28 Ответ от Giperion

  • Giperion
  • Administrator
  • Неактивен

Re: Франсуа Минье - История Французской революции с 1789 по 1814 годы

Глава X

С 9 термидора по 1 прериаля III года (20 мая 1795 г.); эпоха возвышения и поражения демократической партии

Конвент после падения Робеспьера. — Партия комитетов; партия термидора; их состав и их цель. — Упадок партии комитетов. — Обвинение Лебона и Каррье. — Состояние Парижа: якобинцы и предместья объявляют себя сторонниками прежних комитетов; золотая молодежь и городские секции стоят за партию термидора. — Обвинение Бийо-Варенна, Колло д'Эрбуа, Барера и Вадье — Движение, происшедшее в жерминале. — Высылка обвиненных и некоторых монтаньяров, державших их сторону. — Восстание 1 прериаля. — Поражение демократической партии; обезоружение предместий, низший класс исключен из участия в управлении, лишен Конституции 1793 г. и теряет свою материальную силу.


9 термидора было первым днем революции, когда пали те, кто вел активную борьбу и наступление. Уже это одно указывает на то, что восходящее революционное движение достигло своего предела. С этого дня должно было начаться движение в обратную сторону. Всеобщее восстание всех партий против одного человека должно было уничтожить гнет, давивший на них. Комитеты в лице Робеспьера потерпели поражение от самих себя, и децемвирное правительство потеряло тот престиж террора, который составлял его единственную силу. Комитеты освободили Конвент, а он, в свою очередь, мало-помалу освободил республику. Комитеты при этом полагали, что действуют исключительно ради поддержания революционного правления, а большинство их союзников имели целью покончить с диктатурой и восстановить независимость Конвента и законный порядок. Уже назавтра после 9 термидора победители стали раскалываться на две противоположные партии — партию комитетов и партию монтаньяров, которую отныне стали называть термидорианской партией.

Партия комитетов была лишена половины своих сил; она потеряла не только предводителя, но также и Коммуну, семьдесят два принимавших участие в мятеже члена которой были отправлены на эшафот и которая после своего двойного поражения, при Эбере и Робеспьере, более не смела сорганизоваться и далее не имела сколько-нибудь значительного влияния Однако в руках этой партии, в лице комитетов, продолжало быть сосредоточено управление делами. Все ее члены были приверженцами революционной системы: одни, как Бийо-Варенн, Колло д'Эрбуа, Барер, Вадье и Амар, видели единственно в ней свое собственное спасение, другие, как Карно, Камбон, два Приёра (депутаты Марны и Кот д'Ора) и еще некоторые, боялись контрреволюции и наказания для своих сотоварищей. В Конвенте партия считала на своей стороне всех, когда-либо посылавшихся комитетами с поручениями комиссаров, многих проявивших себя 9 термидора монтаньярами и остатки бывшей партии Робеспьера. Вне Конвента к ней примыкали якобинцы; она находила, кроме того, поддержку в низшем классе и в предместьях.

Партия термидора была составлена из большей части членов Конвента. К ней принадлежали: весь Центр Конвента, все, что еще осталось от Правой, и монтаньяры, отказавшиеся от прежних своих крайностей. Союз умеренных, Буасси д'Англа, Сьейес, Камбасарес, Шенье, Тибодо с дантонистами — Тальеном, Фрероном, Лежандром, Баррасом, Бурдоном (от Уазы), Ровером, Бентаболем, Дюмоном и обоими Мерленами, дал Конвенту несколько иной характер. Партия термидора после 9 термидора начала с того, что утвердила свое господство в Конвенте; затем она проникла в правительство, вытеснив из него прежних членов. Поддержанная общественным мнением, Конвентом и Комитетами, партия шла с этих пор открыто к намеченной цели; она подвергла преследованию главнейших из децемвиров и некоторых из их агентов. Но так как у них в Париже было немало приверженцев, то она искала поддержки у молодежи против якобинцев, а у секций — против предместий. Рядом с этим для еще большего увеличения числа своих членов партия провела в Конвент всех тех депутатов, которые были изгнаны из него Комитетом общественного спасения, т. е. сначала 73-х, протестовавших против 31 мая, а потом и тех из жирондистов, что оставались еще в живых в изгнании. Заволновались якобинцы, партия настояла на закрытии их клуба; попробовали произвести восстания предместья — их разоружили. Наконец, ниспровергнув революционное правительство, партия задумала создать другое и при помощи Конституции III года установить общественный уклад либеральный, вполне выполнимый на деле, правильный и постоянный, взамен того выходившего из ряду вон и переходного состояния, в котором Конвент находился с самого начала своей деятельности. Все это, однако, можно было совершить только постепенно.

