10 Ответ от Giperion

  • Giperion
  • Administrator
  • Неактивен

Re: Александр Сергеевич Пушкин - Евгений Онегин

XXXIV

        Пошли приветы, поздравленья:
        Татьяна всех благодарит.
        Когда же дело до Евгенья
        Дошло, то девы томный вид,
        Ее смущение, усталость
        В его душе родили жалость:
        Он молча поклонился ей;
        Но как-то взор его очей
        Был чудно нежен. Оттого ли,
        Что он и вправду тронут был,
        Иль он, кокетствуя, шалил,
        Невольно ль, иль из доброй воли,
        Но взор сей нежность изъявил:
        Он сердце Тани оживил.



XXXV

        Гремят отдвинутые стулья;
        Толпа в гостиную валит:
        Так пчел из лакомого улья
        На ниву шумный рой летит.
        Довольный праздничным обедом
        Сосед сопит перед соседом;
        Подсели дамы к камельку;
        Девицы шепчут в уголку;
        Столы зеленые раскрыты:
        Зовут задорных игроков
        Бостон и ломбер стариков,
        И вист, доныне знаменитый,
        Однообразная семья,
        Все жадной скуки сыновья.



XXXVI

        Уж восемь робертов сыграли
        Герои виста; восемь раз
        Они места переменяли;
        И чай несут. Люблю я час
        Определять обедом, чаем
        И ужином. Мы время знаем
        В деревне без больших сует:
        Желудок – верный наш брегет;
        И кстати я замечу в скобках,
        Что речь веду в моих строфах
        Я столь же часто о пирах,
        О разных кушаньях и пробках,
        Как ты, божественный Омир,
        Ты, тридцати веков кумир!



XXXVII. XXXVIII. XXXIX

        Но чай несут: девицы чинно
        Едва за блюдечки взялись,
        Вдруг из-за двери в зале длинной
        Фагот и флейта раздались.
        Обрадован музыки громом,
        Оставя чашку чаю с ромом,
        Парис окружных городков,
        Подходит к Ольге Петушков,
        К Татьяне Ленский; Харликову,
        Невесту переспелых лет,
        Берет тамбовский мой поэт,
        Умчал Буянов Пустякову,
        И в залу высыпали все,
        И бал блестит во всей красе.



XL

        В начале моего романа
        (Смотрите первую тетрадь)
        Хотелось вроде мне Альбана
        Бал петербургский описать;
        Но, развлечен пустым мечтаньем,
        Я занялся воспоминаньем
        О ножках мне знакомых дам.
        По вашим узеньким следам,
        О ножки, полно заблуждаться!
        С изменой юности моей
        Пора мне сделаться умней,
        В делах и в слоге поправляться,
        И эту пятую тетрадь
        От отступлений очищать.



XLI

        Однообразный и безумный,
        Как вихорь жизни молодой,
        Кружится вальса вихорь шумный;
        Чета мелькает за четой.
        К минуте мщенья приближаясь,
        Онегин, втайне усмехаясь,
        Подходит к Ольге. Быстро с ней
        Вертится около гостей,
        Потом на стул ее сажает,
        Заводит речь о том, о сем;
        Спустя минуты две потом
        Вновь с нею вальс он продолжает;
        Все в изумленье. Ленский сам
        Не верит собственным глазам.



XLII

        Мазурка раздалась. Бывало,
        Когда гремел мазурки гром,
        В огромной зале всё дрожало,
        Паркет трещал под каблуком,
        Тряслися, дребезжали рамы;
        Теперь не то: и мы, как дамы,
        Скользим по лаковым доскам.
        Но в городах, по деревням
        Еще мазурка сохранила
        Первоначальные красы:
        Припрыжки, каблуки, усы
        Всё те же; их не изменила
        Лихая мода, наш тиран,
        Недуг новейших россиян.



XLIII. XLIV

        Буянов, братец мой задорный,
        К герою нашему подвел
        Татьяну с Ольгою; проворно
        Онегин с Ольгою пошел;
        Ведет ее, скользя небрежно,
        И, наклонясь, ей шепчет нежно
        Какой-то пошлый мадригал
        И руку жмет – и запылал
        В ее лице самолюбивом
        Румянец ярче. Ленский мой
        Всё видел: вспыхнул, сам не свой;
        В негодовании ревнивом
        Поэт конца мазурки ждет
        И в котильон ее зовет.



XLV

        Но ей нельзя. Нельзя? Но что же?
        Да Ольга слово уж дала
        Онегину. О Боже, Боже!
        Что слышит он? Она могла…
        Возможно ль? Чуть лишь из пеленок,
        Кокетка, ветреный ребенок!
        Уж хитрость ведает она,
        Уж изменять научена!
        Не в силах Ленский снесть удара;
        Проказы женские кляня,
        Выходит, требует коня
        И скачет. Пистолетов пара,
        Две пули – больше ничего —
        Вдруг разрешат судьбу его.



Глава шестая


La, sotto i giorni nubilosi e brevi,

Nasce una gente a cuil morir non dole.

    Petr.(61 - Там, где дни облачны и кратки, родится племя, которому умирать не трудно. Петр<арка> (ит.).)




I

        Заметив, что Владимир скрылся,
        Онегин, скукой вновь гоним,
        Близ Ольги в думу погрузился,
        Довольный мщением своим.
        За ним и Оленька зевала,
        Глазами Ленского искала,
        И бесконечный котильон
        Ее томил, как тяжкий сон.
        Но кончен он. Идут за ужин.
        Постели стелют; для гостей
        Ночлег отводят от сеней
        До самой девичьи. Всем нужен
        Покойный сон. Онегин мой
        Один уехал спать домой.



