XXX

        Она любила Ричардсона
        Не потому, чтобы прочла,
        Не потому, чтоб Грандисона
        Она Ловласу предпочла(30 - Грандисон и Ловлас, герои двух славных романов. );
        Но в старину княжна Алина,
        Ее московская кузина,
        Твердила часто ей об них.
        В то время был еще жених
        Ее супруг, но по неволе;
        Она вздыхала о другом,
        Который сердцем и умом
        Ей нравился гораздо боле:
        Сей Грандисон был славный франт,
        Игрок и гвардии сержант.

XXXI

        Как он, она была одета
        Всегда по моде и к лицу;
        Но, не спросясь ее совета,
        Девицу повезли к венцу.
        И, чтоб ее рассеять горе,
        Разумный муж уехал вскоре
        В свою деревню, где она,
        Бог знает кем окружена,
        Рвалась и плакала сначала,
        С супругом чуть не развелась;
        Потом хозяйством занялась,
        Привыкла и довольна стала.
        Привычка свыше нам дана:
        Замена счастию она(31 - Si j’avais la folie de croire encore au bonheur, je le chercherais dans l’habitude (Шатобриан)Если бы я имел безрассудство еще верить в счастье, я бы искал его в привычке (фр.).).

XXXII

        Привычка усладила горе,
        Не отразимое ничем;
        Открытие большое вскоре
        Ее утешило совсем:
        Она меж делом и досугом
        Открыла тайну, как супругом
        Самодержавно управлять,
        И всё тогда пошло на стать.
        Она езжала по работам,
        Солила на зиму грибы,
        Вела расходы, брила лбы,
        Ходила в баню по субботам,
        Служанок била осердясь —
        Всё это мужа не спросясь.

XXXIII

        Бывало, писывала кровью
        Она в альбомы нежных дев,
        Звала Полиною Прасковью
        И говорила нараспев,
        Корсет носила очень узкий,
        И русский Н, как N французский,
        Произносить умела в нос;
        Но скоро всё перевелось;
        Корсет, альбом, княжну Алину,
        Стишков чувствительных тетрадь
        Она забыла; стала звать
        Акулькой прежнюю Селину
        И обновила наконец
        На вате шлафор и чепец.

XXXIV

        Но муж любил ее сердечно,
        В ее затеи не входил,
        Во всем ей веровал беспечно,
        А сам в халате ел и пил;
        Покойно жизнь его катилась;
        Под вечер иногда сходилась
        Соседей добрая семья,
        Нецеремонные друзья,
        И потужить, и позлословить,
        И посмеяться кой о чем.
        Проходит время; между тем
        Прикажут Ольге чай готовить,
        Там ужин, там и спать пора,
        И гости едут со двора.

XXXV

        Они хранили в жизни мирной
        Привычки милой старины;
        У них на масленице жирной
        Водились русские блины;
        Два раза в год они говели;
        Любили круглые качели,
        Подблюдны песни, хоровод;
        В день Троицын, когда народ
        Зевая слушает молебен,
        Умильно на пучок зари
        Они роняли слезки три;
        Им квас как воздух был потребен,
        И за столом у них гостям
        Носили блюда по чинам.

XXXVI

        И так они старели оба.
        И отворились наконец
        Перед супругом двери гроба,
        И новый он приял венец.
        Он умер в час перед обедом,
        Оплаканный своим соседом,
        Детьми и верною женой
        Чистосердечней, чем иной.
        Он был простой и добрый барин,
        И там, где прах его лежит,
        Надгробный памятник гласит:
        Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
        Господний раб и бригадир,
        Под камнем сим вкушает мир.

XXXVII

        Своим пенатам возвращенный,
        Владимир Ленский посетил
        Соседа памятник смиренный,
        И вздох он пеплу посвятил;
        И долго сердцу грустно было.
        «Poor Yorick!(32 - Бедный Иорик!» – восклицание Гамлета над черепом шута. (См. Шекспира и Стерна.)) – молвил он уныло, —
        Он на руках меня держал.
        Как часто в детстве я играл
        Его Очаковской медалью!
        Он Ольгу прочил за меня,
        Он говорил: дождусь ли дня?..»
        И, полный искренней печалью,
        Владимир тут же начертал
        Ему надгробный мадригал.

XXXVIII

        И там же надписью печальной
        Отца и матери, в слезах,
        Почтил он прах патриархальный…
        Увы! на жизненных браздах
        Мгновенной жатвой поколенья,
        По тайной воле провиденья,
        Восходят, зреют и падут;
        Другие им вослед идут…
        Так наше ветреное племя
        Растет, волнуется, кипит
        И к гробу прадедов теснит.
        Придет, придет и наше время,
        И наши внуки в добрый час
        Из мира вытеснят и нас!