Одержав совместно победу над общим врагом, обе партии не замедлили помериться силами между собой. В особенности сильное отвращение во всех возбуждал Революционный трибунал; 11 термидора действия его были приостановлены Конвентом, но в том же заседании по настоянию Бийо-Варенна возобновлены снова. Он подействовал на Конвент указанием на то, что нет других виновных, кроме сообщников Робеспьера, и что судей и присяжных следует удерживать в их должностях, так как большинство из них люди выдающейся нравственности. Проект декрета был составлен Барером на таких основаниях: триумвиры ничего не сделали для революционного правительства, — напротив того, они зачастую даже противились его мерам, ибо их единственная забота была наполнить правительство своими креатурами и вызвать его на действия лично для них полезные; в силу этих соображений Барер настаивал на усилении революционного правительства и требовал сохранения закона против подозреваемых, Революционного трибунала и даже именно прежнего его состава, не исключая и Фукье-Тенвилля. Произнесение Барером этого имени вызвало в Конвенте всеобщий ропот. Фрерон, выражая накопившееся негодование большинства, воскликнул: „Я требую, чтобы очистили, наконец, землю от этого чудовища. Пусть Фукье убирается в преисподнюю протрезвиться от опьянения пролитой им кровью“. Словам Фрерона аплодировал весь зал, и тотчас же был декретирован указ о предании Фукье суду. Барер не счел себя, однако, побежденным; он продолжал разговаривать с Конвентом тем повелительным тоном, которым всегда говорил Комитет и который всегда так сильно импонировал ему; с его стороны тут действовал расчет и привычка; всегда легко продолжать то, что уже имело успех.

Однако Бареру не приличествовал подобного рода повелительный и непреклонный тон, ибо он за свою политическую карьеру не раз менял свои убеждения, был по происхождению дворянином и до 10 августа принадлежал к партии роялистов-фельянов. „На каком основании, — сказал Мерлен, депутат Тионвиля, — этот бывший президент фельянов присваивает себе право предписывать нам законы?“ Зал разразился аплодисментами. Барер смешался, сошел с ораторской кафедры, и этот первый его неуспех послужил началом падения влияния комитетов в Конвенте. Революционный трибунал продолжал свое существование, но уже с другими членами и другой организацией. Закон 22 прериаля был уничтожен; в судопроизводство этого органа было теперь введено столько медлительности, покровительственных форм и умеренности, сколько прежде было в нем поспешности и бесчеловечности. Страшный прежде, трибунал перестал служить орудием против подозреваемых; этих последних еще некоторое время продержали в тюрьмах, но сильно смягчили тюремный режим и, наконец, всех их понемногу выпустили на свободу, следуя тому самому методу, который проповедовал Камиль Демулен, предлагая учредить свой Комитет милосердия.

13 термидора Конвент занялся созданием правительства. В Комитете общественного спасения была нехватка в большом количестве членов. Эро де Сешель почему-то вовсе не был никем заменен; Жанбон Сент-Андре и Приёр, депутат Марны, были посланы Конвентом с особой миссией; Робеспьер, Кутон и Сен-Жюст только что погибли. На место всех этих членов были назначены: Тальен, Бреар, Эшассерьо, Трейяр, Тюрио и Лалуа, которые, вступив в состав Комитета, тотчас же ослабили влияние его прежних членов. Рядом с этими оба Комитета были реорганизованы; их поставили в более зависимое положение от Конвента и в более независимое друг от друга. Комитету общественного спасения было поручено ведение военных действий и дипломатических дел, а Комитет общественной безопасности стал во главе высшей полиции. Далее, желая не только ограничить революционную власть, но также успокоить ту всеобщую горячку, которая экзальтировала эту власть, и понемногу отстранить от участия в делах правления толпу, Конвент отменил ежедневные собрания по городским секциям и сохранил их всего раз в декаду, причем неимущим гражданам за участие их в заседаниях секции перестали выдавать ту плату в 40 су в день, что платили раньше.

После того, как эти первые меры были решены и 11 фрюктидора, т. е. месяц спустя после падения Робеспьера, выполнены на деле, версальский депутат Лекуантр выступил с обвинениями против Бийо, Колло и Барера, членов Комитета общественного спасения, и Вадье, Амара и Вуллана из Комитета общественной безопасности. Как раз накануне Тальен выступил в Конвенте против режима террора; его речь произвела известное благоприятное влияние, и, выбирая время для своего нападения, произведенным ею расположением умов воспользовался Лекуантр. Лекуантр представил против перечисленных нами членов комитетов 23 обвинительных пункта. Он им поставил в вину все те меры жестокости и тирании, в которых они обвиняли Робеспьера, и назвал их прямыми продолжателями этого последнего. Обвинение это внесло в Собрание беспокойство и подняло на ноги всех, кто поддерживал почему-либо Комитеты или кто не желал видеть в республике несогласий. „Если бы преступления, в которых нас обвиняет Лекуантр, были доказаны, — сказал Бийо-Варенн, — если бы они оказались настолько соответствующими действительности, насколько они воображаемы и нелепы, то тогда без всякого колебания всем нам надо было бы отрубить головы. Но я требую, чтобы Лекуантр документами и свидетельствами, заслуживающими доверия, доказал хоть один из фактов, в которых он нас обвиняет“. Бийо опроверг один за другим все пункты обвинения, предъявленного к ним Лекуантром; он бросил в лицо врагам упрек в том, что они подкупны, что они интриганы и желают принести его в жертву в память Дантона, этого гнусного заговорщика, надежду всех отцеубийственных партий. „Что надо, — продолжал он, — этим людям, называющим нас продолжателями Робеспьера? Знаете ли вы, граждане, чего они желают? Они желают умертвить свободу на могиле тирана“. Обвинения Лекуантра оказались преждевременными; Конвент почти единогласно признал их клеветническими. Обвиненные и их друзья шумно предавались несдержанному негодованию; будучи атакованы в первый раз, они еще сумели проявить остатки своего прежнего всемогущества; обвинителю почти не дали говорить, и никто его не поддержал; Бийо-Варенну и его приверженцам на этот раз победа далась совсем легко.