II

        Всё успокоилось: в гостиной
        Храпит тяжелый Пустяков
        С своей тяжелой половиной.
        Гвоздин, Буянов, Петушков
        И Флянов, не совсем здоровый,
        На стульях улеглись в столовой,
        А на полу мосье Трике,
        В фуфайке, в старом колпаке.
        Девицы в комнатах Татьяны
        И Ольги все объяты сном.
        Одна, печальна под окном
        Озарена лучом Дианы,
        Татьяна бедная не спит
        И в поле темное глядит.



III

        Его нежданным появленьем,
        Мгновенной нежностью очей
        И странным с Ольгой поведеньем
        До глубины души своей
        Она проникнута; не может
        Никак понять его; тревожит
        Ее ревнивая тоска,
        Как будто хладная рука
        Ей сердце жмет, как будто бездна
        Под ней чернеет и шумит…
        «Погибну, – Таня говорит, —
        Но гибель от него любезна.
        Я не ропщу: зачем роптать?
        Не может он мне счастья дать».



IV

        Вперед, вперед, моя исторья!
        Лицо нас новое зовет.
        В пяти верстах от Красногорья,
        Деревни Ленского, живет
        И здравствует еще доныне
        В философической пустыне
        Зарецкий, некогда буян,
        Картежной шайки атаман,
        Глава повес, трибун трактирный,
        Теперь же добрый и простой
        Отец семейства холостой,
        Надежный друг, помещик мирный
        И даже честный человек:
        Так исправляется наш век!



V

        Бывало, льстивый голос света
        В нем злую храбрость выхвалял:
        Он, правда, в туз из пистолета
        В пяти саженях попадал,
        И то сказать, что и в сраженье
        Раз в настоящем упоенье
        Он отличился, смело в грязь
        С коня калмыцкого свалясь,
        Как зюзя пьяный, и французам
        Достался в плен: драгой залог!
        Новейший Регул, чести бог,
        Готовый вновь предаться узам,
        Чтоб каждым утром у Вери(62 - Парижский ресторатор.)
        В долг осушать бутылки три.



VI

        Бывало, он трунил забавно,
        Умел морочить дурака
        И умного дурачить славно,
        Иль явно, иль исподтишка,
        Хоть и ему иные штуки
        Не проходили без науки,
        Хоть иногда и сам впросак
        Он попадался, как простак.
        Умел он весело поспорить,
        Остро и тупо отвечать,
        Порой расчетливо смолчать,
        Порой расчетливо повздорить,
        Друзей поссорить молодых
        И на барьер поставить их,



VII

        Иль помириться их заставить,
        Дабы позавтракать втроем,
        И после тайно обесславить
        Веселой шуткою, враньем.
        Sel alia tempora!(63 - Но времена иные! (лат.)) Удалость
        (Как сон любви, другая шалость)
        Проходит с юностью живой.
        Как я сказал, Зарецкий мой,
        Под сень черемух и акаций
        От бурь укрывшись наконец,
        Живет, как истинный мудрец,
        Капусту садит, как Гораций,
        Разводит уток и гусей
        И учит азбуке детей.



VIII

        Он был не глуп; и мой Евгений,
        Не уважая сердца в нем,
        Любил и дух его суждений,
        И здравый толк о том, о сем.
        Он с удовольствием, бывало,
        Видался с ним, и так нимало
        Поутру не был удивлен,
        Когда его увидел он.
        Тот после первого привета,
        Прервав начатый разговор,
        Онегину, осклабя взор,
        Вручил записку от поэта.
        К окну Онегин подошел
        И про себя ее прочел.



IX

        То был приятный, благородный,
        Короткий вызов, иль картель:
        Учтиво, с ясностью холодной
        Звал друга Ленский на дуэль.
        Онегин с первого движенья,
        К послу такого порученья
        Оборотясь, без лишних слов
        Сказал, что он всегда готов.
        Зарецкий встал без объяснений;
        Остаться доле не хотел,
        Имея дома много дел,
        И тотчас вышел; но Евгений
        Наедине с своей душой
        Был недоволен сам собой.



X

        И поделом: в разборе строгом,
        На тайный суд себя призвав,
        Он обвинял себя во многом:
        Во-первых, он уж был неправ,
        Что над любовью робкой, нежной
        Так подшутил вечор небрежно.
        А во-вторых: пускай поэт
        Дурачится; в осьмнадцать лет
        Оно простительно. Евгений,
        Всем сердцем юношу любя,
        Был должен оказать себя
        Не мячиком предрассуждений,
        Не пылким мальчиком, бойцом,
        Но мужем с честью и с умом.



XI

        Он мог бы чувства обнаружить,
        А не щетиниться, как зверь;
        Он должен был обезоружить
        Младое сердце. «Но теперь
        Уж поздно; время улетело…
        К тому ж – он мыслит – в это дело
        Вмешался старый дуэлист;
        Он зол, он сплетник, он речист…
        Конечно, быть должно презренье
        Ценой его забавных слов,
        Но шепот, хохотня глупцов…»
        И вот общественное мненье!(64 - Стих Грибоедова.)
        Пружина чести, наш кумир!
        И вот на чем вертится мир!



XII

        Кипя враждой нетерпеливой,
        Ответа дома ждет поэт;
        И вот сосед велеречивый
        Привез торжественно ответ.
        Теперь ревнивцу то-то праздник!
        Он всё боялся, чтоб проказник
        Не отшутился как-нибудь,
        Уловку выдумав и грудь
        Отворотив от пистолета.
        Теперь сомненья решены:
        Они на мельницу должны
        Приехать завтра до рассвета,
        Взвести друг на друга курок
        И метить в ляжку иль в висок.



XIII

        Решась кокетку ненавидеть,
        Кипящий Ленский не хотел
        Пред поединком Ольгу видеть,
        На солнце, на часы смотрел,
        Махнул рукою напоследок —
        И очутился у соседок.
        Он думал Оленьку смутить,
        Своим приездом поразить;
        Не тут-то было: как и прежде,
        На встречу бедного певца
        Прыгнула Оленька с крыльца,
        Подобна ветреной надежде,
        Резва, беспечна, весела,
        Ну точно та же, как была.



