Re: Джон Китс - Падение Гипериона
"Отколе ты? Неужто по морским
Волнам шагала семо? Или ты
Очам была незрима посейчас?
О да! Я слышал ризы этой шелест
По листьям палым! Я, наедине
В лесу мечтая, там внимал, клянусь,
Шагам твоим -- и видел, как цветы
Сникали под невидимой стопой!..
О нет! Без колебаний присягну,
Богиня: лицезрел тебя и прежь!
Не постигаю токмо: наяву ль --
Во сне ли?" -- Отвечала гостья: "Да,
Во сне -- а пробудившись и восстав,
Златую лиру, драгоценный дар,
Увидел рядом, и персты пустил
По струнам -- и согласью звонких струн,
Ликуя и страдая, слух вселенной
Внимал неистомленный: родилась
Мелодия впервые! Не грусти,
Не плачь: безмерный дан тебе талант --
О чем же ты горюешь? Изложи
Свои печали той, кто стерегла
Твой сон, оберегала каждый шаг --
Пока твоя младенческая пясть
Не стала дланью мощною, согнуть
Способной этот приснославный лук.
Доверься древней Власти, ветхий трон
Отринувшей, -- зане звенела весть
О боге творчества, о красоте
Новорожденной!" -- И ответил Феб,
И просветлел его упорный взгляд,
Когда слетело с юных божьих уст
Напевно и любовно: "Мнемозина!
Я знаю имя, да не вем, отколь.
А ты меня, Богиня, зришь насквозь,
И ты, Богиня, ведаешь сама,
Почто рыдаю... О, туман, туман --
Мертвящий, мерзкий, -- застит мне глаза!
О, я ли не отыскивал причин
Своей печали? Я ли не страдал,
Не падал, и не бился, точно птах,
Лишенный крыльев? О, зачем же я
Безумствую, когда бесхозный воздух
Ласкается к стопам? Зачем же я
Ступаю на презренный, жалкий дерн?
Богиня добрая, молю -- повеждь:
Ужель я в этот замкнут окоем?
Я звезды вижу! Вижу солнце, солнце!
И нежный, бледный вижу блеск луны!
О, тысячи светил! Поведай путь
К любой прекрасной, трепетной звезде --
И, лиру взявши, я порхну превыспрь,
И возбряцаю струнным серебром!
Я слышал грохот грома. Чья же власть,
И чья же пясть -- какого Божества? --
Колеблет небеса, пока томлюсь
В неведении семо, на брегу
Постылого родного островка?
Скажи, велящая незримой арфе
Стенать в начале и на склоне дня:
Почто скорблю среди знакомых рощ?
Молчишь, немотствуешь! -- а я прочел
В очах твоих негаданный урок:
Ты -- Бог, понеже умудрен зело.
Легенды, сказы, мифы, имена,
Восторг вселенский, мировая боль,
Творенье, разрушенье -- вещий вихрь
Наитий горних носится в мозгу --
И мнится, что небесного вина,
Божественного нектара испив,
Я стал бессмертен!" -- Так воскликнул Бог,
И светоносным сотворился взор,
Вперявшийся в зеницы Мнемозины.
И страшно, дико Феба сотрясло,
Эфирную объяло жаром плоть --
Казалось, это миг предсмертных корч, --
Верней, кончины божьей, коей жар
Сопутствует, а не земной озноб:
Дано богам, оставив позади
Бессмертную, бездейственную смерть,
Скончаться к новой жизни. Юный Феб
Изнемогал; и чудилось, терзал
Власы ему свирепый ураган.
И Мнемозина руки вознесла,
Как будто жрица вещая... И вот
Воскликнул Феб, и от главы до пят
Небесным . . . .
<...>
Перевел Сергей Александровский
* ПАДЕНИЕ ГИПЕРИОНА. СОН *
ПЕСНЬ I
Раскольники в мечтах возводят рай
Для избранных счастливцев; и дикарь
Гадает -- на языческий манер --
О Небесах. И, право слово, жаль,
Что на папирус либо харатью
Никто из них не клал певучих строк.
Вотще мечтают, и живут, и мрут --
Поскольку лишь Поэзия вольна
Мечты в слова облечь, и тем сберечь
Воображение от черных чар
И тьмы. Зачем же смертные твердят:
"Коль не Поэт -- не пой свою мечту"?
Ведь каждый, кто в душе не свинопас --
Поэт, и о мечте, познав любовь,
Поет, коль изучил родной язык.
Моих видений и мечтаний повесть --
Пред вами; а Дикарь я, иль Поэт --
Узнается, когда усну в гробу.