Через несколько дней после только что описанного заседания настало время частичного, на одну треть, обновления состава комитетов. Жребий указал, что выходить должны были из Комитета общественного спасения Барер, Карно и Робер Ленде, а из Комитета общественной безопасности — Вадье, Вуллан и Моисей Бай. Вместо них в Комитеты были введены члены партии термидора, и Колло д'Эрбуа и Бийо-Варенн, чувствуя себя теперь слишком слабыми и лишенными в других членах комитетов поддержки, подали в отставку. Еще одно обстоятельство в сильной степени способствовало падению их партии, восстановив против нее общественное мнение с небывалой силой: были преданы гласности преступления проконсулов Комитета Жозефа Лебона и Каррье. Оба они были посланы Комитетом, один в Аррас и Камбре, к границе, открытой для нападения врагов, а другой в Нант, последний пункт, около которого сосредоточилась Вандейская война. Свою миссию они исполнили так, что выделились между всеми комиссарами, вообще не отличавшимися умеренностью; оба они проявили неимоверную жестокость характера и удивительную причудливость в тирании — оба свойства, впрочем, всегда присущие людям, облеченным слишком большой властью. Лебон, не старый и слабохарактерный, был кроток от природы. Во время исполнения первого поручения он был человечен; за это он получил от Комитета нагоняй и был вторично послан в Аррас с наказом показать себя более революционным. Чтобы не отстать от неумолимой политики комитетов, он предался неслыханным излишествам: к казням он примешал разврат; он повсюду возил с собой гильотину, которую называл святой, и вел компанию исключительно с палачом, сажая его с собой за один стол. Каррье, имея в своем распоряжении еще большее количество жертв, чем Лебон, превзошел его в жестокости; он был желчен, фанатичен и по своей натуре любил кровь. Он воспользовался первым представившимся ему случаем, чтобы выполнить такие вещи, которые не могли появиться даже в воображении Марата. Посланный на окраину страны восстаний, он приговаривал к смерти все враждебное население — священников, женщин, детей, стариков, молодых девушек. Ему не хватало эшафотов, и он заменил Революционный трибунал шайкой убийц, названных им отрядом Марата, а гильотину — лодками с открывающимся дном, при помощи которых он массами топил свои жертвы в Луаре. После 9 термидора против всех этих злодеяний раздались крики ужаса и призыв к мести. Первым подвергся нападению Лебон, ибо он был более близким агентом Робеспьера; за ним настала очередь и Каррье, зависевшего от Комитета общественного спасения, чудовищную жестокость которого не одобрял даже и Робеспьер.

В парижских тюрьмах оказалось 94 жителя Нанта, все искренно преданные революции и с мужеством защищавшие родной город во время нападения на него вандейцев. Каррье переслал их в Париж как федералистов. До 9 термидора их не посмели предать суду Революционного трибунала; теперь их предали суду, чтобы разоблачить действия Каррье. Процесс их, продолжавшийся более месяца, был обставлен особой торжественностью, принесшей несомненную пользу; общественное мнение имело и время, и случай высказаться с полной ясностью, и после оправдания подсудимых со всех сторон раздались требования суда над революционным комитетом Нанта и проконсулом Каррье. Лежандр возобновил обвинения Лекуантра против Бийо, Барера, Колло и Вадье; их великодушно защищали прежние товарищи — Карно, Приёр и Камбон, потребовавшие, чтобы им позволили разделить их участь. Обвинение Лежандра снова успеха не имело, и суду были преданы исключительно члены Нантского революционного трибунала; можно было, однако, заметить, что термидорская партия мало-помалу одерживает все бо́льшие успехи. На этот раз членам Комитета пришлось защищаться и оправдываться; Конвент устранил донос Лежандра прямым переходом к очередным делам, но вовсе не признал на этот раз обвинений против Комитета клеветническими, как это было сделано для обвинений Лекуантра.