XXXIX

        Покамест упивайтесь ею,
        Сей легкой жизнию, друзья!
        Ее ничтожность разумею
        И мало к ней привязан я;
        Для призраков закрыл я вежды;
        Но отдаленные надежды
        Тревожат сердце иногда:
        Без неприметного следа
        Мне было б грустно мир оставить.
        Живу, пишу не для похвал;
        Но я бы, кажется, желал
        Печальный жребий свой прославить,
        Чтоб обо мне, как верный друг,
        Напомнил хоть единый звук.

XL

        И чье-нибудь он сердце тронет;
        И, сохраненная судьбой,
        Быть может, в Лете не потонет
        Строфа, слагаемая мной;
        Быть может (лестная надежда!),
        Укажет будущий невежда
        На мой прославленный портрет
        И молвит: то-то был поэт!
        Прими ж мои благодаренья,
        Поклонник мирных аонид,
        О ты, чья память сохранит
        Мои летучие творенья,
        Чья благосклонная рука
        Потреплет лавры старика!

Глава третья

Elle e€tait fille, elle e€tait amoureuse.

    Malfila^tre(33 - Она была девушка, она была влюблена.Мальфилатр (фр.)Эпиграф взят из поэмы Ш. Л. Мальфилатра «Нарцисс, или „Остров Венеры“.)

I

        «Куда? Уж эти мне поэты!»
        – Прощай, Онегин, мне пора.
        «Я не держу тебя; но где ты
        Свои проводишь вечера?»
        – У Лариных. – «Вот это чудно.
        Помилуй! и тебе не трудно
        Там каждый вечер убивать?»
        – Нимало. – «Не могу понять.
        Отселе вижу, что такое:
        Во-первых (слушай, прав ли я?),
        Простая, русская семья,
        К гостям усердие большое,
        Варенье, вечный разговор
        Про дождь, про лён, про скотный двор…»

II

        – Я тут еще беды не вижу.
        «Да скука, вот беда, мой друг».
        – Я модный свет ваш ненавижу;
        Милее мне домашний круг,
        Где я могу… – «Опять эклога!(34 - Эклога – жанр идиллической поэзии пастушеского содержания.)
        Да полно, милый, ради Бога.
        Ну что ж? ты едешь: очень жаль.
        Ах, слушай, Ленский; да нельзя ль
        Увидеть мне Филлиду эту,
        Предмет и мыслей, и пера,
        И слез, и рифм et cetera?..
        Представь меня». – «Ты шутишь». – «Нету».
        – Я рад. – «Когда же?» – Хоть сейчас
        Они с охотой примут нас.

III

        Поедем. —
        Поскакали други,
        Явились; им расточены
        Порой тяжелые услуги
        Гостеприимной старины.
        Обряд известный угощенья:
        Несут на блюдечках варенья,
        На столик ставят вощаной
        Кувшин с брусничною водой.
        ……………………………………

IV

        Они дорогой самой краткой
        Домой летят во весь опор(35 - В прежнем издании, вместо домой летят, было ошибкою напечатано зимой летят (что не имело никакого смысла). Критики, того не разобрав, находили анахронизм в следующих строфах. Смеем уверить, что в нашем романе время расчислено по календарю.).
        Теперь послушаем украдкой
        Героев наших разговор:
        – Ну что ж, Онегин? ты зеваешь. —
        «Привычка, Ленский». – Но скучаешь
        Ты как-то больше. – «Нет, равно.
        Однако в поле уж темно;
        Скорей! пошел, пошел, Андрюшка!
        Какие глупые места!
        А кстати: Ларина проста,
        Но очень милая старушка;
        Боюсь: брусничная вода
        Мне не наделала б вреда.

V

        Скажи: которая Татьяна?» —
        «Да та, которая грустна
        И молчалива, как Светлана,
        Вошла и села у окна». —
        «Неужто ты влюблен в меньшую?» —
        «А что?» – «Я выбрал бы другую,
        Когда б я был, как ты, поэт.
        В чертах у Ольги жизни нет,
        Точь-в-точь в Вандиковой Мадонне:
        Кругла, красна лицом она,
        Как эта глупая луна
        На этом глупом небосклоне».
        Владимир сухо отвечал
        И после во весь путь молчал.

