импульс радара, и у него на мгновение похолодели руки. Но он тут же сообразил, что это иллюзия, порожденная нечистой совестью. Вообще говоря, во время вахты он не должен был выходить из рубки, хотя это делали все мусорщики. И все-таки каждого преследовало кошмарное видение находки, подвернувшейся именно за те пять минут, которые он урвет на чашку кофе, уверенный, что космос чист. И бывали случаи, когда этот кошмар оказывался явью.
Риос включил многополосную развертку. Это требовало лишней энергии, но все-таки лучше убедиться, чтобы не оставалось никаких сомнений.
Космос был чист, если не считать далеких отражений от соседних кораблей в цепи мусорщиков.
Риос включил радиосвязь, и экран заполнила русая голова длинноносого Ричарда Свенсона — второго пилота ближайшего корабля со стороны Марса.
— Привет, Марио, — сказал Свенсон.
— Здорово. Что нового?
Ответ раздался через секунду с небольшим: скорость электромагнитных волн не бесконечна.
— Ну и денек!
— Что-нибудь неладно? — спросил Риос.
— Была находка.
— И прекрасно.
— Если бы я ее заарканил, — мрачно ответил Свенсон.
— Что случилось?
— Повернул не в ту сторону, черт подери!
Риос знал, что смеяться нельзя. Он спросил:
— Как же так?
— Я не виноват. Дело в том, что контейнер двигался не в плоскости эклиптики. Представляешь себе кретина пилота, который не смог даже правильно его сбросить? Откуда же мне было знать? Я установил расстояние до контейнера, а его путь просто прикинул, исходя из обычных траекторий. Как всякий нормальный человек. И пошел по самой выгодной кривой перехвата. Только минут через пять гляжу — дистанция увеличивается. Уж очень медленно возвращались импульсы. Тогда я измерил его угловые координаты, и оказалось, что догонять уже поздно.
— Кто-нибудь его поймал?
— Нет. Он далеко от плоскости эклиптики и так там и останется. Меня беспокоит другое. В конце концов, это был всего-навсего малый контейнер. Но как подумаю, сколько топлива я истратил, пока набирал скорость, а потом возвращался на место! Послушал бы ты Канута.
Канут был братом и компаньоном Ричарда Свенсона.
— Взбесился? — спросил Риос.
— Не то слово. Чуть меня не убил! Но ведь мы здесь пять месяцев, и тут уж каждое лыко в строку. Ты же знаешь.
— Знаю.
— А у тебя как, Марио?
Риос сделал вид, что сплюнул.
— Примерно столько за весь рейс. За последние две недели — два контейнера, и за каждым гонялись по шесть часов.
— Большие?
— Смеешься, что ли? Я бы мог дотащить их до Фобоса одной рукой. Хуже рейса у меня еще не было.
— Когда думаешь возвращаться?
— По мне — хоть завтра. Мы здесь всего два месяца, а я уже все время ругаюсь с Лонгом.
Длительность наступившей паузы нельзя было объяснить только запаздыванием радиоволн. Потом Свенсон сказал:
— Ну а как он? Лонг то есть.
Риос оглянулся. Из камбуза доносилось тихое бормотание и треск видеофона.
— Не могу понять. В первую же неделю после начала рейса он меня спрашивает: «Марио, почему вы стали мусорщиком?» Я только поглядел на него и говорю: «Чтобы зарабатывать на жизнь, а то почему же». Что за идиотский вопрос, хотел бы я знать? Почему человек становится мусорщиком? А он мне: «Не в том дело, Марио». Это он мне объяснять будет, представляешь! «Вы мусорщик, — говорит, — потому что таков Марсианский путь».
— А что он этим хотел сказать? — спросил Свенсон.
Риос пожал плечами.
— Не спрашивал. Вот и сейчас он сидит там и слушает на ультрамикроволнах передачу с Земли. Какого-то наземника Хильдера.
— Хильдера? Он, кажется, политик, член Ассамблеи?
— Как будто. И Лонг все время занимается чем-то таким. Взял с собой фунтов пятнадцать книг, и все про Землю. Балласт, и больше ничего.
— Ну что ж, он твой компаньон. Кстати, о компаньонах: я, пожалуй, займусь делом. Если прохлопаю еще одну находку, здесь произойдет убийство.
Свенсон исчез, и Риос, откинувшись в кресле, принялся следить за ровной зеленой линией импульсной развертки. На мгновение он включил многополосную развертку. Космос был по-прежнему чист.
Ему стало чуть полегче. Хуже всего, когда тебе не везет, а все вокруг вылавливают контейнер за контейнером и на Фобос, на заводы по переплавке лома, отправляются контейнеры с любыми клеймами, кроме твоего. К тому же он отвел душу, и его раздражение против Лонга немного улеглось.
А вообще он зря связался с Лонгом. Никогда не надо связываться с новичками. Они думают, что тебе необходимы разговоры, особенно Лонг со своими вечными теориями про Марс и его великую роль в прогрессе человечества. Он так и говорил — все с прописной буквы: Прогресс Человечества, Марсианский Путь, Новая Горстка Творцов. А Риосу нужны не разговоры, а находки — два-три контейнера, и ничего больше.
Впрочем, выбора у него, собственно говоря, не было. Лонг был хорошо известен на Марсе и неплохо зарабатывал. Он был приятелем комиссара Сэнкова и уже принимал участие в одном-двух непродолжительных мусорных рейсах. Нельзя же взять и отказать человеку, не испытав его, как бы странно ни выглядело все дело. Зачем вдруг инженеру, имеющему приличную работу и хороший заработок, понадобилось болтаться в космосе?
Риос не задавал этого вопроса Лонгу. Компаньоны-мусорщики вынуждены жить и работать бок о бок столь долгое время, что любопытство становится нежелательным, а иногда и небезопасным. Но Лонг говорил так много, что в конце концов сам на него ответил. «Я должен был выбраться сюда, Марио, сказал он. Будущее Марса не шахты, а космос».
Риос прикинул: а не отправиться ли ему в следующий рейс одному? Все утверждали, что это невозможно. Не говоря уже о находках, которые будут упущены, так как надо спать, надо, помимо наблюдения, выполнять и другие обязанности. Кроме того, всем известно, что, оставаясь в космосе в одиночестве, человек быстро впадает в тяжелую депрессию, а с компаньоном можно пробыть в рейсе шесть месяцев. Лучше бы, конечно, иметь полный экипаж, но на таком большом корабле мусорщику ни черта не заработать. На одном топливе прогоришь!
Впрочем, быть в космосе и вдвоем вовсе не сахар. Обычно приходится каждый раз менять компаньона. С одними можно оставаться в рейсе дольше, чем с другими. Взять хотя бы Ричарда и Канута Свенсонов. Они выходят вместе через пять или шесть рейсов — ведь все-таки они братья. И даже у них каждый раз уже через неделю начинаются трения, и чем дальше, тем хуже… Ну, да ладно!
Космос был чист, и Риос почувствовал, что ему станет легче, если он вернется в камбуз, чтобы загладить свою раздражительность. В конце концов, он старый космический волк и умеет справляться с дурным настроением, которое навевает космос.
Он встал и сделал три шага, которые отделяли его от короткого, узкого коридора между каютами.
Риос вновь постоял в дверях. Лонг внимательно смотрел на мерцающий экран видеофона.
— Я включу отопление, — грубовато сказал Риос. — Ничего страшного, энергии у нас хватит.
— Как хотите, — кивнул Лонг.
Риос, поколебавшись, шагнул вперед. Космос чист — какой толк сидеть и смотреть на неподвижную зеленую полоску?
Он спросил:
— О чем говорит этот наземник?
— В основном об истории космических путешествий. Старые штучки, но хорошо подано. Он пустил в ход, что мог: цветные мультипликации, комбинированные фотоснимки, кадры из старых фильмов — ну, все.
Словно в подтверждение слов Лонга, бородатое лицо на экране сменилось изображением космического корабля в разрезе. Хильдер продолжал говорить за кадром, давая объяснения, которые иллюстрировались на схеме различными цветами. Он говорил, и по изображению бежали красные линии, — склады, двигатель с протонным микрореактором, кибернетические схемы…
Затем на экране вновь возник Хильдер.
— Но это лишь капсула корабля. Что же приводит ее в движение? Что поднимает ее с Земли?
Каждый знал, что приводит в движение космический корабль, но голос Хильдера зачаровывал, и слушателям уже казалось, будто сейчас они проникнут в тайну веков, приобщатся к высшему откровению. Даже Риос почувствовал легкое нетерпение, хотя большую часть жизни он провел в космических кораблях.
Хильдер продолжал:
— Ученые называют это по-разному. Иногда законом действия и противодействия. Иногда третьим законом Ньютона. А иногда сохранением количества движения. Но нам не нужны никакие названия. Давайте просто обратимся к здравому смыслу. Когда мы плывем, мы отталкиваем воду назад, а сами продвигаемся вперед. Когда мы идем, мы отталкиваемся от земли и движемся вперед. Когда мы летим на гиролете, мы отталкиваем воздух назад и движемся вперед. Движение вперед возможно только за счет движения назад. Старое правило: «Нельзя получить что-то взамен ничего». Теперь представьте себе, что космический корабль весом сто тысяч тонн поднимается с Земли. Чтобы это произошло, необходимо что-то отбросить назад. Космолет непомерно тяжел, значит, надо отбросить назад огромное количество вещества, столь огромное, что и всего корабля не хватит, чтобы вместить его. Для этого необходимо устроить позади специальное хранилище.
Хильдер снова исчез, и на экран вернулось изображение космолета. Оно съежилось, а снизу к нему добавился усеченный конус. Внутри конуса проступили ярко-желтые буквы: «Вещество, которое выбрасывается».