Революционные демократы между тем все еще были достаточно сильны в Париже; правда, из-под их власти ускользнули Коммуна, Революционный трибунал, Конвент и Комитеты, но у них оставались еще якобинцы и предместья. Клуб якобинцев служил местом сосредоточения их партии, в особенности когда речь шла о самозащите. Каррье усердно посещал Клуб якобинцев и искал у него помощи; посещали клуб также и Бийо-Варенн и Колло д'Эрбуа; им, однако, менее грозили враги, и потому они были сдержаннее Каррье. Сотоварищи ставили им даже в упрек их молчание. „Лев спит, — отвечал Бийо-Варенн, — но пробуждение его будет ужасно“. После 10 термидора Клуб якобинцев был очищен и от имени возрожденных обществ, ввиду падения Робеспьера и конца тирании, принес Конвенту поздравления. Теперь, когда преследованию подверглись его вожди и когда масса якобинцев была арестована по департаментам, клуб от имени всех соединившихся обществ испустил крик отчаяния, который должен был разнестись по всем уголкам республики, крик горести угнетаемых патриотов, бросаемых в те тюрьмы, из которых выпускают аристократов.

Конвент не только не внял голосу якобинцев, но с целью положить конец их влиянию запретил им всякого рода коллективные петиции, а также филиации и образования сетей клубов с одним управляющим центром. Этим постановлением было положено начало полной дезорганизации знаменитой клубной федерации. Якобинцы, получив отпор от Конвента, стали действовать в Париже, где они еще удерживали за собой господство, подбивая народ к восстанию. Тогда и термидорская партия, в свою очередь, обратилась к народу, призывая на помощь секции. Одновременно с этим Фрерон через посредство своей газеты „Народный оратор“ призвал молодежь к оружию и сам стал во главе ее. Эта новая незаконная милиция получила название золотой молодежи Фрерона. Все составлявшие ее члены принадлежали к богатому и среднему классу; формой им служил особый костюм, получивший название костюма жертв. Вместо карманьолы якобинцев они носили сильно открытый фрак и низко вырезанные башмаки; волосы подбирали сзади в косички, а сбоку давали им висеть длинными прядями; вооружением им служили коротенькие палки с набалдашниками, налитыми свинцом. Часть этих молодых людей была по своим убеждениям роялистской, другая только следовала контрреволюционному увлечению минуты; секции шли отчасти за одной частью этой молодежи, отчасти за другой. Партия контрреволюционная действовала без определенных целей и, не преследуя никаких честолюбивых замыслов, принимала всегда сторону сильнейших и поддерживала их, раз их победа возвещала восстановление порядка, в котором все так сильно нуждались; партия роялистская действовала против Комитета вместе с партией термидора, совершенно подобно тому, как партия термидора в свое время шла рука об руку с прежними комитетами против Робеспьера; она выжидала благоприятного момента, чтобы начать действовать за свой собственный счет, и момент этот наступил после окончательного падения революционной партии. В том положении, в котором находились обе партии, обуреваемые и опасениями, и злобой, они преследовали друг друга до крайности и бросались друг на друга на улицах с криками „Да здравствует Конвент!“ или „Да здравствует Гора!“ „Золотая молодежь“ брала верх в Пале-Рояле, где ее поддерживали торговцы; якобинцы же имели успех в Тюильрийском саду, примыкавшем к их клубу.

Ссоры между двумя партиями становились с каждым днем все более жестокими, и Париж превратился в поле битвы, где успех той или другой партии зависел от силы оружия. Подобному состоянию беспорядка и военных действий следовало положить конец; партии были слишком обуяны страстями и злобой и не могли и думать о каком-либо соглашении; выход был исключительно в победе одной из них. Термидорцы имели больший успех, и победа клонилась на их сторону. На другой день после заседания народного общества, на котором Бийо произнес свои слова о пробуждении льва, в Париже произошло сильное волнение. Народ хотел взять приступом Клуб якобинцев. По улицам раздавались крики: „Обширный заговор якобинцев! Якобинцы вне закона!..“ Одновременно с этими тревожными событиями шел суд над Нантским революционным комитетом. Комитет оправдывался, указывая на то, что он исполнял только кровавые приказания Каррье. Это побудило Конвент назначить расследование поведения Каррье. Каррье была дана возможность оправдаться раньше, чем был отдан приказ об его аресте. Он оправдывал свои жестокости жестокостями вандейцев и опьяняющим неистовством гражданских войн. „Когда я действовал, — говорил он, — в воздухе, казалось, еще стояли звуки гражданских песнопений тех двадцати тысяч мучеников, которые посреди пыток повторяли: „Да здравствует республика!“ Чувство человечности совершенно притуплялось среди ужасных событий и, конечно, не могло возвысить своего голоса. Как поступили бы на моем месте те, кто теперь ополчается на меня? Я спас в Нанте республику; я все время жил исключительно для моего отечества и я сумею и умереть за него…“ Из пятисот принимавших участие в голосовании депутатов 498 вотировали за обвинение Каррье, а двое подали свои голоса за то же, но условно.