XIV

        «Зачем вечор так рано скрылись?» —
        Был первый Оленькин вопрос.
        Все чувства в Ленском помутились,
        И молча он повесил нос.
        Исчезла ревность и досада
        Пред этой ясностию взгляда,
        Пред этой нежной простотой,
        Пред этой резвою душой!..
        Он смотрит в сладком умиленье;
        Он видит: он еще любим;
        Уж он, раскаяньем томим,
        Готов просить у ней прощенье,
        Трепещет, не находит слов,
        Он счастлив, он почти здоров…



XV. XVI. XVII

        И вновь задумчивый, унылый
        Пред милой Ольгою своей,
        Владимир не имеет силы
        Вчерашний день напомнить ей;
        Он мыслит: «Буду ей спаситель.
        Не потерплю, чтоб развратитель
        Огнем и вздохов и похвал
        Младое сердце искушал;
        Чтоб червь презренный, ядовитый
        Точил лилеи стебелек;
        Чтобы двухутренний цветок
        Увял еще полураскрытый».
        Всё это значило, друзья:
        С приятелем стреляюсь я.



XVIII

        Когда б он знал, какая рана
        Моей Татьяны сердце жгла!
        Когда бы ведала Татьяна,
        Когда бы знать она могла,
        Что завтра Ленский и Евгений
        Заспорят о могильной сени;
        Ах, может быть, ее любовь
        Друзей соединила б вновь!
        Но этой страсти и случайно
        Еще никто не открывал.
        Онегин обо всем молчал;
        Татьяна изнывала тайно;
        Одна бы няня знать могла,
        Да недогадлива была.

11 Ответ от Giperion

  • Giperion
  • Administrator
  • Неактивен

Re: Александр Сергеевич Пушкин - Евгений Онегин

XIX

        Весь вечер Ленский был рассеян,
        То молчалив, то весел вновь;
        Но тот, кто музою взлелеян,
        Всегда таков: нахмуря бровь,
        Садился он за клавикорды
        И брал на них одни аккорды,
        То, к Ольге взоры устремив,
        Шептал: не правда ль? я счастлив.
        Но поздно; время ехать. Сжалось
        В нем сердце, полное тоской;
        Прощаясь с девой молодой,
        Оно как будто разрывалось.
        Она глядит ему в лицо.
        «Что с вами?» – «Так». – И на крыльцо.



XX

        Домой приехав, пистолеты
        Он осмотрел, потом вложил
        Опять их в ящик и, раздетый,
        При свечке, Шиллера открыл;
        Но мысль одна его объемлет;
        В нем сердце грустное не дремлет:
        С неизъяснимою красой
        Он видит Ольгу пред собой.
        Владимир книгу закрывает,
        Берет перо; его стихи,
        Полны любовной чепухи,
        Звучат и льются. Их читает
        Он вслух, в лирическом жару,
        Как Дельвиг пьяный на пиру.



XXI

        Стихи на случай сохранились;
        Я их имею; вот они:
        «Куда, куда вы удалились,
        Весны моей златые дни?
        Что день грядущий мне готовит?
        Его мой взор напрасно ловит,
        В глубокой мгле таится он.
        Нет нужды; прав судьбы закон.
        Паду ли я, стрелой пронзенный,
        Иль мимо пролетит она,
        Всё благо: бдения и сна
        Приходит час определенный;
        Благословен и день забот,
        Благословен и тьмы приход!



XXII

        Блеснет заутра луч денницы
        И заиграет яркий день;
        А я, быть может, я гробницы
        Сойду в таинственную сень,
        И память юного поэта
        Поглотит медленная Лета,
        Забудет мир меня; но ты
        Придешь ли, дева красоты,
        Слезу пролить над ранней урной
        И думать: он меня любил,
        Он мне единой посвятил
        Рассвет печальный жизни бурной!..
        Сердечный друг, желанный друг,
        Приди, приди: я твой супруг!..»



XXIII

        Так он писал темно и вяло
        (Что романтизмом мы зовем,
        Хоть романтизма тут нимало
        Не вижу я; да что нам в том?)
        И наконец перед зарею,
        Склонясь усталой головою,
        На модном слове идеал
        Тихонько Ленский задремал;
        Но только сонным обаяньем
        Он позабылся, уж сосед
        В безмолвный входит кабинет
        И будит Ленского воззваньем:
        «Пора вставать: седьмой уж час.
        Онегин, верно, ждет уж нас».



XXIV

        Но ошибался он: Евгений
        Спал в это время мертвым сном.
        Уже редеют ночи тени
        И встречен Веспер петухом;
        Онегин спит себе глубоко.
        Уж солнце катится высоко,
        И перелетная метель
        Блестит и вьется; но постель
        Еще Евгений не покинул,
        Еще над ним летает сон.
        Вот наконец проснулся он
        И полы завеса раздвинул;
        Глядит – и видит, что пора
        Давно уж ехать со двора.



XXV

        Он поскорей звонит. Вбегает
        К нему слуга француз Гильо,
        Халат и туфли предлагает
        И подает ему белье.
        Спешит Онегин одеваться,
        Слуге велит приготовляться
        С ним вместе ехать и с собой
        Взять также ящик боевой.
        Готовы санки беговые.
        Он сел, на мельницу летит.
        Примчались. Он слуге велит
        Лепажа(65 - Славный ружейный мастер.) стволы роковые
        Нести за ним, а лошадям
        Отъехать в поле к двум дубкам.



XXVI

        Опершись на плотину, Ленский
        Давно нетерпеливо ждал;
        Меж тем, механик деревенский,
        Зарецкий жернов осуждал.
        Идет Онегин с извиненьем.
        «Но где же, – молвил с изумленьем
        Зарецкий, – где ваш секундант?»
        В дуэлях классик и педант,
        Любил методу он из чувства,
        И человека растянуть
        Он позволял – не как-нибудь,
        Но в строгих правилах искусства,
        По всем преданьям старины
        (Что похвалить мы в нем должны).