— Но теперь, — сказал Хильдер, — общий вес корабля намного увеличился. Следовательно, и движущая сила должна быть все больше и больше.
Изображение корабля стало еще меньше, к нему прибавился второй контейнер — больше первого, а потом еще один — колоссальных размеров. Собственно космолет — капсула — превратился в крохотное ярко-красное пятнышко.
— Что за черт, да это просто детский лепет, — пробормотал Риос.
— Но не для тех, к кому он обращается, Марио, — ответил Лонг. — Земля не Марс. Миллиарды людей на ней, возможно, никогда не видели космолета и не знают даже самых элементарных вещей.
Хильдер продолжал:
— Когда самый большой контейнер опустеет, его отделяют от корабля. Он тоже выбрасывается.
Громадный контейнер на экране дрогнул и начал удаляться, постепенно уменьшаясь.
— Потом приходит очередь второго, и наконец, если рейс дальний, отделяется и последний.
Теперь космолет превратился в красную точку, позади которой, колыхаясь, исчезали в космосе три контейнера.
— Эти контейнеры, — сказал Хильдер, — не что иное, как сотни тысяч тонн вольфрама, магния, алюминия и стали. Для Земли они потеряны навсегда. Вокруг Марса, на трассах космических полетов, дежурят мусорщики. Они разыскивают пустые контейнеры, ловят их, клеймят и отправляют на Марс. Земля же не получает ни единого цента платы за их использование. Это спасенное имущество, и оно принадлежит кораблю, который его найдет.
— Мы рискуем деньгами, вложенными в это предприятие, — не выдержал Риос. — Если бы не мы, они не достались бы никому. Какой же тут ущерб для Земли?
— Понимаете, — сказал Лонг, — он же говорит о том, что Марс, Венера и Луна истощают Землю и это — лишь еще одна форма потерь.
— Но ведь они получают компенсацию. С каждым годом мы добываем все больше железной руды… — …большая часть которой вновь возвращается на Марс. Если верить цифрам Хильдера, то Земля вложила в Марс двести миллиардов долларов, а получила взамен железной руды миллиардов на пять. В Луну было вложено пятьсот миллиардов, а получено магния, титана и различных легких металлов немногим более чем на двадцать пять миллиардов долларов; в Венеру Земля вложила 50 миллиардов, не получив взамен ничего. А налогоплательщиков Земли интересует именно это: деньги, которые с них берет государство, пускаются на ветер.
Пока Лонг говорил, на экране замелькали мультипликационные кадры, изображавшие корабли мусорщиков на трассе к Марсу: маленькие, карикатурные корабли хищно выбрасывали во все стороны гибкие, цепкие руки, нащупывали пролетающие мимо пустые контейнеры, хватали их, ставили на них пылающее клеймо «Собственность Марса», а затем сбрасывали на Фобос.
Снова появился Хильдер.
— Они говорят нам, что со временем все вернут. Со временем! Как только станут на ноги! Мы не знаем, когда это произойдет. Через сто лет? Через тысячу? Через миллион? Со временем, говорят они! Ну что ж, поверим им на слово. В один прекрасный день они вернут весь наш металл, сами будут обеспечивать себя продовольствием, будут пользоваться своей собственной энергией, жить своей жизнью. Но есть нечто, чего им не вернуть никогда. Даже через сотню миллионов лет. Это вода! На Марсе жалкие капли воды, ибо он слишком мал. На Венере совсем нет воды, ибо там слишком жарко. Луна безводна, так как слишком мала и на ней слишком жарко. Поэтому Земля вынуждена поставлять обитателям космоса не только питьевую воду и воду для мытья, не только воду для промышленности и воду для гидропонных плантаций, которые они якобы создают, но и ту воду, которую они просто выбрасывают в пространство миллионами тонн.
Что заставляет космолет двигаться? Что он отбрасывает назад, чтобы мчаться вперед? Когда-то это были газообразные продукты взрыва. Это обходилось очень дорого. Потом был изобретен протонный микрореактор источник дешевой энергии, который может превращать любую жидкость в газ, находящийся под огромным давлением. Какая жидкость всегда под рукой? Какая жидкость самая дешевая? Конечно, вода. Каждый корабль, покидая Землю, уносит с собой около миллиона тонн — не фунтов, а тонн! — воды для одной лишь единственной цели: чтобы он мог передвигаться в пространстве. Наши предки безрассудно и опрометчиво сожгли нефть Земли, уничтожили ее уголь. Мы презираем и осуждаем их за это, но, в конце концов, у них было одно оправдание: они считали, что, если возникнет необходимость, будут найдены заменители. И они оказались правы: у нас есть планктонные фермы и протонные микрореакторы. Но для воды нет заменителя! Нет! И никогда не будет. И когда наши потомки увидят пустыню, в которую мы превратили Землю, какое оправдание найдут они для нас? Когда начнутся засухи, когда они станут все чаще…
Лонг наклонился и выключил видеофон.
— Это мне не нравится, — сказал он. — Проклятый болван умышленно… В чем дело?
Риос вдруг вскочил.
— Я же должен следить за импульсами.
— Ну их к черту!
Лонг тоже встал, прошел вслед за Риосом по узкому коридору и остановился на пороге рубки.
— Если Хильдер добьется своего, если он сумеет сделать из этого животрепещущую проблему… Ого!
Он тоже его увидел. Импульс был первого класса и мчался за исходящим сигналом, как борзая за электрическим кроликом.
Риос, захлебываясь, бормотал:
— Космос был чист, говорю вам, был чист. Марса ради, Тед, не лезьте. Попробуйте поймать его визуально.
Риос действовал быстро и умело: за его плечами был опыт почти двадцатилетней работы мусорщиком. За две минуты он определил дистанцию. Потом, вспомнив неудачу Свенсона, измерил угол склонения и радиальную скорость.
Он крикнул Лонгу:
— Один и семьдесят шесть сотых радиана. Вы легко его отыщете.
Лонг, затаив дыхание, крутил верньер.
— Всего лишь полрадиана от Солнца. Будет освещен только край.
Он быстро и осторожно усилил увеличение, разыскивая ту единственную «звезду», которая будет менять свое положение, расти и приобретать форму, доказывая, что она вовсе не звезда.
— Включаю двигатель, — сказал Риос. — Больше ждать нельзя.
— Вот он, вот он!
Увеличения все еще не хватало, чтобы можно было точно судить о форме светящегося пятнышка, за которым следил Лонг, но оно ритмично мерцало, потому что при вращении контейнера солнечный свет падал то на большую, то на меньшую его часть.
— Держись!
Тонкие струи пара вырвались из выхлопных отверстий, оставляя длинные хвосты микрокристаллов льда, туманно сиявших в бледных лучах далекого Солнца. Расходясь, они тянулись за кораблем на сотню миль с лишком. Одна струя, другая, еще одна, и корабль мусорщиков сошел со своей орбиты и взял курс по касательной к пути контейнера.
— Летит, как комета в перигелии! — крикнул Риос. — Эти проклятые пилоты-наземники нарочно так сбрасывают контейнеры. Хотел бы я…
В бессильной злости, ругаясь, он все разгонял и разгонял корабль, так что гидравлическая прокладка кресла осела под ним на целый фут, а Лонг с большим трудом удерживался за поручень.
— Полегче! — взмолился он.
Но Риос следил только за импульсами.
— Не нравится, так сидели бы себе на Марсе.
Струи пара продолжали глухо реветь.
Заработало радио. Лонг с трудом наклонился — воздух словно превратился в вязкую патоку — и включил экран. На них злобно уставился Свенсон.
— Куда это вы прете? — кричал он. — Через десять секунд вы будете в моем секторе.
— Гонюсь за контейнером, — ответил Риос.
— По моему сектору?
— Мы начали у себя. Тебе его не достать. Выключите радио, Тед.
Корабль с бешеным ревом несся в пространстве, но рев этот можно было услышать только внутри корпуса. Затем Риос выключил двигатели так резко, что Лонга швырнуло вперед. От внезапной тишины в ушах звенело еще больнее, чем от грохота, царившего секунду назад.
Оба прильнули к окулярам. Теперь уже отчетливо был виден усеченный конус. Кувыркаясь с медлительной важностью, он двигался среди звезд.
— Да, контейнер первого класса, — удовлетворенно отметил Риос. «Настоящий гигант, — подумал он. — С ним у нас уже очистится прибыль».

2 Ответ от Giperion

  • Giperion
  • Administrator
  • Неактивен

Re: Айзек Азимов - Путь марсиан

Лонг сказал:
— Локатор показывает еще один импульс. Должно быть, Свенсон погнался за нами.
Риос мельком взглянул на экран.
— Не догонит.
Контейнер все рос и рос, пока не заполнил все поле зрения.
Руки Риоса лежали на рычаге сброса гарпуна. Он подождал, дважды с микроскопической точностью выверил угол, вытравил трос на нужную длину. Потом нажал.
Мгновение все оставалось, как было. Затем к контейнеру пополз металлический трос, словно кобра, готовящаяся ужалить. Он коснулся контейнера, но не зацепился за него, иначе он тут же порвался бы, как паутинка. Контейнер вращался; момент его вращения достигал тысяч тонн, и трос должен был только создать мощное магнитное поле, которое затормаживало контейнер.
Вылетел еще один трос, еще и еще… Риос посылал их, нисколько не думая о расходе энергии.
— Этот от меня не уйдет, клянусь Марсом, не уйдет!
Он остановился, только когда между кораблем и контейнером протянулось десятка два стальных нитей. Энергия вращения контейнера при торможении превратилась в теплоту и до такой степени его раскалила, что излучение улавливали даже приборы космолета.
— Клеймо буду ставить я? — спросил Лонг.
— Ладно. Но только если хотите. Сейчас ведь моя вахта.
— Я с удовольствием.