Якобинцы, видя, что их враги, начав с низших агентов, теперь добираются до самих представителей народа, сочли себя окончательно погибшими. Они сделали попытку поднять чернь не столько ради спасения Каррье, сколько ради того, чтобы поддержать все более и более угрожаемую всю свою партию. Они получили, однако, отпор от золотой молодежи и от секционеров, явившихся в их заседания с целью уничтожить Клуб якобинцев. Произошла довольно упорная схватка. Осаждающие камнями побили окна, выбили двери и после некоторого сопротивления со стороны якобинцев разогнали их клуб. Члены клуба принесли жалобу на насилие Конвенту. Конвент поручил Ребелю составить по этому поводу доклад. Доклад был неблагоприятен для якобинцев. „Где была создана тирания, — сказал он, — как не у якобинцев? Где она нашла себе помощников и поборников? — У якобинцев. Кто покрыл всю Францию трауром, вселил отчаяние в семейства, покрыл землю республики Бастилиями, сделал революционное правительство всем ненавистным, кто создал такие условия жизни, что никакой невольник не променял бы своих оков на свободную жизнь во Франции? Кто же, как не якобинцы? Кто сожалеет о том отвратительном режиме, при котором нам приходилось жить? — Все якобинцы. Если у вас в настоящую минуту не хватит смелости сказать, что вы против них, то у вас нет больше республики, нет ее, потому что она несовместима с якобинцами!..“ Конвент закрыл на время Клуб якобинцев, надеясь очистить и преобразовать его. Сразу закрыть клуб навсегда Конвент не решился. Якобинцы, несмотря на постановление Конвента, с оружием в руках собрались на месте своих заседаний; те самые приверженцы партии термидора, что уже раз осаждали их, снова произвели на них нападение. Они окружили клуб с криками „Да здравствует Конвент!“ и „Долой якобинцев!“ Якобинцы приготовились к защите; с криками „Да здравствует республика!“ они покинули свои места, овладели дверями и сделали вылазку. Сначала им удалось захватить нескольких пленных, но йогом, раздавленные численностью противников, они уступили и удалились. При этом им пришлось пройти через ряды победителей, которые, обезоружив их, затем осыпали оскорблениями, издевательствами и даже побоями. Описанное нами незаконное предприятие сопровождалось всеми теми излишествами, которыми отличается всегда партийная борьба.

На следующий день в клуб явились комиссары Конвента, закрыли его, наложили печати на списки и делопроизводство, и с этого момента якобинское общество перестало существовать. Эта народная корпорация наложила пятно на всю революцию, но в то же время именно благодаря ей было сделано столько, когда ради отражения нашествия всей Европы власть была передана в руки народа, и именно она дала республике энергию, необходимую для ее защиты; она сыграла свою роль и теперь могла только мешать установлению нового порядка вещей.

Положение дел совершенно изменилось. Существовала насущная необходимость заменить диктатуру свободой. Революция была спасена, надо было возвращением к основанному на законах режиму освятить ее принципы и достигнутые результаты. Такая чрезмерная и чрезвычайная власть, как конфедерация клубов, должна была найти свой конец в падении партии, ее поддерживавшей, а эта партия должна была окончить свое существование вместе с теми обстоятельствами, которые вызвали ее к жизни.

29 Ответ от Giperion

  • Giperion
  • Administrator
  • Неактивен

Re: Франсуа Минье - История Французской революции с 1789 по 1814 годы

Каррье был судим Революционным трибуналом без перерывов и вместе с большинством своих сообщников был осужден. Еще до окончания суда над ним в Конвент были возвращены 73 депутата, исключенные из него за протест против 31 мая. Депутат от Дуэ, Мерлен, потребовал их возвращения от имени Комитета общественного спасения. Его доклад был встречен аплодисментами, и все 73 изгнанных депутата вскоре заняли свои места в Конвенте. Эти депутаты, в свою очередь, потребовали возвращения всех депутатов, объявленных вне закона, но в этом требовании они встретили серьезную оппозицию. Члены партии термидора и новых комитетов побоялись, как бы в этом прощении не было усмотрено осуждение вообще революции. Они боялись, сверх того, ввести новую партию в Конвент, и без того недостаточно единодушный; они видели в этих объявленных вне закона депутатах неумолимых врагов, которые могли бы произвести в отношении партии термидора такую же реакцию, какая была произведена ими самими против прежних комитетов. Предложение 73-х было поэтому с жаром отвергнуто, а Мерлен даже сказал по этому поводу: „Неужели вы желаете открыть двери Тампля?“ В Тампле содержался молодой сын Людовика XVI, а жирондисты ввиду последствий 31 мая смешивались в одно с роялистами. К тому же 31 мая все еще фигурировало рядом с 10 августа и 15 июля в ряду славных революционных дней. Движению назад оставалось сделать еще несколько шагов, чтобы возвратиться к этому времени. Республиканская контрреволюция смогла вернуться от 9 термидора 1795 г. к 3 октября 1793 г., т. е. ко дню ареста 73-х, но не к 2 июня 1793 г., дню ареста 22-х. После низвержения Робеспьера и комитетов ей надо было напасть на Марата и Гору, а для этого необходимо было при той правильности, с которой следовало контрреволюционное течение, еще несколько месяцев.