XXVII

        «Мой секундант? – сказал Евгений, —
        Вот он: мой друг, monsieur Guillot.
        Я не предвижу возражений
        На представление мое;
        Хоть человек он неизвестный,
        Но уж, конечно, малый честный».
        Зарецкий губу закусил.
        Онегин Ленского спросил:
        «Что ж, начинать?» – «Начнем, пожалуй»,—
        Сказал Владимир. И пошли
        За мельницу. Пока вдали
        Зарецкий наш и честный малый
        Вступили в важный договор,
        Враги стоят, потупя взор.



XXVIII

        Враги! Давно ли друг от друга
        Их жажда крови отвела?
        Давно ль они часы досуга,
        Трапезу, мысли и дела
        Делили дружно? Ныне злобно,
        Врагам наследственным подобно,
        Как в страшном, непонятном сне,
        Они друг другу в тишине
        Готовят гибель хладнокровно…
        Не засмеяться ль им, пока
        Не обагрилась их рука,
        Не разойтиться ль полюбовно?..
        Но дико светская вражда
        Боится ложного стыда.



XXIX

        Вот пистолеты уж блеснули,
        Гремит о шомпол молоток.
        В граненый ствол уходят пули,
        И щелкнул в первый раз курок.
        Вот порох струйкой сероватой
        На полку сыплется. Зубчатый,
        Надежно ввинченный кремень
        Взведен еще. За ближний пень
        Становится Гильо смущенный.
        Плащи бросают два врага.
        Зарецкий тридцать два шага
        Отмерил с точностью отменной,
        Друзей развел по крайний след,
        И каждый взял свой пистолет.



XXX

        «Теперь сходитесь».
        Хладнокровно,
        Еще не целя, два врага
        Походкой твердой, тихо, ровно
        Четыре перешли шага,
        Четыре смертные ступени.
        Свой пистолет тогда Евгений,
        Не преставая наступать,
        Стал первый тихо подымать.
        Вот пять шагов еще ступили,
        И Ленский, жмуря левый глаз,
        Стал также целить – но как раз
        Онегин выстрелил… Пробили
        Часы урочные: поэт
        Роняет молча пистолет.



XXXI

        На грудь кладет тихонько руку
        И падает. Туманный взор
        Изображает смерть, не муку.
        Так медленно по скату гор,
        На солнце искрами блистая,
        Спадает глыба снеговая.
        Мгновенным холодом облит,
        Онегин к юноше спешит,
        Глядит, зовет его… напрасно:
        Его уж нет. Младой певец
        Нашел безвременный конец!
        Дохнула буря, цвет прекрасный
        Увял на утренней заре,
        Потух огонь на алтаре!..



XXXII

        Недвижим он лежал, и странен
        Был томный мир его чела.
        Под грудь он был навылет ранен;
        Дымясь, из раны кровь текла.
        Тому назад одно мгновенье
        В сем сердце билось вдохновенье,
        Вражда, надежда и любовь,
        Играла жизнь, кипела кровь;
        Теперь, как в доме опустелом,
        Всё в нем и тихо и темно;
        Замолкло навсегда оно.
        Закрыты ставни, окна мелом
        Забелены. Хозяйки нет.
        А где, Бог весть. Пропал и след.



XXXIII

        Приятно дерзкой эпиграммой
        Взбесить оплошного врага;
        Приятно зреть, как он, упрямо
        Склонив бодливые рога,
        Невольно в зеркало глядится
        И узнавать себя стыдится;
        Приятней, если он, друзья,
        Завоет сдуру: это я!
        Еще приятнее в молчанье
        Ему готовить честный гроб
        И тихо целить в бледный лоб
        На благородном расстоянье;
        Но отослать его к отцам
        Едва ль приятно будет вам.



XXXIV

        Что ж, если вашим пистолетом
        Сражен приятель молодой,
        Нескромным взглядом, иль ответом,
        Или безделицей иной
        Вас оскорбивший за бутылкой,
        Иль даже сам в досаде пылкой
        Вас гордо вызвавший на бой,
        Скажите: вашею душой
        Какое чувство овладеет,
        Когда недвижим, на земле
        Пред вами с смертью на челе,
        Он постепенно костенеет,
        Когда он глух и молчалив
        На ваш отчаянный призыв?



XXXV

        В тоске сердечных угрызений,
        Рукою стиснув пистолет,
        Глядит на Ленского Евгений.
        «Ну, что ж? убит», – решил сосед.
        Убит!.. Сим страшным восклицаньем
        Сражен, Онегин с содроганьем
        Отходит и людей зовет.
        Зарецкий бережно кладет
        На сани труп оледенелый;
        Домой везет он страшный клад.
        Почуя мертвого, храпят
        И бьются кони, пеной белой
        Стальные мочат удила,
        И полетели как стрела.



XXXVI

        Друзья мои, вам жаль поэта:
        Во цвете радостных надежд,
        Их не свершив еще для света,
        Чуть из младенческих одежд,
        Увял! Где жаркое волненье,
        Где благородное стремленье
        И чувств и мыслей молодых,
        Высоких, нежных, удалых?
        Где бурные любви желанья,
        И жажда знаний и труда,
        И страх порока и стыда,
        И вы, заветные мечтанья,
        Вы, призрак жизни неземной,
        Вы, сны поэзии святой!



XXXVII

        Быть может, он для блага мира
        Иль хоть для славы был рожден;
        Его умолкнувшая лира
        Гремучий, непрерывный звон
        В веках поднять могла. Поэта,
        Быть может, на ступенях света
        Ждала высокая ступень.
        Его страдальческая тень,
        Быть может, унесла с собою
        Святую тайну, и для нас
        Погиб животворящий глас,
        И за могильною чертою
        К ней не домчится гимн времен,
        Благословение племен.