VI

        Меж тем Онегина явленье
        У Лариных произвело
        На всех большое впечатленье
        И всех соседей развлекло.
        Пошла догадка за догадкой.
        Все стали толковать украдкой,
        Шутить, судить не без греха,
        Татьяне прочить жениха;
        Иные даже утверждали,
        Что свадьба слажена совсем,
        Но остановлена затем,
        Что модных колец не достали.
        О свадьбе Ленского давно
        У них уж было решено.

VII

        Татьяна слушала с досадой
        Такие сплетни; но тайком
        С неизъяснимою отрадой
        Невольно думала о том;
        И в сердце дума заронилась;
        Пора пришла, она влюбилась.
        Так в землю падшее зерно
        Весны огнем оживлено.
        Давно ее воображенье,
        Сгорая негой и тоской,
        Алкало пищи роковой;
        Давно сердечное томленье
        Теснило ей младую грудь;
        Душа ждала… кого-нибудь,

VIII

        И дождалась… Открылись очи;
        Она сказала: это он!
        Увы! теперь и дни, и ночи,
        И жаркий одинокий сон,
        Всё полно им; всё деве милой
        Без умолку волшебной силой
        Твердит о нем. Докучны ей
        И звуки ласковых речей,
        И взор заботливой прислуги.
        В уныние погружена,
        Гостей не слушает она
        И проклинает их досуги,
        Их неожиданный приезд
        И продолжительный присест.

IX

        Теперь с каким она вниманьем
        Читает сладостный роман,
        С каким живым очарованьем
        Пьет обольстительный обман!
        Счастливой силою мечтанья
        Одушевленные созданья,
        Любовник Юлии Вольмар,
        Малек-Адель и де Линар,
        И Вертер, мученик мятежный,
        И бесподобный Грандисон(36 - Юлия Вольмар – Новая Элоиза. Марек-Адель – герой посредственного романа M-me Cottin. Густав де Линар – герой прелестной повести баронессы Крюднер.),
        Который нам наводит сон, —
        Все для мечтательницы нежной
        В единый образ облеклись,
        В одном Онегине слились.

X

        Воображаясь героиней
        Своих возлюбленных творцов,
        Кларисой, Юлией, Дельфиной,
        Татьяна в тишине лесов
        Одна с опасной книгой бродит,
        Она в ней ищет и находит
        Свой тайный жар, свои мечты,
        Плоды сердечной полноты,
        Вздыхает и, себе присвоя
        Чужой восторг, чужую грусть,
        В забвенье шепчет наизусть
        Письмо для милого героя…
        Но наш герой, кто б ни был он,
        Уж верно был не Грандисон.

XI

        Свой слог на важный лад настроя,
        Бывало, пламенный творец
        Являл нам своего героя
        Как совершенства образец.
        Он одарял предмет любимый,
        Всегда неправедно гонимый,
        Душой чувствительной, умом
        И привлекательным лицом.
        Питая жар чистейшей страсти,
        Всегда восторженный герой
        Готов был жертвовать собой,
        И при конце последней части
        Всегда наказан был порок,
        Добру достойный был венок.

XII

        А нынче все умы в тумане,
        Мораль на нас наводит сон,
        Порок любезен и в романе,
        И там уж торжествует он.
        Британской музы небылицы
        Тревожат сон отроковицы,
        И стал теперь ее кумир
        Или задумчивый Вампир,
        Или Мельмот, бродяга мрачный,
        Иль Вечный жид, или Корсар,
        Или таинственный Сбогар(37 - Вампир – повесть, неправильно приписанная лорду Байрону. Мельмот – гениальное произведение Матюрина. Jean Sbogar – известный роман Карла Подье.).
        Лорд Байрон прихотью удачной
        Облек в унылый романтизм
        И безнадежный эгоизм.

XIII

        Друзья мои, что ж толку в этом?
        Быть может, волею небес,
        Я перестану быть поэтом,
        В меня вселится новый бес,
        И, Фебовы презрев угрозы,
        Унижусь до смиренной прозы;
        Тогда роман на старый лад
        Займет веселый мой закат.
        Не муки тайные злодейства
        Я грозно в нем изображу,
        Но просто вам перескажу
        Преданья русского семейства,
        Любви пленительные сны
        Да нравы нашей старины.

XIV

        Перескажу простые речи
        Отца иль дяди-старика,
        Детей условленные встречи
        У старых лип, у ручейка;
        Несчастной ревности мученья,
        Разлуку, слезы примиренья,
        Поссорю вновь, и наконец
        Я поведу их под венец…
        Я вспомню речи неги страстной,
        Слова тоскующей любви,
        Которые в минувши дни
        У ног любовницы прекрасной
        Мне приходили на язык,
        От коих я теперь отвык.