Партия термидора продолжала пока что уничтожение системы триумвиров. Был отменен декрет об изгнании священников и знати, — декрет, создавший во время террора два класса людей, безусловно осужденных законом за одну принадлежность к этим классам; был уничтожен так называемый максимум, и этим прекращением тирании в торговых делах партия весьма рассчитывала восстановить упавшее доверие. Вообще все усилия были приложены к тому, чтобы заменить деспотический гнет Комитета общественного спасения самой полной и великодушной свободой. Эпоха эта была ознаменована, кроме того, полной свободой и независимостью прессы, восстановлением христианского культа и отказом от имуществ, конфискованных у федералистов во время владычества комитетов. Это была полная реакция против революционного правительства; вскоре она коснулась Марата и Горы. После 9 термидора явилось желание противопоставить Робеспьеру какую-либо другую республиканскую знаменитость, и для этого был выбран Марат. Ему была воздана честь быть похороненным в Пантеоне, честь, присужденная еще при Робеспьере, но все время со дня на день откладывавшаяся. Как только это было исполнено, начались гонения на память этого чудовищного демагога. Бюсты его находились в Конвенте, в театрах, на площадях, в залах для общественных собраний. Золотая молодежь разбила бюст, находившийся в театре Фейдо. Это происшествие вызвало нападки Горы, но Конвент декретировал, что никакой гражданин не может быть почтен погребением в Пантеоне, и бюст его не может быть поставлен в зале Конвента ранее истечения десяти лет с его смерти. Бюст Марата был убран из зала Конвента; это вызвало большое брожение в предместьях, и потому секции, обычная опора Конвента, явились на помощь и продефилировали через зал заседаний. Против Дома Инвалидов помещался памятник, изображавший гору, на вершине которой стояла колоссальная статуя Геркулеса, попирающего гидру. Секция хлебного рынка потребовала уничтожения этой статуи. Левая Конвента попробовала протестовать против этого. „Этот гигант, — сказал один из членов ее, — представляет собой изображение силы народа“. — „Я вижу только гору, — отвечал ему другой, — а Гора ведь — это всегдашний протест против равенства“. Слова эти были покрыты аплодисментами; они так подействовали на Конвент, что он решил исполнить просьбу и уничтожить памятник победы и владычества одной из партий.

Только после этих событий совершилось возвращение изгнанных конституционалистов; незадолго перед тем был отменен декрет, ставивший их вне закона. Инар и Луве письменно просили Конвент восстановить их в их правах; просьбу их колебались исполнить, постоянно указывая на последствия 31 мая и мятеж в департаментах. „Я оскорбил бы Национальный конвент, — сказал Шенье, выступивший на их защиту, — если бы восстановил перед глазами его членов призрак федерализма, служивший главным обвинительным пунктом против ваших коллег. Говорят: они бежали, они спрятались. Так вот в чем их вина! Но насколько бы послужило к благу республики, если бы многие совершили такое преступление! Надо жалеть, что не нашлось достаточно глубоких пещер, чтобы сохранить на пользу отечества глубокомыслие Кондорсе и красноречие Верньо. Зачем 10 термидора гостеприимная земля не возвратила эту группу энергических людей и добродетельных республиканских патриотов? Бояться планов мести со стороны этих людей, раздраженных несчастьем! Да ведь в тех несчастьях, что им пришлось перенести, они научились только оплакивать людские заблуждения! Ни Кондорсе, ни Рабо Сент-Этьен, ни Верньо, ни Камиль Демулен не нуждаются в кровавых жертвоприношениях; не гекатомбами можно успокоить их тени!“ Левая отвергла предложение Шенье. „Приняв предложение, — сказал Бьентаболь, — мы разбудим все дремлющие страсти. Если мы осудим 31 мая, то мы вынесем обвинение 80 000 человек, в нем принимавшим участие“. — „Постараемся уберечься, — возразил ему Сьейес, — от смешения дела тирании с делом принципов. Когда в роковые дни 31 мая и 2 июня люди, найдя себе поддержку в подчиненной, но соперничавшей с нами власти, пришли к тому, что совершили величайшее из преступлений, то это было уже не делом патриотизма, а посягательством тирании; с этой эпохи Конвент все время оставался угнетенным, большинство было придавлено, а меньшинство предписывало свои законы. Настоящая сессия Конвента подразделяется на следующие три совершенно друг от друга отличные эпохи; до 31 мая угнетение Конвента народом; до 9 термидора угнетение народа Конвентом, тиранизированным в свою очередь; наконец, начиная с 9 термидора, наступает царство справедливости, ибо Конвент вступил во все свои права“. Сьейес требовал возвращения всех членов Конвента как залог восстановленного согласия в Собрании и спасения республики. Мерлен внес предложение от имени Комитета общественного спасения призвать этих изгнанных членов тотчас же. Предложение это было принято, и на свои прежние места возвратились Инар, Луве, Ланжюине, Кервелеган, Анри ла Ривьер, Ларевельер-Лепо, Лесаж, словом, все, кто из 22-х, подвергшихся опале, пережил 18-месячное изгнание; вот все, что осталось к этому времени от блестящей и несчастной Жиронды. Возвращенные депутаты примкнули в Конвенте к умеренной фракции, которая мало-помалу тут образовывалась из остатков различных партий. Вместе соединялись прежние враги, забывая свою вражду и свое соперничество в погоне за властью, так как теперь у них были одни намерения и одни интересы. Это было началом примирения между всеми теми, кто, в противоположность роялистам, желал республики, а в противоположность ярым революционерам — удобоприменяемой и основанной на законах конституции. Теперь были отменены все меры, когда-либо принимавшиеся против федералистов, и жирондисты стали во главе республиканской контрреволюции.