XXXVIII. XXXIX

        А может быть и то: поэта
        Обыкновенный ждал удел.
        Прошли бы юношества лета:
        В нем пыл души бы охладел.
        Во многом он бы изменился,
        Расстался б с музами, женился,
        В деревне, счастлив и рогат,
        Носил бы стеганый халат;
        Узнал бы жизнь на самом деле,
        Подагру б в сорок лет имел,
        Пил, ел, скучал, толстел, хирел.
        И наконец в своей постеле
        Скончался б посреди детей,
        Плаксивых баб и лекарей.



XL

        Но что бы ни было, читатель,
        Увы! любовник молодой,
        Поэт, задумчивый мечтатель,
        Убит приятельской рукой!
        Есть место: влево от селенья,
        Где жил питомец вдохновенья,
        Две сосны корнями срослись;
        Под ними струйки извились
        Ручья соседственной долины.
        Там пахарь любит отдыхать,
        И жницы в волны погружать
        Приходят звонкие кувшины;
        Там у ручья в тени густой
        Поставлен памятник простой.



XLI

        Под ним (как начинает капать
        Весенний дождь на злак полей)
        Пастух, плетя свой пестрый лапоть,
        Поет про волжских рыбарей;
        И горожанка молодая,
        В деревне лето провождая,
        Когда стремглав верхом она
        Несется по полям одна,
        Коня пред ним остановляет,
        Ремянный повод натянув,
        И, флер от шляпы отвернув,
        Глазами беглыми читает
        Простую надпись – и слеза
        Туманит нежные глаза.



XLII

        И шагом едет в чистом поле,
        В мечтанья погрузясь, она;
        Душа в ней долго поневоле
        Судьбою Ленского полна;
        И мыслит: «Что-то с Ольгой стало?
        В ней сердце долго ли страдало,
        Иль скоро слез прошла пора?
        И где теперь ее сестра?
        И где ж беглец людей и света,
        Красавиц модных модный враг,
        Где этот пасмурный чудак,
        Убийца юного поэта?»
        Со временем отчет я вам
        Подробно обо всем отдам,



XLIII

        Но не теперь. Хоть я сердечно
        Люблю героя моего,
        Хоть возвращусь к нему, конечно,
        Но мне теперь не до него.
        Лета к суровой прозе клонят,
        Лета шалунью рифму гонят,
        И я – со вздохом признаюсь —
        За ней ленивей волочусь.
        Перу старинной нет охоты
        Марать летучие листы;
        Другие, хладные мечты,
        Другие, строгие заботы
        И в шуме света и в тиши
        Тревожат сон моей души.



XLIV

        Познал я глас иных желаний,
        Познал я новую печаль;
        Для первых нет мне упований,
        А старой мне печали жаль.
        Мечты, мечты! где ваша сладость?
        Где, вечная к ней рифма, младость?
        Ужель и вправду наконец
        Увял, увял ее венец?
        Ужель и впрямь и в самом деле
        Без элегических затей
        Весна моих промчалась дней
        (Что я шутя твердил доселе)?
        И ей ужель возврата нет?
        Ужель мне скоро тридцать лет?



XLV

        Так, полдень мой настал, и нужно
        Мне в том сознаться, вижу я.
        Но так и быть: простимся дружно,
        О юность легкая моя!
        Благодарю за наслажденья,
        За грусть, за милые мученья,
        За шум, за бури, за пиры,
        За все, за все твои дары;
        Благодарю тебя. Тобою,
        Среди тревог и в тишине,
        Я насладился… и вполне;
        Довольно! С ясною душою
        Пускаюсь ныне в новый путь
        От жизни прошлой отдохнуть.



XLVI

        Дай оглянусь. Простите ж, сени,
        Где дни мои текли в глуши,
        Исполнены страстей и лени
        И снов задумчивой души.
        А ты, младое вдохновенье,
        Волнуй мое воображенье,
        Дремоту сердца оживляй,
        В мой угол чаще прилетай,
        Не дай остыть душе поэта,
        Ожесточиться, очерстветь
        И наконец окаменеть
        В мертвящем упоенье света,
        В сем омуте, где с вами я
        Купаюсь, милые друзья!(66 - В первом издании шестая глава оканчивалась следующим образом:А ты, младое вдохновенье,Волнуй мое воображенье,Дремоту сердца оживляй,В мой угол чаще прилетай,Не дай остыть душе поэта,Ожесточиться, очерстветьИ наконец окаменетьВ мертвящем упоенье света,Среди бездушных гордецов,Среди блистательных глупцов,XLVIIСреди лукавых, малодушных,Шальных, балованных детей,Злодеев и смешных и скучных,Тупых, привязчивых судей,Среди кокеток богомольных,Среди холопьев добровольных,Среди вседневных, модных сцен,Учтивых, ласковых измен,Среди холодных приговоровЖестокосердной суеты,Среди досадной пустотыРасчетов, душ и разговоров,В сем омуте, где с вами яКупаюсь, милые друзья.)



Глава седьмая


Москва, России дочь любима,

Где равную тебе сыскать?

    Дмитриев

Как не любить родной Москвы?

    Баратынский

Гоненье на Москву! что значит видеть свет!

Где ж лучше?

Где нас нет.

    Грибоедов




I

        Гонимы вешними лучами,
        С окрестных гор уже снега
        Сбежали мутными ручьями
        На потопленные луга.
        Улыбкой ясною природа
        Сквозь сон встречает утро года;
        Синея блещут небеса.
        Еще прозрачные леса
        Как будто пухом зеленеют.
        Пчела за данью полевой
        Летит из кельи восковой.
        Долины сохнут и пестреют;
        Стада шумят, и соловей
        Уж пел в безмолвии ночей.



II

        Как грустно мне твое явленье,
        Весна, весна! пора любви!
        Какое томное волненье
        В моей душе, в моей крови!
        С каким тяжелым умиленьем
        Я наслаждаюсь дуновеньем
        В лицо мне веющей весны
        На лоне сельской тишины!
        Или мне чуждо наслажденье,
        И всё, что радует, живит,
        Всё, что ликует и блестит,
        Наводит скуку и томленье
        На душу мертвую давно,
        И всё ей кажется темно?