Лонг влез в скафандр и направился в выходную камеру. Он еще помнил точно, сколько раз побывал в космосе в скафандре, — верный признак новичка. Это был пятый раз.
Ухватившись за трос и перебирая по нему руками, Лонг направился к контейнеру, чувствуя, как вибрирует трос под его металлическими перчатками. Он выжег на гладком металле контейнера их серийный номер. В пустоте космоса нечему было окислять сталь. Она просто плавилась и испарялась, а затем конденсировалась в нескольких футах от излучателя и серой матовой пленкой оседала на поверхность контейнера.
Лонг вернулся в космолет. Войдя внутрь, он снял шлем, который уже успел покрыться толстым слоем инея.
Первое, что услышал Лонг, был почти неузнаваемый от ярости голос Свенсона, доносившийся из репродуктора: — …прямо к комиссару. Черт побери, есть же у нас какие-то правила!
Риос невозмутимо сидел в кресле.
— Послушай, ведь он был в моем секторе. Я поздно его заметил, и пришлось ловить в твоем. А ты, если бы погнался за ним, врезался бы в Марс. Только и всего… Вернулись, Лонг?
Он выключил радио. Сигнальная лампочка яростно мигала, но Риос не обращал на нее внимания.
— Он подаст жалобу комиссару? — спросил Лонг.
— И не подумает. Это он просто чтобы развеять скуку. Он прекрасно понимает, что контейнер наш. А как вам понравилась наша добыча, Тед?
— Очень недурна.
— Очень недурна? Да она великолепна! Держитесь! Сейчас я его раскручу.
Боковые сопла извергли струи пара, и корабль начал медленно вращаться вокруг контейнера, который последовал за ним. Через полчаса они представляли собой гигантское боло, крутящееся в пустоте. Лонг определил по «Эфемеридам» положение Деймоса. В точно рассчитанный момент тросы сняли магнитное поле, и контейнер по касательной вышел на траекторию, по которой примерно через сутки должен был достичь этого спутника Марса и попасть в уловители находящегося там склада.
Риос проводил его довольным взглядом. Потом повернулся к Лонгу.
— Удачный денек.
— А речь Хильдера? — спросил Лонг.
— Кого? Вы о чем? Ах, это-то! Ну, если волноваться из-за болтовни каждого проклятого наземника, никогда не уснешь. Забудьте о нем.
— По-моему, об этом забывать не следует.
— Вот чудак! Да бросьте вы! Лучше поспите.
Тед Лонг, как всегда, упивался высотой и шириной главной улицы города.
Прошло уже два месяца с того дня, как комиссар наложил временный запрет на вылавливание контейнеров и отозвал все корабли мусорщиков из космоса, но бодрящее ощущение простора не покидало Лонга. Эту радость не могла омрачить даже мысль о том, что запрет был наложен в связи с намерением Земли провести в жизнь свое недавнее решение экономить воду, а для начала лимитировать ее расход на рейсах мусорщиков.
Крыша улицы была покрыта светящейся светло-голубой краской, возможно, старомодная попытка имитировать земное небо. Тед точно не знал, так ли это. Витрины магазинов, прорезая стены улицы, освещали их.
Издалека, перекрывая шум транспорта и шаги прохожих, доносились взрывы — это пробивали в коре Марса новые туннели. Всю свою жизнь он слышал эти взрывы. Когда он родился, на месте этой улицы была еще нетронутая скальная порода. Город растет и будет расти и дальше, если ему не помешает Земля.
Лонг свернул в поперечную улицу, более узкую и не так ярко освещенную. Витрины магазинов сменились здесь жилыми домами, фасады которых были прочерчены рядами фонарей. Толпы покупателей и машины уступили место медленно прогуливающимся пешеходам и шумным ребятишкам, которые еще не вняли призывам матерей идти ужинать.
В последнюю минуту Лонг вспомнил о правилах приличия, остановился на углу, у водяной лавки, и протянул флягу:
— Налейте-ка!
Толстый лавочник отвинтил колпачок и заглянул во флягу, затем слегка встряхнул ее — там булькнуло.
— Немного осталось, — весело сообщил он.
— Верно, — согласился Лонг.
Лавочник держал флягу под самым наконечником шланга, чтобы не пролить ни капли воды. Зажужжал счетчик. Лавочник завинтил колпачок.
Лонг расплатился и взял флягу. Теперь она приятно похлопывала его по бедру. В семейный дом не принято приходить без полной фляги. К приятелям, конечно, можно зайти и так, во всяком случае, этому не придается большого значения.
Он вошел в подъезд дома N 27, поднялся на несколько ступенек, приготовился нажать кнопку звонка и остановился.
Из-за двери отчетливо доносились голоса.
Женщина говорила с раздражением:
— Приглашай, приглашай своих дружков мусорщиков! Большое тебе спасибо, что ты целых два месяца в году бываешь дома! На меня, конечно, и пары дней хватит! А потом опять твои мусорщики!
— Но я уже давно дома, — ответил мужской голос. — И потом у нас есть дело. Марса ради, перестань, Дора. Они вот-вот придут.
Лонг решил подождать за дверью: может быть, они перейдут на более безобидную тему.
— И пусть их приходят! — отрезала Дора. — Пусть слушают. По мне, хоть бы навсегда запретили эти полеты. Слышишь?
— А на что мы будем жить? — раздраженно спросил мужчина. Ответь-ка!
— И отвечу. Ты можешь прилично зарабатывать на самом Марсе, как и все другие. В этом доме только я одна — «мусорная вдова». Вот что я такое вдова! Да что там, хуже вдовы! Будь я вдовой, то по крайней мере могла бы еще раз выйти замуж. Что ты сказал?
— Да ничего я не говорил.
— О, я знаю, что ты сказал. А теперь послушай меня, Дик Свенсон…
— Да, я сказал! — крикнул Свенсон. — Сказал, что теперь-то я знаю, почему мусорщики обычно не женятся.
— И тебе нечего было жениться! Мне надоело — все соседи жалеют меня, ухмыляются и спрашивают, когда ты вернешься. Другие могут быть горными инженерами, администраторами или, на худой конец, бурильщиками. Во всяком случае, у жен бурильщиков есть нормальная семья, и дети у них как дети, а не беспризорники. У Питера с таким же успехом могло и не быть отца.
— Мама, а что такое беспризорник? — послышался тонкий мальчишеский фальцет. Голос доносился издалека, по-видимому, из другой комнаты.
— Питер! Занимайся уроками! — еще больше повысила голос Дора.
Свенсон тихо произнес:
— Нехорошо вести такие разговоры при ребенке. Что он обо мне подумает?
— Так оставайся дома, чтобы он думал так, как нужно.
Снова раздался голос Питера:
— Знаешь, мама, я, когда вырасту, стану мусорщиком.
Послышались быстрые шаги, на мгновение наступила тишина, а затем раздался пронзительный вопль:
— Мама, ой, мама! Отпусти ухо! Что я сделал? — и снова все затихло слышно было только обиженное сопение.
Лонг воспользовался паузой и энергично позвонил. Свенсон открыл дверь, приглаживая волосы обеими руками.
— Здравствуйте, Тед, — приглушенным голосом сказал он. Потом громко произнес: — Дора, пришел Тед. Тед, а где Марио?
— Должен скоро прийти, — ответил Лонг.
Из другой комнаты торопливо вышла Дора, маленькая смуглая женщина с приплюснутым носом. Ее чуть тронутые сединой волосы были зачесаны назад.
— Здравствуйте, Тед. Ужинали?
— Да, я сыт, благодарю вас. Но вы, пожалуйста, не обращайте на меня внимания.
— Нет-нет. Мы давно уже кончили. Хотите кофе?
— Не откажусь, — Тед снял с пояса флягу и протянул ей.
— О, что вы, не нужно! У нас много воды.
— Прошу вас.
— Ну, что же…
Она ушла на кухню. Через качающуюся дверь Лонг мельком увидел посуду, стоявшую в «Секотерге» — «безводной мойке, которая всасывает и поглощает жир и грязь в одно мгновение. Одной унции воды хватает, чтобы дочиста отмыть восемь квадратных футов посуды. Покупайте „Секотерг“! „Секотерг“ моет идеально. Не затратив лишней капли, так начистит вам посуду, что под силу только чуду!..» Назойливая рекламная песенка зазвенела у него в голове, и, чтобы прогнать ее, он спросил:
— Как поживает Пит?
— Отлично. Перешел уже в четвертый класс. Ну, конечно, мне редко приходится его видеть. Так вот, когда я в последней раз вернулся из рейса, он посмотрел на меня и говорит…
Последовало продолжение, которое было вполне терпимо, насколько бывают терпимы рассказы заурядных родителей о выдающихся высказываниях их выдающихся детей.
Прожужжал звонок, вошел хмурый, весь красный Марио.
Свенсон быстро шагнул к нему.
— Послушай, только ни слова о ловле контейнеров. Дора никак не может забыть, как ты захватил первоклассный контейнер на моем участке, а сегодня она вообще не в настроении.
— Только мне и заботы, что говорить о контейнерах.
Риос сорвал с себя подбитую мехом куртку, швырнул ее на спинку кресла и сел.
Вошла Дора и деланно улыбнулась новому гостю.
— Привет, Марио. Будешь пить кофе?
— Угу, — ответил он, машинально потянувшись к своей фляге.
— Возьмите воды из моей фляги, Дора, — быстро проговорил Лонг. — Он мне потом отдаст.
— Угу, — повторил Риос.
— Что случилось, Марио? — спросил Лонг.
— Валяйте! Говорите, что вы же меня предупреждали, — мрачно буркнул Риос. — Год назад, после речи Хильдера. Ну, говорите, говорите!
Лонг с недоумением пожал плечами.
Риос продолжал:
— Установлен лимит. Об этом объявили четверть часа назад.