Между тем Конвент, увлеченный реакционерами, впал в своем стремлении к правосудию и желании все исправить и за все наказать в излишество. Было бы самым благоразумным, хотя и трудным, по уничтожении режима децемвиров провозгласить полное забвение всего прошлого и закрыть пучину революции, бросив в нее несколько искупительных жертв. Только полная безопасность вызывает успокоение, а единственно при успокоении возможна свобода. Следуя снова прежним путем, неизбежно под влиянием отвращения к совершенным преступлениям должны были проявиться страсти и злоба за испытанные страдания, такой образ действий только перемещал в другую сторону насилие. До сих пор буржуазию приносили в жертву толпе и купцов покупателям; теперь началось как раз обратное. Ажиотаж заступил место максимума, доносчики из среднего класса — доносчиков из классов низших. Все, кто принимал какое-либо участие в диктаторском правлении, подверглись преследованию с самым крайним ожесточением. Секции, служившие оплотом буржуазии, потребовали разоружения и наказания членов их революционных комитетов, составленных из санкюлотов. Против террористов, к которым с каждым днем причисляли все больше и больше людей, поднялся всеобщий крик мести. Департаменты слали доносы на всех бывших проконсулов, и этим вносилось отчаяние в партию, достаточно еще многочисленную, но уже лишенную власти и потому не опасную, ибо партии грозили нескончаемые и не знающие предела притеснения.

Боязнь изгнания и много других причин подготовили партию эту к восстанию. Во всей Франции был голод. Потребление продуктов труда, а следовательно, и применение его сильно во время революционной эпохи упали, ибо богатые классы находились в заточении, а классы бедные — в опеке; отмена максимума вызвала жестокий кризис, и им воспользовались купцы и фермеры, вознаграждая себя за ранее поневоле понесенные убытки высокими ценами на вырабатываемые и продаваемые ими продукты. К довершению затруднений ассигнации потеряли всякий кредит, и цена на них падала с каждым днем; выпущено же их было более чем на 8 миллиардов. Ассигнации спустились до цены в 15 раз низшей, чем их нормальная стоимость; привела к этому неверность их обеспечения (национальные имущества были сильно обеспечены революционными конфискациями), недостаток доверия буржуазии, купцов да и вообще всех граждан и слишком большая продолжительность революционного правления, на которое среднее сословие смотрело как на нечто переходное. Ассигнации принимались в платежи с большими затруднениями, а звонкую монету еще имевшие ее, по мере того, как на нее становился больший спрос и как бумажные деньги падали в своем курсе, выпускали все труднее и труднее. Народу не хватало съестных припасов, и он, имея даже ассигнации, не был в состоянии их себе приобрести; это не могло не повергнуть его в отчаяние; в своем положении он винил купцов, фермеров и вообще собственников и не мог без сожаления вспомнить, что при владычестве Комитета общественного спасения у него было в изобилии хлеба и он обладал в полной мере властью. Для снабжения провизией Парижа Конвент назначил особый Продовольственный комитет; комитету этому удалось, однако, да и то с большим трудом и громадными издержками, ввозить ежедневно всего по 15 000 мешков муки, едва достаточных для прокормления такого большого города. Народу приходилось простаивать целыми толпами иногда по 12 часов кряду перед дверями булочных в ожидании того фунта скверного качества хлеба, который полагался каждому обывателю, и он не мог не роптать и не жаловаться. Народная молва прозвала председателя комитета продовольствия Буасси д'Англа — Буасси-Фаминь, т. е. Буасси-Голод. Таково было состояние доведенной до отчаяния и фанатической толпы в то время, как шел суд над ее прежними вождями.

Через короткое время после возвращения в Конвент жирондистов, а именно 12 вентоза, Конвент декретировал арест Бийо-Варенна, Колло д'Эрбуа, Барера и Вадье. Суд над ними Конвента должен был начаться 3 жерминаля. 1-го числа того же месяца (20 марта 1795 г.), бывшего праздничным днем декады и днем секционных собраний, сторонники только что названных депутатов намеревались организовать восстание для воспрепятствования суда над ними; на их стороне были внешние секции предместий Сент-Антуан и Сент-Марсо. Отсюда заговорщики, отчасти как просители, отчасти как бунтовщики, отправились в Конвент, чтобы потребовать от него хлеба, Конституции 1793 г. и освобождения арестованных патриотов. Навстречу им попались несколько молодых людей; их бросили в бассейны Тюильрийского сада. Быстро, однако, разнеслась весть о том, что Конвенту угрожает опасность и что якобинцы желают освободить своих вождей; тотчас же явилась золотая молодежь в сопровождении 5000 граждан из внутренних секций с целью разогнать восставшие предместья и охранять Конвент. Конвент, в свою очередь, узнав об угрожающей ему опасности, восстановил по предложению Сьейеса действие прежнего охранительного закона под именем закона высшей полиции.