III

        Или, не радуясь возврату
        Погибших осенью листов,
        Мы помним горькую утрату,
        Внимая новый шум лесов;
        Или с природой оживленной
        Сближаем думою смущенной
        Мы увяданье наших лет,
        Которым возрожденья нет?
        Быть может, в мысли нам приходит
        Средь поэтического сна
        Иная, старая весна
        И в трепет сердце нам приводит
        Мечтой о дальней стороне,
        О чудной ночи, о луне…

12 Ответ от Giperion

  • Giperion
  • Administrator
  • Неактивен

Re: Александр Сергеевич Пушкин - Евгений Онегин

IV

        Вот время: добрые ленивцы,
        Эпикурейцы-мудрецы,
        Вы, равнодушные счастливцы,
        Вы, школы Левшина(67 - Левшин, автор многих сочинений по части хозяйственной.) птенцы,
        Вы, деревенские Приамы,
        И вы, чувствительные дамы,
        Весна в деревню вас зовет,
        Пора тепла, цветов, работ,
        Пора гуляний вдохновенных
        И соблазнительных ночей.
        В поля, друзья! скорей, скорей,
        В каретах, тяжко нагруженных,
        На долгих иль на почтовых
        Тянитесь из застав градских.



V

        И вы, читатель благосклонный,
        В своей коляске выписной
        Оставьте град неугомонный,
        Где веселились вы зимой;
        С моею музой своенравной
        Пойдемте слушать шум дубравный
        Над безыменною рекой
        В деревне, где Евгений мой,
        Отшельник праздный и унылый,
        Еще недавно жил зимой
        В соседстве Тани молодой,
        Моей мечтательницы милой,
        Но где его теперь уж нет…
        Где грустный он оставил след.



VI

        Меж гор, лежащих полукругом,
        Пойдем туда, где ручеек,
        Виясь, бежит зеленым лугом
        К реке сквозь липовый лесок.
        Там соловей, весны любовник,
        Всю ночь поет; цветет шиповник,
        И слышен говор ключевой, —
        Там виден камень гробовой
        В тени двух сосен устарелых.
        Пришельцу надпись говорит:
        «Владимир Ленской здесь лежит,
        Погибший рано смертью смелых,
        В такой-то год, таких-то лет.
        Покойся, юноша-поэт!»



VII

        На ветви сосны преклоненной,
        Бывало, ранний ветерок
        Над этой урною смиренной
        Качал таинственный венок.
        Бывало, в поздние досуги
        Сюда ходили две подруги,
        И на могиле при луне,
        Обнявшись, плакали оне.
        Но ныне… памятник унылый
        Забыт. К нему привычный след
        Заглох. Венка на ветви нет;
        Один под ним, седой и хилый,
        Пастух по-прежнему поет
        И обувь бедную плетет.



VIII. IX. X

        Мой бедный Ленский! изнывая,
        Не долго плакала она.
        Увы! невеста молодая
        Своей печали неверна.
        Другой увлек ее вниманье,
        Другой успел ее страданье
        Любовной лестью усыпить,
        Улан умел ее пленить,
        Улан любим ее душою…
        И вот уж с ним пред алтарем
        Она стыдливо под венцом
        Стоит с поникшей головою,
        С огнем в потупленных очах,
        С улыбкой легкой на устах.



XI

        Мой бедный Ленский! за могилой
        В пределах вечности глухой
        Смутился ли, певец унылый,
        Измены вестью роковой,
        Или над Летой усыпленный
        Поэт, бесчувствием блаженный,
        Уж не смущается ничем,
        И мир ему закрыт и нем?..
        Так! равнодушное забвенье
        За гробом ожидает нас.
        Врагов, друзей, любовниц глас
        Вдруг молкнет. Про одно именье
        Наследников сердитый хор
        Заводит непристойный спор.



XII

        И скоро звонкий голос Оли
        В семействе Лариных умолк.
        Улан, своей невольник доли,
        Был должен ехать с нею в полк.
        Слезами горько обливаясь,
        Старушка, с дочерью прощаясь,
        Казалось, чуть жива была,
        Но Таня плакать не могла;
        Лишь смертной бледностью покрылось
        Ее печальное лицо.
        Когда все вышли на крыльцо,
        И всё, прощаясь, суетилось
        Вокруг кареты молодых,
        Татьяна проводила их.



XIII

        И долго, будто сквозь тумана,
        Она глядела им вослед…
        И вот одна, одна Татьяна!
        Увы! подруга стольких лет,
        Ее голубка молодая,
        Ее наперсница родная,
        Судьбою вдаль занесена,
        С ней навсегда разлучена.
        Как тень она без цели бродит,
        То смотрит в опустелый сад…
        Нигде, ни в чем ей нет отрад,
        И облегченья не находит
        Она подавленным слезам,
        И сердце рвется пополам.



XIV

        И в одиночестве жестоком
        Сильнее страсть ее горит,
        И об Онегине далеком
        Ей сердце громче говорит.
        Она его не будет видеть;
        Она должна в нем ненавидеть
        Убийцу брата своего;
        Поэт погиб… но уж его
        Никто не помнит, уж другому
        Его невеста отдалась.
        Поэта память пронеслась,
        Как дым по небу голубому,
        О нем два сердца, может быть,
        Еще грустят… На что грустить?..



XV

        Был вечер. Небо меркло. Воды
        Струились тихо. Жук жужжал.
        Уж расходились хороводы;
        Уж за рекой, дымясь, пылал
        Огонь рыбачий. В поле чистом,
        Луны при свете серебристом
        В свои мечты погружена,
        Татьяна долго шла одна.
        Шла, шла. И вдруг перед собою
        С холма господский видит дом,
        Селенье, рощу под холмом
        И сад над светлою рекою.
        Она глядит – и сердце в ней
        Забилось чаще и сильней.