— Ну?
— Пятьдесят тысяч тонн воды на рейс.
— Что? — вспыхнул Свенсон. — Да с этим и с Марса не поднимешься!
— Так оно и есть. Это обдуманный удар. Сбору мусора пришел конец.
Дора принесла кофе и расставила чашки.
— Что это вы говорили? Конец сбору мусора? — она села с решительным видом, и Свенсон беспомощно взглянул на нее.
— По-видимому, — сказал Лонг. — С этого дня вводится лимит в пятьдесят тысяч тонн, а это значит, что мы не сможем больше летать.
— Ну и что из этого? — Дора отхлебнула кофе и весело улыбнулась. Если хотите знать мое мнение, так это очень хорошо. Пора бы всем вам, мусорщикам, найти постоянную работу на Марсе. Я не шучу. Это не жизнь рыскать по космосу…
— Дора, прошу тебя, — сказал Свенсон.
Риос что-то злобно буркнул. Дора подняла брови.
— Я просто высказываю свое мнение.
— Ваше полное право, — сказал Лонг. — Но я имею в виду другое. Пятьдесят тысяч тонн — это только начало. Мы знаем, что Земля — или по крайней мере партия Хильдера — хочет нажить себе политический капитал на кампании за экономию воды, так что наше дело плохо. Мы должны как-то раздобыть воду, не то они совсем нас прикроют, верно?
— Ну да, — сказал Свенсон.
— Но весь вопрос в том — как? Правильно?
— Если дело только в воде, — неожиданно разразился Риос, — то есть лишь один выход, и вы его знаете. Если наземники решат не давать нам воды, мы ее возьмем. То, что когда-то их сопливые трусы отцы и деды побоялись оставить свою тепленькую планету, еще не делает их хозяевами воды. Вода принадлежит всем людям, где бы они ни находились. Мы — люди, значит, вода и наша тоже. Мы имеем на нее право.
— А как вы предлагаете ее забрать? — спросил Лонг.
— Очень просто! У них на Земле целые океаны воды. Не могут же они поставить по сторожу на каждой квадратной миле! Мы можем в любое время, когда нам вздумается, сесть на ночной стороне планеты, заправить все контейнеры и улететь. Хотел бы я знать, как они нам помешают?
— Десятком способов, Марио. Как вы находите контейнеры в космосе на расстоянии до сотни тысяч миль? Тонкий металлический корпус, затерянный в бескрайнем пространстве? Как? С помощью радара. Неужели вы думаете, что на Земле нет радаров? Неужели вы думаете, если на Земле догадаются, что мы крадем воду, они там не сумеют установить сеть радаров и обнаруживать приближающиеся корабли еще в космосе?
Дора с возмущением перебила Лонга:
— Вот что я тебе скажу, Марио Риос. Мой муж никогда не будет участвовать в грабительских налетах, чтобы добывать воду для мусорных рейсов.
— Дело не только в мусорных рейсах, — сказал Марио. — Завтра они прижмут нас во всем остальном. Их нужно остановить теперь же.
— Да не нужна нам их вода, — сказала Дора. — Тут же не Луна и не Венера. Полярные шапки вполне обеспечивают нас водой. У нас даже в квартире есть водопровод. В этом квартале у всех есть.
— На личные потребности расходуется наименьшая часть воды, сказал Лонг. — Вода нужна для рудников. А как быть с гидропонными бассейнами?
— Это верно, — сказал Свенсон. — Как быть с гидропонными бассейнами, Дора? Им необходима вода, и пора бы нам выращивать для себя свежие овощи вместо этой конденсированной дряни, которую нам присылают с Земли.
— Только послушайте его, — презрительно бросила Дора. — Что ты понимаешь в свежих овощах? Ты же никогда их не пробовал.
— Нет, пробовал, и не раз! Помнишь, один раз я достал моркови?
— Ну и что в ней было особенного? На мой взгляд, хорошо поджаренная протопища куда лучше. И полезнее. Просто сейчас вошло в моду болтать о свежих овощах, потому что из-за этой гидропоники повышают налоги. И вообще все обойдется.
— Не думаю, — сказал Лонг. — Во всяком случае не обойдется само собой. Хильдер, вероятно, будет следующим Координатором, и вот тогда дело может обернуться совсем скверно. Если они сократят еще и поставки продовольствия…
— Ну, ладно! — воскликнул Риос. — Что же нам делать? Я говорю — воду надо брать. Брать, и все тут!
— А я говорю, что нельзя, Марио. Неужели вы не понимаете, что это Земной путь, путь наземников? Вы цепляетесь за пуповину, которая связывает Марс с Землей. Неужели вы не можете порвать ее? Неужели не видите Марсианского пути?
— Нет, не вижу. Может быть, вы объясните?
— Да, объясню, если будете слушать. Что мы имеем в виду, когда говорим о Солнечной системе? Меркурий, Венеру, Землю, Луну, Марс, Фобос и Деймос. Семь небесных тел, и все. Но ведь это меньше одного процента Солнечной системы. И мы, марсиане, ближе всех к остальным девяноста девяти процентам. Там, по ту сторону Марса, дальше от Солнца, несметные запасы воды!
Все с недоумением уставились на него. Свенсон неуверенно спросил:
— Вы говорите о ледяных оболочках Юпитера и Сатурна?
— Не только о них, но, согласитесь, и это вода. Слой в тысячу миль толщиной — это немало воды.
— Но он ведь покрыт аммиаком или… или еще чем-то, а? — спросил Свенсон. — И потом, мы не можем садиться на большие планеты.
— Знаю, — ответил Лонг. — Но я не их имел в виду. На больших планетах свет клином не сошелся. Есть же еще астероиды и спутники! Например, Веста — астероид диаметром двести миль и почти сплошной кусок льда. Одна из лун Сатурна — тоже. Что вы скажете на это?
— Разве вы не бывали в космосе, Тед? — спросил Риос.
— Вы же знаете, что был. Что вы имеете в виду?
— Да, знаю, но вы все еще говорите, как наземник. А вы подумали о расстояниях? В среднем астероиды не подходят к Марсу ближе чем на сто двадцать миллионов миль. Это вдвое больше, чем от Марса до Венеры, а вы знаете, что даже лайнеры почти никогда не совершают этого рейса в один прием. Обычно они делают остановку на Земле или на Луне. В конце-то концов, сколько времени, по-вашему, человек может находиться в космосе?
— Не знаю. А как по-вашему?
— Вы и сами знаете. Нечего меня спрашивать. Шесть месяцев. Загляните в любой справочник. Пробудьте в космосе больше шести месяцев, и вам одна дорога — к психиатру. Так ведь, Дик?
Свенсон кивнул.
— И это только астероиды, — продолжал Риос. — От Марса же до Юпитера триста тридцать миллионов миль, а до Сатурна — семьсот миллионов. Кто сумеет преодолеть такие расстояния? Представьте себе, что вы летите с обычной скоростью или, для круглого счета, делаете даже двести тысяч миль в час. Это займет… погодите, надо еще учесть ускорение и торможение… это займет месяцев шесть-семь до Юпитера и почти год до Сатурна. Конечно, теоретически можно разогнаться и до миллиона миль в час, но где вы возьмете для этого воду?
— Ух ты! — произнес тонкий голосок, обладатель которого с чумазым носом и округлившимися глазами стоял тут же. — Сатурн!
Дора резко обернулась.
— Питер, марш в свою комнату!
— Ну, ма-ам!
— Не нукай на меня!
Она привстала, и Питер исчез.
— Послушай, Дора, — сказал Свенсон, — посиди-ка с ним немного, а? Ему трудно не отвлекаться, когда мы все тут разговариваем.
Дора упрямо фыркнула и не сдвинулась с места.
— Я никуда не уйду, пока не узнаю, что задумал Тед Лонг. Скажу вам прямо: мне это не очень нравится.
— Ну, ладно, — сказал Свенсон, — оставим в покое Юпитер и Сатурн. Тед, конечно, на них и не рассчитывает. А Веста? Мы могли бы добраться туда за десять-двенадцать недель, и столько же на обратный путь. Двести миль в диаметре — это четыре миллиона кубических миль льда!
— Ну и что? — сказал Риос. — А что мы будем делать на Весте? Добывать лед? Строить рудники? Послушайте, вы представляете, сколько времени это займет?
— Я имел в виду именно Сатурн, а не Весту, — возразил Лонг.
— Ему говорят, что до Сатурна семьсот миллионов миль, а он все свое!
— Ладно, — сказал Лонг, — скажите-ка мне, Марио, откуда вы знаете, что в космосе можно оставаться не больше шести месяцев?
— Черт возьми, это всем известно!
— Только потому, что так записано в «Руководстве по космическим полетам». Этот предел был установлен земными учеными на основе опыта земных пилотов и космонавтов. Вы рассуждаете, как наземник, а не как марсианин.
— Марсианин может быть марсианином, но он остается человеком.
— Откуда такая слепота? Сколько раз вы сами бывали в рейсе больше шести месяцев и без всяких последствий?
— Это совсем не то, — сказал Риос.
— Потому что вы марсиане? Потому что вы профессиональные мусорщики?
— Нет. Потому что мы не в дальнем рейсе и знаем, что можем вернуться на Марс, как только захотим.
— Но вы этого не хотите. Об этом я и говорю. Земляне строят огромные космолеты с библиотеками микрофильмов, с экипажем из пятнадцати человек, не считая пассажиров. И все-таки они могут находиться в полете максимум шесть месяцев. У марсианских мусорщиков корабли на две каюты и только один сменщик. Но мы можем выдержать в космосе больше шести месяцев.
— Вы, кажется, не прочь прожить в корабле год и полететь на Сатурн? — заметила Дора.