XV

        Татьяна, милая Татьяна!
        С тобой теперь я слезы лью;
        Ты в руки модного тирана
        Уж отдала судьбу свою.
        Погибнешь, милая; но прежде
        Ты в ослепительной надежде
        Блаженство темное зовешь,
        Ты негу жизни узнаешь,
        Ты пьешь волшебный яд желаний,
        Тебя преследуют мечты:
        Везде воображаешь ты
        Приюты счастливых свиданий;
        Везде, везде перед тобой
        Твой искуситель роковой.

XVI

        Тоска любви Татьяну гонит,
        И в сад идет она грустить,
        И вдруг недвижны очи клонит,
        И лень ей далее ступить.
        Приподнялася грудь, ланиты
        Мгновенным пламенем покрыты,
        Дыханье замерло в устах,
        И в слухе шум, и блеск в очах…
        Настанет ночь; луна обходит
        Дозором дальный свод небес,
        И соловей во мгле древес
        Напевы звучные заводит.
        Татьяна в темноте не спит
        И тихо с няней говорит:

XVII

        «Не спится, няня: здесь так душно!
        Открой окно да сядь ко мне». —
        «Что, Таня, что с тобой?» – «Мне скучно,
        Поговорим о старине». —
        «О чем же, Таня? Я, бывало,
        Хранила в памяти не мало
        Старинных былей, небылиц
        Про злых духов и про девиц;
        А нынче всё мне тёмно, Таня:
        Что знала, то забыла. Да,
        Пришла худая череда!
        Зашибло…» – «Расскажи мне, няня,
        Про ваши старые года:
        Была ты влюблена тогда?» —

XVIII

        «И полно, Таня! В эти лета
        Мы не слыхали про любовь;
        А то бы согнала со света
        Меня покойница свекровь». —
        «Да как же ты венчалась, няня?» —
        «Так, видно, Бог велел. Мой Ваня
        Моложе был меня, мой свет,
        А было мне тринадцать лет.
        Недели две ходила сваха
        К моей родне, и наконец
        Благословил меня отец.
        Я горько плакала со страха,
        Мне с плачем косу расплели
        Да с пеньем в церковь повели.

XIX

        И вот ввели в семью чужую…
        Да ты не слушаешь меня…» —
        «Ах, няня, няня, я тоскую,
        Мне тошно, милая моя:
        Я плакать, я рыдать готова!..» —
        «Дитя мое, ты нездорова;
        Господь помилуй и спаси!
        Чего ты хочешь, попроси…
        Дай окроплю святой водою,
        Ты вся горишь…» – «Я не больна:
        Я… знаешь, няня… влюблена».
        «Дитя мое, Господь с тобою!» —
        И няня девушку с мольбой
        Крестила дряхлою рукой.

XX

        «Я влюблена», – шептала снова
        Старушке с горестью она.
        «Сердечный друг, ты нездорова». —
        «Оставь меня: я влюблена».
        И между тем луна сияла
        И томным светом озаряла
        Татьяны бледные красы,
        И распущенные власы,
        И капли слез, и на скамейке
        Пред героиней молодой,
        С платком на голове седой,
        Старушку в длинной телогрейке:
        И всё дремало в тишине
        При вдохновительной луне.

XXI

        И сердцем далеко носилась
        Татьяна, смотря на луну…
        Вдруг мысль в уме ее родилась…
        «Поди, оставь меня одну.
        Дай, няня, мне перо, бумагу
        Да стол подвинь; я скоро лягу;
        Прости». И вот она одна.
        Всё тихо. Светит ей луна.
        Облокотясь, Татьяна пишет.
        И всё Евгений на уме,
        И в необдуманном письме
        Любовь невинной девы дышит.
        Письмо готово, сложено…
        Татьяна! для кого ж оно?

XXII

        Я знал красавиц недоступных,
        Холодных, чистых, как зима,
        Неумолимых, неподкупных,
        Непостижимых для ума;
        Дивился я их спеси модной,
        Их добродетели природной,
        И, признаюсь, от них бежал,
        И, мнится, с ужасом читал
        Над их бровями надпись ада:
        Оставь надежду навсегда(38 - Lasciate ogni speranza voi ch’entrate (Оставьте всякую надежду, вы, сюда входящие (ит.).). Скромный автор наш перевел только первую половину славного стиха.).
        Внушать любовь для них беда,
        Пугать людей для них отрада.
        Быть может, на брегах Невы
        Подобных дам видали вы.