XVI

        Ее сомнения смущают:
        «Пойду ль вперед, пойду ль назад?..
        Его здесь нет. Меня не знают…
        Взгляну на дом, на этот сад».
        И вот с холма Татьяна сходит,
        Едва дыша; кругом обводит
        Недоуменья полный взор…
        И входит на пустынный двор.
        К ней, лая, кинулись собаки.
        На крик испуганный ея
        Ребят дворовая семья
        Сбежалась шумно. Не без драки
        Мальчишки разогнали псов,
        Взяв барышню под свой покров.



XVII

        «Увидеть барский дом нельзя ли?» —
        Спросила Таня. Поскорей
        К Анисье дети побежали
        У ней ключи взять от сеней;
        Анисья тотчас к ней явилась,
        И дверь пред ними отворилась,
        И Таня входит в дом пустой,
        Где жил недавно наш герой.
        Она глядит: забытый в зале
        Кий на бильярде отдыхал,
        На смятом канапе лежал
        Манежный хлыстик. Таня дале;
        Старушка ей: «А вот камин;
        Здесь барин сиживал один.



XVIII

        Здесь с ним обедывал зимою
        Покойный Ленский, наш сосед.
        Сюда пожалуйте, за мною.
        Вот это барский кабинет;
        Здесь почивал он, кофей кушал,
        Приказчика доклады слушал
        И книжку поутру читал…
        И старый барин здесь живал;
        Со мной, бывало, в воскресенье,
        Здесь под окном, надев очки,
        Играть изволил в дурачки.
        Дай Бог душе его спасенье,
        А косточкам его покой
        В могиле, в мать-земле сырой!»



XIX

        Татьяна взором умиленным
        Вокруг себя на всё глядит,
        И всё ей кажется бесценным,
        Всё душу томную живит
        Полумучительной отрадой:
        И стол с померкшею лампадой,
        И груда книг, и под окном
        Кровать, покрытая ковром,
        И вид в окно сквозь сумрак лунный,
        И этот бледный полусвет,
        И лорда Байрона портрет,
        И столбик с куклою чугунной
        Под шляпой с пасмурным челом,
        С руками, сжатыми крестом.



XX

        Татьяна долго в келье модной
        Как очарована стоит.
        Но поздно. Ветер встал холодный.
        Темно в долине. Роща спит
        Над отуманенной рекою;
        Луна сокрылась за горою,
        И пилигримке молодой
        Пора, давно пора домой.
        И Таня, скрыв свое волненье,
        Не без того, чтоб не вздохнуть,
        Пускается в обратный путь.
        Но прежде просит позволенья
        Пустынный замок навещать,
        Чтоб книжки здесь одной читать.



XXI

        Татьяна с ключницей простилась
        За воротами. Через день
        Уж утром рано вновь явилась
        Она в оставленную сень,
        И в молчаливом кабинете,
        Забыв на время всё на свете,
        Осталась наконец одна,
        И долго плакала она.
        Потом за книги принялася.
        Сперва ей было не до них,
        Но показался выбор их
        Ей странен. Чтенью предалася
        Татьяна жадною душой;
        И ей открылся мир иной.



XXII

        Хотя мы знаем, что Евгений
        Издавна чтенье разлюбил,
        Однако ж несколько творений
        Он из опалы исключил:
        Певца Гяура и Жуана
        Да с ним еще два-три романа,
        В которых отразился век
        И современный человек
        Изображен довольно верно
        С его безнравственной душой,
        Себялюбивой и сухой,
        Мечтанью преданной безмерно,
        С его озлобленным умом,
        Кипящим в действии пустом.



XXIII

        Хранили многие страницы
        Отметку резкую ногтей;
        Глаза внимательной девицы
        Устремлены на них живей.
        Татьяна видит с трепетаньем,
        Какою мыслью, замечаньем
        Бывал Онегин поражен,
        В чем молча соглашался он.
        На их полях она встречает
        Черты его карандаша.
        Везде Онегина душа
        Себя невольно выражает
        То кратким словом, то крестом,
        То вопросительным крючком.



XXIV

        И начинает понемногу
        Моя Татьяна понимать
        Теперь яснее – слава Богу —
        Того, по ком она вздыхать
        Осуждена судьбою властной:
        Чудак печальный и опасный,
        Созданье ада иль небес,
        Сей ангел, сей надменный бес,
        Что ж он? Ужели подражанье,
        Ничтожный призрак, иль еще
        Москвич в Гарольдовом плаще,
        Чужих причуд истолкованье,
        Слов модных полный лексикон?..
        Уж не пародия ли он?



XXV

        Ужель загадку разрешила?
        Ужели слово найдено?
        Часы бегут: она забыла,
        Что дома ждут ее давно,
        Где собралися два соседа
        И где об ней идет беседа.
        «Как быть? Татьяна не дитя, —
        Старушка молвила кряхтя. —
        Ведь Оленька ее моложе.
        Пристроить девушку, ей-ей,
        Пора; а что мне делать с ней?
        Всем наотрез одно и то же:
        Нейду. И все грустит она
        Да бродит по лесам одна».



XXVI

        «Не влюблена ль она?» – «В кого же?
        Буянов сватался: отказ.
        Ивану Петушкову – тоже.
        Гусар Пыхтин гостил у нас;
        Уж как он Танею прельщался,
        Как мелким бесом рассыпался!
        Я думала: пойдет авось;
        Куда! и снова дело врозь». —
        «Что ж, матушка? за чем же стало?
        В Москву, на ярманку невест!
        Там, слышно, много праздных мест» —
        «Ох, мой отец! доходу мало». —
        «Довольно для одной зимы,
        Не то уж дам хоть я взаймы».