— А почему бы и нет, Дора? — сказал Лонг. — Мы можем это сделать. Неужели вы не понимаете? Земляне не могут. Они живут в настоящем мире. У них открытое небо и свежая пища, у них сколько угодно воздуха и воды. И, попадая на корабль, они оказываются в чуждой и тягостной обстановке. Вот почему шесть месяцев для них предел. Но марсиане — дело другое. Мы всю жизнь живем словно на борту корабля! Ведь Марс — это большой корабль диаметром в четыре с половиной тысячи миль, а в нем — крохотное помещение, где живут пятьдесят тысяч человек. Мы здесь закупорены, как в корабле. Мы дышим привозным воздухом и пьем привозную воду, которую без конца очищаем и снова пьем… Мы едим то же самое, что едят на корабле. И когда мы оказываемся в космолете, то продолжаем привычную жизнь. Если понадобится, мы способны продержаться гораздо больше года.
— И Дик тоже? — спросила Дора.
— Мы все.
— Так вот, только не Дик. Вы, Тед Лонг, и этот Марио, который крадет чужие контейнеры, можете сколько угодно болтать о том, как вы год проторчите в космосе. Вы холостяки. А Дик женат. У него жена и сын, и этого с него хватит. Он может получить постоянную работу и здесь, на Марсе. Бог мой, а представьте себе, что вы прилетите на Сатурн и не найдете там никакой воды. Как тогда вы вернетесь? А если у вас и останется вода, так кончится продовольствие. Ничего нелепее я еще не слыхала.
— Погодите, — напряженно произнес Лонг. — Я все обдумал. Я говорил с комиссаром Сэнковом, он поможет. Но нам нужны корабли и люди. Мне их не подобрать. Меня никто и слушать не станет. Я новичок. Вас же знают и уважают. Вы ветераны. Если вы меня поддержите — можете сами не лететь, если вы просто поможете мне убедить остальных, найти добровольцев…
— Прежде всего, — ворчливо прервал его Риос, — вам придется объяснить еще кое-что. Ну, ладно, прилетим мы на Сатурн, а где там вода?
— В этом-то все дело, — ответил Лонг. — Для того и нужно лететь на Сатурн. Вода там просто летает в космосе и ждет, пока за ней явятся!
Когда Хэмиш Сэнков прибыл на Марс, марсиан по рождению не существовало. Теперь здесь насчитывалось двести с лишним младенцев марсиан третьего поколения, чьи деды родились на Марсе.
Сэнкову тогда не было и двадцати. Колония на Марсе представляла собой всего лишь кучку приземлившихся кораблей, связанных между собой герметизированными подземными туннелями. В течение многих лет на его глазах под поверхностью планеты разрастались здания, высовывая тупые носы в разреженную, негодную для дыхания атмосферу. На его глазах появлялись товарные пакгаузы, вмещавшие целые корабли вместе со всем грузом. На его глазах из ничего возникло грандиозное переплетение шахт, источившее кору Марса. А население Марса увеличилось с пятидесяти человек до пятидесяти тысяч.
Из-за этих воспоминаний Сэнков чувствовал себя стариком. Из-за этих и еще более давних воспоминаний, навеянных присутствием землянина. Гость всколыхнул в его памяти давно забытые отрывочные картины теплого, уютного мира, лелеющего человечество, как материнское лоно.
Землянин, казалось, только что покинул это лоно. Не очень высокий, не очень худой, скорее, пожалуй, полный. Темные волосы с аккуратно уложенной волной, аккуратные усики, тщательно вымытая кожа. На нем был модный костюм, такой свежий и аккуратный, каким только может быть костюм из пластика.
Одежда, которую носил Сэнков, была изготовлена здесь, на Марсе. Она была опрятна и удобна, но безнадежно старомодна. По его суровому лицу пролегла густая сеть морщин, волосы давно побелели, и, когда он говорил, его кадык подергивался.
Землянина звали Майрон Дигби, он был членом Генеральной Ассамблеи Земли. Сэнков был комиссаром Марса.

3 Ответ от Giperion

  • Giperion
  • Administrator
  • Неактивен

Re: Айзек Азимов - Путь марсиан

Сэнков сказал:
— Все это тяжелый удар для нас.
— Для большинства из нас тоже.
— Гм… Тогда я должен честно признаться, что ничего не понимаю. Конечно, я не претендую на то, чтобы разбираться в земных проблемах, хотя и родился на Земле. На Марсе жить нелегко, и вам следует это уяснить. Только для того, чтобы обеспечить нас пищей, водой и сырьем, на кораблях требуется много места. А для книг и кинохроники места почти не остается. Даже видеопрограммы доходят до нас только в месяц противостояния, но тогда здесь все слишком заняты, чтобы их смотреть. Я, как комиссар, получаю от агентства «Межпланетная пресса» еженедельную сводку, но обычно у меня не бывает времени, чтобы внимательно с ней ознакомиться. Можете назвать нас провинциалами — вы будете правы. Так что, когда случается нечто подобное, мы только беспомощно переглядываемся.
— Не хотите же вы сказать, — медленно произнес Дигби, — что вы здесь, на Марсе, ничего не слышали о кампании против расточительства, которую проводит Хильдер?
— Кое-что слышал. Один молодой мусорщик, сын моего большого друга, который погиб в космосе, — Сэнков задумчиво потер рукой шею, — очень любит читать об истории Земли и тому подобное. Когда он бывает в рейсе, он ловит видеопередачи, и он слушал этого Хильдера. Насколько я могу понять, это была первая речь Хильдера о расточителях. Молодой человек пришел с этим ко мне. Я, естественно, не принял его рассказы всерьез. Впрочем, после этого я стал как-то просматривать сводки новостей «Межпланетной прессы», но там почти ничего не говорилось о Хильдере, а то, что было, представляло его довольно-таки нелепой фигурой.
— Да, комиссар, — сказал Дигби, — вначале все это было похоже на шутку.
Сэнков вытянул длинные ноги и заложил их одну за другую.
— Сдается мне, что и до сих пор это во многом остается шуткой. Какие доводы он приводит? Мы тратим воду? А поинтересовался ли он цифрами? У меня они все есть. Я велел их приготовить к прибытию вашей комиссии.
Океаны Земли содержат четыреста миллионов кубических миль воды, а каждая кубическая миля весит четыре с половиной миллиарда тонн. Это не так уж мало! Часть этой громады мы тратим на полеты. Разгон происходит в основном в пределах поля тяготения Земли, значит, выбрасываемая вода возвращается в океаны. Этого Хильдер не учитывает. Когда он говорит, что за полет расходуется миллион тонн воды, он лжет. Меньше ста тысяч тонн! Теперь допустим, что на год приходится пятьдесят тысяч полетов. Этого, конечно, не бывает — их и полутора тысяч не наберется. Но, допустим, пятьдесят тысяч. Ведь со временем число полетов, безусловно, увеличится. При пятидесяти тысячах полетов в год в космосе будет невозвратимо теряться одна кубическая миля воды. Это значит, что за миллион лет Земля потеряет четверть процента своих водных запасов!
Дигби развел руками.
— Комиссар, «Межпланетные сплавы» попробовали использовать подобные цифры в борьбе против Хильдера. Но разве можно сухой математикой победить мощное эмоциональное движение? Хильдер пустил в ход словечко «расточители». Понемногу он сделал из него символ гигантского заговора банды алчных, жестоких негодяев, грабящих Землю ради своей минутной выгоды. Хильдер обвинил правительство в том, что оно почти все состоит из подобных людей, Ассамблею — в том, что она им подчиняется, прессу — в том, что она им принадлежит. К сожалению, все это не кажется нелепостью среднему человеку. Он прекрасно знает, что могут сделать эгоисты с богатствами Земли. Он знает, например, что случилось с нефтью в Смутные времена, знает, как погубили плодородие почв. Когда наступает засуха, фермера не интересует, что на космические полеты расходуется лишь крохотная капелька по сравнению с общими водными запасами Земли. Хильдер назвал ему виновников, а в несчастье нет лучшего утешения, чем знать, кого винить. И ради каких-то цифр он от этого утешения не откажется.
— Вот этого я и не понимаю, — сказал Сэнков. — Может быть, я просто не знаю, как живет Земля, но мне кажется, что, кроме напуганных засухой фермеров, там есть и другие люди. Насколько я понимаю из сводок новостей, сторонников Хильдера меньшинство. Почему же вся Земля идет за горсткой фермеров и сумасбродных подстрекателей?
— Потому, комиссар, что у людей есть обыкновение беспокоиться о своем личном благополучии, о своем личном будущем. Сталелитейные компании видят, что эпоха космических полетов требует все больше легких сплавов, в которые не входит железо. Профсоюзы горняков опасаются внеземной конкуренции. Каждый землянин, которому не удается получить алюминий для какой-нибудь своей постройки, уверен, что алюминий идет на Марс. Я знаю одного профессора археологии, который выступает против «расточителей» только потому, что не может получить от правительства денег на свои раскопки. Он убежден, что все государственные фонды расходуются на ракетные исследования и космическую медицину, и это его возмущает.
— Все это показывает, — заметил Сэнков, — что земляне не очень-то отличаются от нас, марсиан. Но как же Генеральная Ассамблея? Почему ей приходится идти на поводу у Хильдера?
Дигби кисло усмехнулся.
— Не так уж приятно объяснять тонкости политики. Хильдер внес законопроект об организации нашей комиссии для расследования расточительства в космических полетах. Пожалуй, не менее трех четвертей Генеральной Ассамблеи было против такого расследования, как вредного и ненужного бюрократического мероприятия, каковым оно и является. Но какой законодатель рискнет возражать против расследования случаев расточительства? Немедленно создалось бы впечатление, будто он сам чего-то боится, что-то скрывает. Будто он сам извлекает какую-то выгоду из расточительства. Хильдер не стесняется выдвигать подобные обвинения, и, справедливы они или нет, они могут подействовать на избирателей во время следующих выборов. И законопроект прошел. Потом встал вопрос о назначении членов комиссии. Те, кто был против Хильдера, не захотели в нее войти, потому что это заставило бы их принимать компрометирующие решения. Держась в стороне, легче не попасть под огонь Хильдера. В результате я оказался единственным членом комиссии, открыто осуждающим Хильдера, и это может стоить мне мандата на следующих выборах.