Я видел небывалый строй древес:
Чинара, пальма, дуб, и сикомор,
И мирт, и бук -- растенья всех широт.
И рядом был ручей: нежнейший плеск
Я слышал; и струился аромат
Недальних роз. Потом, оборотясь,
Беседку я узрел: вьюнок, и плющ,
И виноград обильно заплели
Строение сие со всех сторон,
Обрамив дверь. Вблизи порога мох
Усеивали райские плоды --
Остатки пира... Кто здесь пировал?
Праматерь Ева? Или херувим?
Плоды благоуханные в траву,
Едва почав, роняли едоки --
Плоды чудесных, неземных ветвей.
Казалось, трижды изобилья рог
Опорожнился там во славу Коры,
Вернувшейся на тучные поля,
Где овцы мирно блеют. Я взалкал,
Как не алкал, пожалуй, искони.
И, утолив невероятный глад,
Возжаждал -- ибо там стоял сосуд,
Наполненный прозрачнейшим питьем,
Дразнивший пчел. И я, изрекши тост
За всех живущих, и за мертвецов
Бессмертных, чьи почтенны имена,
Испил. А что случилось -- опишу.
Ни азиатский мак, ни эликсир,
Которым братьев потчует халиф,
Ни яд, которым сумрачный монах
Пропалывает старческий конклав,
Не прерывают столь внезапно жизнь.
Я пал на шелуху и кожуру
Плодов Эдемских, тщась преодолеть
Воздействие напитка -- но вотще;
И обморок настал, и замер я,
Что соком лоз поверженный Силен.
Я крепко спал, а долго ли -- Бог весть.
Но вот очнулся, ожил и вскочил,
Как встрепанный. Исчезли чудный лес,
Беседка, снедь, загадочный фиал.
Я осмотрелся. Я стоял внутри
Старинного святилища -- и столь
Высок был свод, что, мнилось, облака
Под ним клубились, точно в поднебесье.
Древнейший храм! Я не припоминал
Подобных: и готический собор,
И Парфенон, и грузный зиккурат,
Наследья канувших навеки царств, --
И даже горы, что Природа-мать
Ваяла, -- мельче и моложе, чем
Сей ветхий деньми сводчатый гигант.
На мраморном полу, вкруг ног моих,
Стояли чаши, и лежали ризы,
Для коих пряжей, видно, был асбест --
Иль их соткали там, где ржа и моль
Не истребляют: как белела ткань,
И как сверкало древнее шитье!
Смешались грудой подле ног моих
Одежды, пояса, кадильник, цепь,
Священные жаровни и щипцы...
И снова я смятенный взор возвел
В неизмеримый храмовый простор.
Под исполинским сводом строй колонн
В туманы шел, на север и на юг, --
В ничто. Не размыкали темных врат
Восточных встречь заре который век.
А вдалеке на западе чернел
Кумир огромный, тяжкий, точно туча,
И жертвенник у стоп его дремал;
Несчетные ступени с двух боков
Туда вели -- суля предолгий труд
Решившему разведать их число.
Я двинулся на запад не спеша,
Поскольку в храмах непристойна прыть;
И подле алтаря увидел жрицу,
Священный зажигавшую огонь.
В разгаре мая, коль восточный ветр
Сменится южным, иней с лепестков
Смывает быстрым радостным дождем,
А теплый воздух так отменно здрав,
Что встанешь и со смертного одра, --
И дым алтарный, чудилось, точь-в-точь
Как воздух майский был -- и здрав, и свеж.
И я забыл бы тотчас обо всем,
Опричь блаженства -- но от алтаря,
Из благовонной дымной пелены
Раздался голос: "Если не взойдешь
По лестнице -- погибнешь, где стоишь!
Земная плоть, сестра которой -- персть,
Истлеет; обнажившийся костяк
Дотла иссохнет, обратится в пыль:
Зорчайший глаз не сыщет ни клочка
Твоих останков бренных там, внизу.
Твои минуты ныне сочтены,
И жизнь иссякнет, как в часах песок;
Спасешься -- коль подымешься наверх,
Покуда листья смольные горят!"
Я внял, я видел: слух и зренье, враз
Обострены, сумели оценить
И суть угрозы, и длину пути,
И предстоящий труд... Огонь еще
Горел -- но вдруг пополз мертвящий хлад
По телу от ступней -- и каждый член
Застыл, и, мнилось, ледяные когти
Вонзились в горло -- крепки, словно сталь.
Я взвыл -- и мой отчаяннейший вой
Меня же оглушил... О, если б хоть
На первую теперь взойти ступень!