XXVII

        Старушка очень полюбила
        Совет разумный и благой;
        Сочлась – и тут же положила
        В Москву отправиться зимой.
        И Таня слышит новость эту.
        На суд взыскательному свету
        Представить ясные черты
        Провинциальной простоты,
        И запоздалые наряды,
        И запоздалый склад речей;
        Московских франтов и Цирцей
        Привлечь насмешливые взгляды!..
        О страх! нет, лучше и верней
        В глуши лесов остаться ей.



XXVIII

        Вставая с первыми лучами,
        Теперь она в поля спешит
        И, умиленными очами
        Их озирая, говорит:
        «Простите, мирные долины,
        И вы, знакомых гор вершины,
        И вы, знакомые леса;
        Прости, небесная краса,
        Прости, веселая природа;
        Меняю милый, тихий свет
        На шум блистательных сует…
        Прости ж и ты, моя свобода!
        Куда, зачем стремлюся я?
        Что мне сулит судьба моя?»



XXIX

        Ее прогулки длятся доле.
        Теперь то холмик, то ручей
        Остановляют поневоле
        Татьяну прелестью своей.
        Она, как с давними друзьями,
        С своими рощами, лугами
        Еще беседовать спешит.
        Но лето быстрое летит.
        Настала осень золотая.
        Природа трепетна, бледна,
        Как жертва, пышно убрана…
        Вот север, тучи нагоняя,
        Дохнул, завыл – и вот сама
        Идет волшебница зима.



XXX

        Пришла, рассыпалась; клоками
        Повисла на суках дубов;
        Легла волнистыми коврами
        Среди полей, вокруг холмов;
        Брега с недвижною рекою
        Сравняла пухлой пеленою;
        Блеснул мороз. И рады мы
        Проказам матушки зимы.
        Не радо ей лишь сердце Тани.
        Нейдет она зиму встречать,
        Морозной пылью подышать
        И первым снегом с кровли бани
        Умыть лицо, плеча и грудь:
        Татьяне страшен зимний путь.



XXXI

        Отъезда день давно просрочен,
        Проходит и последний срок.
        Осмотрен, вновь обит, упрочен
        Забвенью брошенный возок.
        Обоз обычный, три кибитки
        Везут домашние пожитки,
        Кастрюльки, стулья, сундуки,
        Варенье в банках, тюфяки,
        Перины, клетки с петухами,
        Горшки, тазы et cetera,
        Ну, много всякого добра.
        И вот в избе между слугами
        Поднялся шум, прощальный плач:
        Ведут на двор осьмнадцать кляч,



XXXII

        В возок боярский их впрягают,
        Готовят завтрак повара,
        Горой кибитки нагружают,
        Бранятся бабы, кучера.
        На кляче тощей и косматой
        Сидит форейтор бородатый,
        Сбежалась челядь у ворот
        Прощаться с барами. И вот
        Уселись, и возок почтенный,
        Скользя, ползет за ворота.
        «Простите, мирные места!
        Прости, приют уединенный!
        Увижу ль вас?..» И слез ручей
        У Тани льется из очей.



XXXIII

        Когда благому просвещенью
        Отдвинем более границ,
        Со временем (по расчисленью
        Философических таблиц,
        Лет чрез пятьсот) дороги, верно,
        У нас изменятся безмерно:
        Шоссе Россию здесь и тут,
        Соединив, пересекут.
        Мосты чугунные чрез воды
        Шагнут широкою дугой,
        Раздвинем горы, под водой
        Пророем дерзостные своды,
        И заведет крещеный мир
        На каждой станции трактир.



XXXIV

        Теперь у нас дороги плохи(68 - Дороги наши – сад для глаз:Деревья, с дерном вал, канавы;Работы много, много славы,Да жаль, проезда нет подчас.С деревьев, на часах стоящих,Проезжим мало барыша;Дорога, скажешь, хороша —И вспомнишь стих: для проходящих!Свободна русская ездаВ двух только случаях: когдаНаш Мак-Адам или Мак-ЕваЗима свершит, треща от гнева,Опустошительный набег,Путь окует чугуном льдистым,И запорошит ранний снегСледы ее песком пушистым,Или когда поля пройметТакая знойная засуха,Что через лужу может вбродПройти, глаза зажмуря, муха.(«Станция». Князь Вяземский)),
        Мосты забытые гниют,
        На станциях клопы да блохи
        Заснуть минуты не дают;
        Трактиров нет. В избе холодной
        Высокопарный, но голодный
        Для виду прейскурант висит
        И тщетный дразнит аппетит,
        Меж тем как сельские циклопы
        Перед медлительным огнем
        Российским лечат молотком
        Изделье легкое Европы,
        Благословляя колеи
        И рвы отеческой земли.



XXXV

        Зато зимы порой холодной
        Езда приятна и легка.
        Как стих без мысли в песне модной
        Дорога зимняя гладка.
        Автомедоны наши бойки,
        Неутомимы наши тройки,
        И версты, теша праздный взор,
        В глазах мелькают как забор(69 - Сравнение, заимствованное у К**, столь известного игривостию изображения. К... рассказывал, что, будучи однажды послан курьером от князя Потемкина к императрице, он ехал так скоро, что шпага его, высунувшись концом из тележки, стучала по верстам, как по частоколу.).
        К несчастью, Ларина тащилась,
        Боясь прогонов дорогих,
        Не на почтовых, на своих,
        И наша дева насладилась
        Дорожной скукою вполне:
        Семь суток ехали оне.



XXXVI

        Но вот уж близко. Перед ними
        Уж белокаменной Москвы,
        Как жар, крестами золотыми
        Горят старинные главы.
        Ах, братцы! как я был доволен,
        Когда церквей и колоколен,
        Садов, чертогов полукруг
        Открылся предо мною вдруг!
        Как часто в горестной разлуке,
        В моей блуждающей судьбе,
        Москва, я думал о тебе!
        Москва… как много в этом звуке
        Для сердца русского слилось!
        Как много в нем отозвалось!