— Надеюсь, до этого не дойдет, — сказал Сэнков. Оказывается, у Марса меньше друзей, чем мы думали. И нам не хотелось бы потерять одного из них. Но чего Хильдер вообще хочет?
— По-моему, это очевидно, — сказал Дигби. — Он хочет занять пост Всемирного Координатора.
— По-вашему, это ему удастся?
— Если ничто его не остановит, — да.
— И тогда он прекратит кампанию против расточительства?
— Не знаю. Возможно, он еще не думал, что будет делать потом, когда станет Координатором. Впрочем, если вас интересует мое мнение, он не сможет прекратить кампанию, сохранив при этом популярность. Движение это уже вышло из-под его контроля.
Сэнков почесал шею.
— Ну, что ж! В этом случае я хочу попросить у вас совета. Что мы, жители Марса, можем сделать? Вы знаете Землю. Вы знаете ситуацию там. Мы не знаем. Скажите, что нам делать?
Дигби встал и подошел к окну. Он взглянул на низкие купола соседних зданий, на разделяющую их совершенно безжизненную равнину, усеянную красными скалами, на лиловое небо и съежившееся солнце. Не поворачивая головы, он спросил:
— А вам в самом деле нравится здесь, на Марсе?
Сэнков улыбнулся.
— Большинство из нас просто не знает ничего другого, и Земля, наверное, покажется нам после этого чем-то странным и непривычным.
— Но неужели вы к ней не привыкнете? После Марса на Земле не может не понравиться. Неужели вашим людям не будет приятно свободно дышать свежим воздухом под открытым небом? Вы же когда-то жили на Земле. Вы помните, какая она.
— Смутно. И все-таки это трудно объяснить. Земля просто существует. Она приспособлена для людей, и люди к ней приспособлены. Они воспринимают Землю такой, какая она есть. На Марсе все иначе. Он не обжит, не приспособлен для людей. Его приходится переделывать. Здесь люди строят свой мир, а не получают его готовым. Марс пока еще не бог весть что, но мы строим, и, когда кончим, получится то, что нам нужно. Это по-своему замечательное чувство — знать, что ты сам строишь мир. После этого на Земле будет, пожалуй, скучновато.
— Ну, не все же марсиане настолько философы, чтобы довольствоваться невыносимо тяжелой жизнью ради будущего, которого, может быть, никто из них не увидит, — возразил Дигби.
— Нет, не совсем так.
Сэнков закинул левую ногу на правое колено и, поглаживая лодыжку, продолжал:
— Я говорил, что марсиане очень похожи на землян. Они люди, а люди не так уж склонны к философии. И все-таки жить в растущем мире — это что-то да значит, даже если ты об этом не думаешь. Когда я только приехал на Марс, я переписывался с отцом. Он был бухгалтером и так им и остался. Когда он умер, Земля была почти такой же, как тогда, когда он родился. Он не видел никаких перемен. Один день был неотличим от другого, жить для него означало просто коротать время до самой смерти. На Марсе все иначе. Здесь каждый день приносит что-то новое: город растет, расширяется система вентиляции, протягивают водопровод с полюсов. Сейчас мы собираемся организовать собственную ассоциацию кинохроники. Она будет называться «Марсианская пресса». Если вы не жили в таком месте, где все вокруг непрерывно растет и меняется, вы никогда не поймете, как это замечательно. Нет, Марс, конечно, суровая и скудная планета, и Земля куда уютнее, но все-таки, мне кажется, если вы заберете наших ребят на Землю, они будут несчастны. Большинство, возможно, и не поймет почему, но они будут чувствовать себя потерянными, потерянными и ненужными. Боюсь, что многие так и не смогут к этому привыкнуть.
Дигби отвернулся от окна, и гладкая розовая кожа на его лбу собралась в хмурые морщины.
— В таком случае, комиссар, мне жаль вас. Всех вас.
— Почему?
— Потому что я не думаю, чтобы вы, марсиане, смогли что-нибудь изменить. И вы, и жители Луны и Венеры. Это случится еще не сегодня; может быть, пройдет еще год-два, может быть, даже пять. Но очень скоро всем придется вернуться на Землю, если только…
Седые брови Сэнкова почти закрыли глаза.
— Ну?
— Если только вы не найдете другого источника воды, кроме планеты Земля.
Сэнков покачал головой.
— Вряд ли нам это удастся, верно?
— Да, пожалуй.
— А другого выхода, по-вашему, нет?
— Нет.
Дигби ушел. Сэнков долго сидел, глядя прямо перед собой, потом набрал местный видеофонный номер.
Через некоторое время перед ним появилось лицо Теда Лонга.
— Ты был прав, сынок, — сказал Сэнков. — Они бессильны. Даже те, кто на нашей стороне, не видят выхода. Как ты догадался?
— Комиссар, — ответил Лонг, — когда прочтешь все, что только можно, о Смутном времени, особенно о двадцатом веке, перестаешь удивляться самым неожиданным капризам политики.
— Возможно. Так или иначе, сынок, Дигби сочувствует нам, искренне сочувствует, но и только. Он говорит, что нам придется покинуть Марс или же найти воду где-нибудь еще. Только он считает, что мы ее нигде найти не сможем.
— Но вы-то знаете, что сможем, комиссар?
— Знаю, что могли бы, сынок. Это страшный риск.
— Если я соберу достаточно добровольцев, это уж наше дело.
— Ну, и как там у вас?
— Неплохо. Кое-кто уже на моей стороне. Я уговорил, например, Марио Риоса, а вы знаете, что он из лучших.
— Вот именно — добровольцами будут наши лучшие люди. Очень мне не хочется разрешать вам это.
— Если мы вернемся, весь риск будет оправдан.
— Если! Словечко, над которым задумаешься.
— Но и дело, на которое мы идем, стоит того, чтобы о нем подумать.
— Хорошо. Я обещал, что, если Земля нам не поможет, я распоряжусь, чтобы водохранилища Фобоса дали вам столько воды, сколько понадобится. Желаю удачи!
В полумиллионе миль над Сатурном Марио Риос крепко спал, паря в пустоте. Понемногу пробуждаясь, он долго лежал в скафандре, считал звезды и мысленно соединял их линиями.
Сначала, в первые недели, полет почти ничем не отличался от обычного «мусорного» рейса, если бы не тоскливое сознание, что с каждой минутой еще тысячи миль ложатся между ними и всем человечеством.
Они полетели по крутой кривой, чтобы выйти из плоскости эклиптики, проходя Пояс астероидов. Это потребовало большого расхода воды и, возможно, не было так уж необходимо. Хотя десятки тысяч крохотных миров на фотоснимках в двумерной проекции кажутся густым скоплением насекомых, в действительности они настолько редко разбросаны по квадрильонам кубических миль пространства, охватываемых их общей орбитой, что столкновение с одним из них могло быть результатом только нелепейшего случая. Но они все-таки обошли Пояс. Кто-то подсчитал вероятность встречи с частицей вещества, достаточно большой, чтобы столкновение с ней могло стать опасным. Полученная величина оказалась столь ничтожной, что кому-нибудь неизбежно должна была прийти в голову мысль о парении в космосе.
Медленно тянулись долгие дни — их было слишком много. Космос был чист, в рубке мог дежурить один человек. И эта мысль родилась как-то сама собой.
Первый храбрец решился выйти из корабля минут на пятнадцать. Второй провел в космосе полчаса. Со временем, еще до того, как они окончательно миновали астероиды, свободный от вахты член экипажа постоянно висел в космосе на конце троса.
Это было очень просто. Кабель — один из предназначаемых для работ в конце полета — сперва магнитно закрепляется на скафандре. Потом вы выбираетесь через камеру на корпус корабля и прикрепляете другой конец там. Некоторое время вас удерживают на металлической обшивке корабля электромагниты башмаков. Потом вы выключаете их и делаете еле заметное мускульное усилие.
Медленно-медленно вы отрываетесь от корабля, и еще медленнее большая масса корабля уходит от вас на пропорционально меньшее расстояние вниз. И вы повисаете в невесомости в густой черноте, испещренной светлыми точками. Когда корабль отодвинулся на достаточное расстояние, вы чуть сжимаете кабель рукой в перчатке. Без рывка — иначе вы поплывете назад к кораблю, а корабль — к вам. При правильной же хватке трение вас остановит. Так как скорость вашего движения равна скорости движения корабля, корабль кажется неподвижным, будто нарисованным на невиданном фоне, а кабель между вами свивается кольцами, которые ничто не заставляет расправиться.
Вы видите только половину корабля, ту сторону, которая освещена Солнцем, далеким, но все еще слишком ярким, чтобы смотреть на него без надежной защиты поляризованного фильтра гермошлема. Теневая сторона корабля невидима — черное на черном.
Космос смыкается вокруг вас, и это похоже на сон. В скафандре тепло, воздух автоматически очищается, в специальных контейнерах хранится пища и вода, и вы посасываете их, почти не поворачивая головы. Но всего лучше восхитительное, блаженное чувство невесомости.
Никогда еще вы не чувствовали себя так хорошо. Дни уже не кажутся чрезмерно длинными, они проходят слишком быстро, их слишком мало.