Свинцов был шаг мой, тяжек, мертв -- и лед
Незримый сердце мне стеснил, сковал;
Я руки сжал -- и не почуял рук.
За миг до смерти ногу я преткнул
О нижнюю ступень -- и хлынул ток
По жилам теплый. И взошел я ввысь:
Так Ангелы всходили древле в Рай
По лестнице. "Во имя всех святынь! --
Воскликнул я, пред алтарем восстав: --
Кто есмь, коль ты спасла меня от смерти?
Кто есмь, коль смерть меня и здесь неймет?
Ведь смертным здесь глаголать -- смертный грех!"
Закутанная тень рекла: "Вкусил
До срока ты погибель, и воскрес
До срока. Твой спаситель -- твой испуг,
Придавший сил. Ты гибель повстречал --
И жив". -- "Богиня! -- рек я: -- Истолкуй
Слова святые, ибо я не мудр".
"Лишь тот сюда взойдет, -- сказала тень, --
Кого снедает мировая скорбь,
И кто всецело скорбью поглощен.
А теплых устроители берлог,
Бездумно коротающие дни, --
Они, войдя случайно в этот храм,
Сгниют внизу, где ты едва не сгнил".
"Но тысячи людей найдутся ведь, --
Я смело молвил, вещей жрице вняв, --
Готовых жизнь за ближнего отдать,
Постигших ужас боли мировой,
Радеющих о благе всех племен
Людских! Увидеть было б должно тут
Опричь меня -- других, и очень многих".
"Меж ними нет сновидцев, -- тень в ответ
Рекла, -- земля влечет их чересчур,
И человек для них -- венец чудес,
И голос человечий -- слаще арф.
Таким сюда являться недосуг;
А ты в сравненьи с ними слаб и мал --
Но ты пришел. И ты, и весь твой клан --
Обуза смертным. Ты мечтаешь лишь,
Но тщетно. Сколько ты похоронил
Блаженных, утешительных надежд?
А где же твой приют? Любая тварь
Ютится где-то. Человек любой
И радость в жизни ведает, и боль,
Но -- только боль, иль только радость: врозь.
А ты и в счастье обречен страдать,
Мечтатель... Незаслуженная кара!
И, чтобы долю эту облегчить,
Бедняг, -- таких, как ты, -- впускают сплошь
И рядом в наши дивные сады
И храмы наши; оттого-то цел
Стоишь пред алтарем, и невредим".
"Я счастлив, коль моя никчемность -- честь,
И не постыдна умственная хворь,
От коей стражду; речь твоя -- бальзам
Целебный, и награда из наград, --
Я рек. -- О, тень державная, дерзну
Просить о новой милости! Скажи:
Неужто всяк, слагающий стихи, --
Обуза смертным? Ведь поэт -- ей-ей! --
Мудрец, и вестник, и духовный врач.
Я не поэт, я знаю: певчий дрозд
Не ровня сладкогласным соловьям.
Но кто же я? Ты помянула клан --
Какой же?" -- И вздохнула тяжело
Загадочная тень в покровах белых,
Плывущий дым кадильный всколыхнув,
И разом голос вещий стал суров:
"Мечтатели -- не твой ли это клан?
Поэт -- зеркальный образ, антипод
Мечтателя. Поэт -- целитель язв,
Которые мечтатель причинил".
И я невольно выкрикнул с тоской:
"О Феб! О где ты ныне, Аполлон?
О, напряги же свой разящий лук --
Иль ниспошли ползучую чуму:
Да будет всяк тобою истреблен
Бездарный стиходел и виршеплет
Никчемный, коих раздувает спесь!
Я вместе с ними сгинуть был бы рад --
Лишь дай узреть погибель рифмачей!..
О тень мудрейшая, скажи: кому
Восставлен сей алтарь? Кому кадишь?
Кого изображает сей колосс,
Подобный туче? И поведай: кто
Сама ты? Перед кем я речь держу?"
И снова издала тягчайший вздох
Таинственная тень в покровах белых,
Плывущий дым кадильный всколыхнув,
И снова голос вещий стал суров, --
Но, мнилось, в горле жрицы плотный ком
Стоял: "О смертный! Этот храм -- пустой,
Печальный, -- древле пережил войну
Богов. Неизрекомо стар и сей
Кумир; покрыли тысячи борозд
Ему чело за тысячи эпох:
Се -- образ Крона. Я же -- Мнемозина,
И здесь алтарь заброшенный храню".
Я не сумел ответить, мой язык
Бессильно в бессловесности коснел:
Нейдет на ум величественный слог,