Орбиту Юпитера они пересекли примерно в 30 градусах от его положения в тот момент. На протяжении многих месяцев он был для них самым ярким небесным телом, если не считать сияющей белой горошины, в которую превратилось Солнце. Когда они были ближе всего к нему, кое-кто даже уверял, что видит не точку, а крохотный шарик, выщербленный с одного бока ночной тенью. Потом, месяц за месяцем, Юпитер бледнел, а новая светлая точка росла и росла, пока не стала ярче его. Это был Сатурн — вначале сверкающая точка, затем сияющее овальное пятно. («Почему овальное?» — спросил кто-то, и через некоторое время ему ответили: «Кольца, конечно». Ну конечно же — кольца!) До самого конца полета каждый парил в космосе все свободное время, не спуская глаз с Сатурна. («Эй, ты, обормот, валяй назад! Твоя вахта!» — «Чья вахта? У меня еще пятнадцать минут по часам». — «Ты перевел стрелки назад. И потом, я тебе вчера одолжил двадцать минут». — «Ты и своей бабушке двух минут не одолжил бы». — «Возвращайся, черт возьми, я все равно выхожу!» — «Ладно, иду. Сколько шуму из-за какой-то паршивой минуты!» Но все это не всерьез — в космосе серьезной ссоры не получалось. Слишком уж хорошо было.) Сатурн все рос, пока наконец не сравнялся с Солнцем, а потом не превзошел его. Кольца, расположенные почти под прямым углом к траектории полета, величественно охватывали планету, которая заслоняла лишь небольшую их часть. День ото дня кольца раскидывались все шире, одновременно сужаясь, по мере того как уменьшался угол их наклона. В небе, словно мерцающие светлячки, уже виднелись самые большие луны Сатурна. Марио Риос был рад, что проснулся и теперь снова видит все это.
Сатурн закрывал полнеба — весь в оранжевых полосах, с расплывчатой границей ночной тени, отрезавшей его правую четверть. Два маленьких круглых пятнышка на его яркой поверхности были тенями двух лун. Слева и сзади (Риос оглянулся через левое плечо, и, когда он это сделал, его тело слегка сдвинулось вправо, сохраняя угловое количество движения) белым алмазом сверкало Солнце.
Больше всего Риосу нравилось разглядывать кольца. Слева они выходили из-за Сатурна плотной, яркой тройной полосой оранжевого света. Справа они уходили в ночную тень и от этого казались ближе и шире. Ближе к нему они расширялись, как сверкающий раструб горна, становились все более туманными и расплывчатыми, пока наконец не заполняли все небо, теряясь в нем.
Там, где находились корабли мусорщиков, внутри внешнего кольца, у самого его наружного края, кольца, казалось, распадались и выглядели тем, чем они были на самом деле, феноменальным скоплением твердых обломков, а не сплошными, плотными полосами света.
Милях в двадцати под Риосом, или, вернее, там, куда были направлены его ноги, находился один из таких обломков. Он казался большим пятном неправильной формы, нарушившим симметрию космоса. Три четверти его были освещены, а остальное обрезано, как ножом, ночной тенью. Поодаль виднелись другие обломки, сверкавшие, точно звездная пыль. Чем дальше, тем слабее казался их свет, а они сами как будто сближались, пока вновь не сливались в кольцо.
Обломки эти были неподвижны, но так казалось лишь потому, что корабли двигались по той же орбите, что и внешний край колец.
Накануне Риос вместе с двумя десятками своих товарищей работал на ближайшем обломке, придавая ему нужную форму. Завтра он снова будет работать там.
Сегодня… Сегодня он парит в космосе.
— Марио? — вопросительно прозвучало в его наушниках.
Риос на мгновение рассердился. К черту, сейчас ему хочется побыть одному!
— Слушаю, — буркнул он.
— Я так и думал, что это твой корабль. Как дела?
— Прекрасно. Это ты, Тед?
— Да, — ответил Лонг.
— Что-нибудь случилось на обломке?
— Ничего. Просто парю.
— Это ты-то?
— И меня иногда тянет. Красиво, правда?
— Хорошо, — согласился Риос.
— Знаешь, в земных книгах…
— В книгах наземников, ты хочешь сказать?
Риос зевнул и обнаружил, что ему не удалось произнести слово «наземник» с должным презрением. — …мне приходилось читать, как люди лежат на траве, продолжал Лонг. — Знаешь, на такой зеленой штуке, вроде тонких, длинных полосок бумаги, которой покрыта там вся почва. Они лежат и глядят вверх, в голубое небо с облаками. Ты когда-нибудь видел это в фильмах?
— Конечно. Только мне не понравилось. Того гляди замерзнешь.
— На самом деле там вовсе не холодно. В конце концов, Земля совсем близко к Солнцу, и говорят, у нее достаточно плотная атмосфера, чтобы удерживать тепло. Признаться, мне бы тоже не хотелось оказаться под открытым небом в одной одежде. Но, по-моему, им это нравится.
— Все наземники — сумасшедшие!
— Знаешь, там еще говорится о деревьях — таких больших бурых стеблях, и о ветре — движении воздуха.
— Ты хочешь сказать — о сквозняках? Этим тоже пусть наслаждаются сами.
— Неважно. Они пишут об этом так красиво, с любовью. Но я часто задумывался: на что же это похоже, на самом-то деле? Могу я это когда-нибудь испытать или это доступно только землянам? Мне все казалось, что я упускаю что-то очень важное. Теперь я знаю, на что это должно быть похоже. Вот на это — глубокий покой в центре Вселенной, напоенной красотой!
— Им бы это не понравилось, — сказал Риос. — Наземникам, я хочу сказать. Они так привыкли к своему паршивому крохотному миру, что им просто не понять, до чего же хорошо парить в космосе, глядя на Сатурн.
Он сделал легкое движение и начал медленно, спокойно покачиваться.
Лонг сказал:
— Да, я тоже так думаю. Они рабы своей планеты. Даже если они прилетают на Марс, только дети их освобождаются от этого. Когда-нибудь будут вмещать тысячи людей и смогут десятилетиями, может быть, даже столетиями существовать как замкнутые системы. Человечество расселится по всей Галактике. Но людям придется всю жизнь проводить на борту кораблей, пока они не найдут новых способов межзвездного полета. И, значит, марсиане, а не привязанные к своей планете земляне, колонизируют Вселенную. Это неизбежно. Так должно быть. Это — Путь марсиан.
Но Риос не ответил. Он снова задремал, мягко покачиваясь, в полумиллионе миль над Сатурном.
Работа на обломке оказалась оборотной стороной медали. О блаженном покое и уединении свободного парения в пространстве приходилось забыть. Правда, осталась невесомость, но в новых условиях она была уже не райским блаженством, а настоящей пыткой. Попробуйте поработать хотя бы обычным стационарным тепловым излучателем. Его можно было легко поднять: несмотря на то что он был шести футов в высоту и столько же в ширину и сделан почти целиком из металла, здесь он весил считанные граммы. Но инерция его ничуть не уменьшилась, поэтому стоило толкнуть его слишком резко, и он спокойно продолжал двигаться, увлекая вас за собой. Тогда приходилось включать искусственное поле тяготения скафандра и плюхаться вниз.
Керальский неосторожно увеличил искусственное поле и вместе с излучателем опустился слишком резко. Ему перебило лодыжку — это был первый несчастный случай в экспедиции.
Риос ругался яростно и почти беспрерывно. Его все время тянуло вытереть пот со лба рукой. Раза два он не выдержал, и в результате металлическая перчатка ударялась о силиконовый шлем с грохотом, отдававшимся в скафандре, но не приносившим ощутимой пользы. Осушители внутри скафандра работали на полную мощность и, конечно, собирали влагу, регенерировали ее с помощью ионообмена, а затем, восстановив нужное содержание соли, сливали в специальное хранилище.
— Черт побери, Дик, жди, пока я не скажу, слышишь? — рявкнул Риос.
В его наушниках прогремел голос Свенсона:
— И долго мне тут сидеть?
— Пока не скажу, — огрызнулся Риос.
Он увеличил поле искусственного тяготения и немного приподнял излучатель. Потом снял тяготение, предварительно убедившись, что излучатель все равно останется на месте в течение нескольких минут, даже если его не держать. Отодвинув ногой кабель, который уходил за близкий горизонт к невидимому отсюда источнику энергии, он включил излучатель.
Вещество, из которого состоял обломок, закипело под тепловым лучом и стало исчезать. Края огромной выемки — тоже его работа, расплавляясь, становились все более округлыми.
— Ну, давай! — крикнул Риос.
Свенсон находился в корабле, висевшем почти над головой Риоса.
— Все в порядке? — спросил Свенсон.
— Говорю тебе, давай!
Из переднего сопла корабля вылетела слабая струйка пара. Космолет медленно опускался на обломок. Еще одна струйка — и боковой дрейф корабля прекратился. Теперь он опускался точно. Третья — из кормы, и его движение стало едва заметным.
Риос напряженно следил за ним.
— Давай, давай! Получается, говорю тебе.
Корма вошла в выемку, почти целиком заполнив отверстие. Раздутое брюхо корабля все больше приближалось к его краям. Раздался скрежет, космолет содрогнулся и замер.
Теперь проклятиями разразился Свенсон.
— Не входит!
Риос в ярости отшвырнул излучатель и взмыл вверх. Излучатель поднял целую тучу белой кристаллической пыли, как и Риос, когда он вернулся, включив поле тяготения.
— Ты криво вошел, тупоголовый наземник!
— Нет, я вошел точно, неумытая ты деревенщина!
Обращенные назад боковые сопла корабля выпустили струи пара, и Риос отскочил в сторону.
Космолет, царапая бока, выбрался из ямы и взлетел вверх на полмили, прежде чем заработавшие передние сопла успели его остановить.
— Еще раз, и мы сорвем с обшивки полдюжины плит. Сделай наконец все как надо!
— Я-то сделаю! Не беспокойся. Только ты входи правильно.
Риос подпрыгнул и поднялся метров на триста, чтобы взглянуть на выемку сверху. Борозды, оставленные на ее стенках кораблем, отсюда были видны ясно. Больше всего их было в одном месте, примерно на половине ее глубины. Сейчас он это уберет.
Стены начали оплавляться под пламенем излучателя.
Через полчаса корабль аккуратно вошел в выемку, и Свенсон, облачившись в скафандр, присоединился к Риосу.
— Если хочешь, я займусь вмораживанием, а ты иди на корабль и сбрось скафандр, — сказал он.
— Ничего, — ответил Риос, — я лучше посижу здесь и посмотрю на Сатурн.
Он уселся на край выемки. Между ним и корпусом космолета было футов шесть свободного пространства. В других местах зазор составлял примерно два фута, а кое-где — всего несколько дюймов. Лучше вручную и не сделаешь. Теперь оставалось осторожно расплавить лед, чтобы вода замерзла между стенками выемки и корпусом космолета.
Сатурн заметно для глаза перемещался по небу, огромной глыбой медленно уползая за горизонт.
— Сколько еще кораблей осталось встроить? — спросил Риос.
— В последний раз говорили — одиннадцать. У нас готово, значит, только десять. Из тех, что уже встали на место, семь вморожены, а два или три демонтированы.
— Дело идет на лад.
— Работы много, — возразил Свенсон. — Ведь еще надо поставить главные двигатели с другой стороны. А кабели, а силовая проводка? Иногда я начинаю сомневаться, удастся ли нам это. Когда мы летели сюда, меня это как-то мало беспокоило. Но вот сейчас я сидел в рубке и твердил: «Не выйдет. Мы так и просидим здесь и умрем с голоду под этим Сатурном». Я чувствую, что просто…
Он так и не объяснил, что именно чувствует. Просто сидел и молчал.
— Уж очень много ты стал задумываться, — заметил Риос.
— Тебе что, — ответил Свенсон. — А я вот все думаю о Пите и о Доре.
— Зачем? Она ведь позволила тебе лететь, верно? Комиссар потолковал с ней о патриотизме и как ты станешь героем и будешь обеспечен на всю жизнь, когда вернешься, и она сказала, что ты можешь лететь. Ты ведь не сбежал тайком, как Адамс.
— Адамс — другое дело. Его жену следовало бы пристрелить, как только она родилась. И могут же некоторые женщины испортить человеку жизнь, а? Она не хотела, чтобы он летел, но, наверное, будет только рада, если он не вернется, а ей назначат за него пенсию.
— Ну, так чего же ты хнычешь? Дора ведь ждет твоего возвращения?
Свенсон вздохнул.
— Я всегда вел себя с ней как свинья.
— Ты, по-моему, отдавал ей все жалованье. Я бы не сделал этого ни для одной женщины. Сколько заслужила, столько и получай, и ни цента больше.
— Дело не в деньгах. Я тут начал задумываться. Женщине нужен друг. А малышу нужен отец. И что я тут делаю?
— Делаешь все, чтобы поскорее добраться до дому.
— Эх, ничего ты не понимаешь!
Тед Лонг бродил по неровной поверхности обломка, и в его душе царил такой же ледяной холод, как и вокруг него. Там, на Марсе, все казалось абсолютно логичным, но то был Марс. Мысленно он рассчитал все так тщательно, так безукоризненно последовательно. Он и сейчас еще точно помнил ход своих рассуждений.
Для приведения в движение тонны веса корабля совсем не обязательно требовалась именно тонна воды. Тут не масса равнялась массе, а произведение массы на скорость — произведению массы на скорость. Другими словами, все равно, выбросить ли тонну воды со скоростью мили в секунду или сто фунтов воды со скоростью двадцать миль в секунду, — корабль получал одну и ту же конечную скорость.
Это значило, что сопла становились все уже, а температура пара выше. Но тут появились трудности. Чем уже сопла, тем больше энергии теряется на трение и завихрения. Чем выше температура пара, тем более жароупорным должно быть сопло и тем короче его жизнь. Предел в этом направлении был быстро достигнут.
Затем, поскольку каждое данное количество воды, если пар выбрасывался через узкие сопла, могло привести в движение значительно более тяжелую массу, выгоднее было увеличить это количество. Но с увеличением объема контейнеров увеличивалась и капсула корабля, даже относительно. Поэтому лайнеры становились все вместительнее и тяжелее. Но чем больше контейнер, тем тяжелее его конструкции, тем труднее сварка, сложнее его постройка. В этом направлении предел также был уже достигнут.
И тогда он, как ему казалось, нащупал ошибочную предпосылку: почему-то считалось обязательным, что горючее должно находиться внутри корабля, что миллионы тонн воды нужно заключать в металл.
Зачем? Ведь вода — это не обязательно вода. Это может быть лед, а ледяной глыбе можно придать любую форму. Во льду можно проплавлять отверстия. В него можно вставить капсулу и двигатель. А тросы могут жестко удерживать вместе капсулу и двигатели в тисках магнитного силового поля.
Поверхность, по которой шел Лонг, ритмично вибрировала. Он находился неподалеку от места работы, где десяток кораблей вгрызался в лед, и обломок содрогался от непрерывных ударов.
Добывать лед не потребовалось — он плавал кусками нужного размера в кольцах Сатурна. Вернее сказать, сами кольца представляли собой вращающиеся вокруг Сатурна глыбы почти чистого льда. Так говорила спектроскопия, так оказалось на самом деле. Сейчас Лонг стоял на одной из этих глыб длиной в две мили с лишком и толщиной почти с милю. Примерно полмиллиарда тонн воды, все в одном куске — и он стоит на нем.
И теперь Лонг лицом к лицу столкнулся с действительностью. Он никогда не говорил товарищам, сколько именно времени, по его мнению, потребуется им, чтобы превратить обломок в космический корабль, но про себя считал, что дня два, не больше. Однако прошла уже неделя, а он даже не осмеливался прикинуть, сколько еще остается. Теперь он даже не был уверен, что их план вообще осуществим. Смогут ли они с достаточной точностью управлять двигателями с помощью кабелей, переброшенных через две мили ледяной поверхности, когда им придется преодолевать мощное притяжение Сатурна? Питьевой воды оставалось мало, но, правда, они всегда могли растопить лед. Однако и продовольствие подходило к концу.
Лонг остановился и внимательно всмотрелся в небо. Действительно ли этот обломок увеличивается? Надо бы измерить расстояние до него. Но сейчас у него просто не хватило духа добавить к остальным неприятностям еще и эту. Мысли его вернулись к более насущным проблемам.
Хорошо хоть, что настроение у всех просто великолепное. По-видимому, его спутники очень рады, что достигли орбиты Сатурна. Ведь они первые люди, забравшиеся так далеко, первые, кто прошел Пояс астероидов, первые, кто невооруженным глазом смог увидеть Юпитер как шар, первые, кто увидел Сатурн — вот таким!
Ему и в голову не приходило, что пятьдесят практичных, прошедших огонь и воду мусорщиков окажутся способными испытывать подобные чувства. Но это было так. И они были горды собой.
Он продолжал идти, из-за отодвигавшегося горизонта выросли две фигуры около полузарытого космолета.
Лонг бодро окликнул их:
— Эй, ребята!
— Это ты, Тед? — ответил Риос.
— Он самый. А кто с тобой? Дик?
— Ну, да. Иди-ка, присядь. Мы как раз готовимся вымораживать корабль и только и думаем, как затянуть время.
— Только не я! — немедленно возразил Свенсон. — Когда мы вылетаем, Тед?
— Как только закончим. Это не ответ, верно?
— Но другого-то ответа и нет, — уныло согласился Свенсон.
Лонг поглядел вверх, на светлое пятно неправильной формы.
Риос проследил его взгляд.
— В чем дело?
Лонг промолчал. Небо было черное, и обломки кольца казались на его фоне оранжевой пылью. Сатурн больше чем на три четверти ушел за горизонт, а с ним и кольца. В полумиле от них из-за ледяного края их обломка в небо стремительно выскочил корабль, блеснул в оранжевом свете Сатурна и тут же исчез. Лед под их ногами задрожал.
— Что-нибудь неладно с Призраком? — спросил Риос.
Так они называли ближайший к ним обломок. Он был совсем близко, если учесть, что они находились у внешнего края колец, где обломки были разбросаны относительно редко. От Призрака их отделяло миль двадцать. Это была четко рисовавшаяся в небе зубчатая глыба.
— Вы ничего не замечаете?
Риос пожал плечами.
— Не вижу ничего особенного. Все нормально.
— Вам не кажется, что он увеличивается?
— С чего бы это?
— А все-таки?
Риос и Свенсон внимательно посмотрели на Призрак.
— Пожалуй, он действительно стал больше, — сказал Свенсон.
— Ты нам это внушил, — возразил Риос. — Ведь если он становится больше, значит он приближается сюда.
— Но ведь это же вполне возможно.
— Нет, потому что у этих обломков стабильные орбиты.
— Были, когда мы только прилетели сюда, — сказал Лонг. — Вот, чувствуете?
Лед под ними снова задрожал.
— Мы долбим наш обломок уже неделю. Сначала на него сели двадцать пять кораблей, что сразу изменило его скорость. Чуть-чуть, разумеется, но изменило. Потом мы расплавляли лед, наши корабли садились и взлетали — и все это к тому же на одном конце обломка. За неделю мы вполне могли немного изменить его орбиту. Два обломка, наш и Призрак, возможно, начали сближаться.
— Ну, пока еще ему хватит места проскочить мимо, — сказал Риос, посмотрев вверх. — К тому же раз мы не можем даже сказать с уверенностью, что он увеличивается, то какая же у него может быть скорость? Относительно нас, конечно.