Восстание в пользу обвиненных не удалось, и 3 жерминаля они предстали перед Конвентом, преобразованным в судилище. Отсутствовал один Вадье. Образ действия и все поступки обвиняемых были разобраны с особой торжественностью: их обвиняли в тиранизировании народа и в угнетении Конвента. В доказательствах вины не было недостатка, но все же обвиняемые защищались с большим искусством. Обвинение в угнетении Конвента они перенесли на Робеспьера, угнетавшего будто бы и их самих; оправдание в принятых Комитетом и одобренных Конвентом мерах они видели во влиянии общего возбуждения того времени, в необходимости защищать республику и заботиться об общественном спасении. Их бывшие товарищи дали показания в их пользу и выразили желание разделить с ними одну участь. Остатки Горы также сильно поддерживали обвиняемых. Девять дней продолжался уже процесс, и каждое заседание Конвента было посвящено выслушиванию обвинений против них и их оправданий. Секции предместий все время находились в сильном возбуждении. С 1 жерминаля там не прекращались сходки; они особенно усилились к двенадцатому, и в этот день произошло новое восстание с целью приостановить ход процесса, который не удалось предотвратить при помощи неудавшегося первого восстания. Бунтовщики, на этот раз более многочисленные и более смелые, оттеснили стражу Конвента и ворвались в зал заседаний, неся на своих шляпах сделанные мелом надписи: хлеба, Конституцию 1793 г., освобождение патриотов. Большинство депутатов, составлявших остатки Горы, высказалось в пользу восставших; остальные, смущенные, посреди шума и беспорядка, внесенного вторжением толпы, ожидали, чтобы внутренние секции явились на освобождение Конвента. Никаких прений не происходило. Набатный колокол, отнятый у Парижской коммуны после ее поражения и повешенный на одной из башен Тюильри, где заседал Конвент, звонил тревогу; Комитет разослал барабанщиков с приказанием бить сбор. В короткое время собрались граждане ближайших секций, с оружием в руках двинулись на помощь Конвенту и во второй раз освободили его от мятежников. Конвент приговорил к ссылке обвиняемых, послуживших предлогом для восстания, и декретировал арест 17 членов Горы, которых вследствие того, что они показали себя расположенными в пользу восставших, он счел возможным рассматривать как их сообщников. Между арестованными находились: Камбон, Рюан, Леонар Бурдон, Тюрио, Шаль, Амар и Лекуантр, после возвращения жирондистов ставший опять монтаньяром. На следующий день и подлежащие ссылке, и вновь арестованные были отвезены в замок Гам.

День 12 жерминаля не принес никакого решения. Предместья были отражены, но не побеждены; для того же, чтобы окончательно погубить какую-либо партию, необходимо нанести ей окончательное поражение и лишить ее остатка сил и уверенности. После стольких вопросов, решенных против демократии, оставался еще один, но наиболее важный — вопрос о конституции. От того, какова она будет, зависело превосходство толпы или буржуазии. Защитники революционного правления стояли за демократическую Конституцию 1793 г., так как она давала им возможность снова забрать в свои руки утерянную власть. Противники их, в свою очередь, старались заменить ее конституцией, которая бы обусловила их владычество, и для этого желали несколько сконцентрировать правительство и отдать правление государством в руки среднего класса. В течение целого месяца противники готовились к борьбе на этом последнем поле битвы. Конституция 1793 г., как санкционированная народом, имела за себя чрезвычайно много: на нее нападать можно было только с величайшей осторожностью. Сначала было дано обещание применить ее безо всяких ограничений; затем была создана комиссия из 11 членов для выработки органических законов, которые бы позволили ее применить на деле; еще позже осмелились сделать некоторые против нее возражения, указывая на то, что она раздробляет власть и признает только Собрание, зависящее от народа даже в том, что касается выработки законов. Наконец, депутация от одной из секций пошла дальше и назвала Конституцию 1793 г. децемвиральной конституцией, продиктованной террором. Все приверженцы этой конституции, одновременно возмущенные и устрашенные, приготовили восстание, при помощи которого думали содействовать ее сохранению. Это было новое 31 мая, не менее ужасное, чем и первое, но оно, не встречая поддержки во всемогущей Коммуне, не будучи управляемо одним вождем и не имея перед собой устрашенного Конвента и покорных секций, не имело прежних результатов.

Мятежники, наученные опытом неудачных восстаний 1 и 12 жерминаля, на этот раз постарались не забыть ничего, что могло бы пополнить их недостаток в организации и неимении определенной цели. 1 прериаля (20 мая) они постановили именем восставшего для приобретения хлеба и восстановления своих прав народа роспуск революционного правления и введение в действие демократической Конституции 1793 г., отрешение от должности членов правительства и их арест, освобождение арестованных патриотов, созыв избирательных собраний на 25 прериаля, а Законодательного собрания, долженствующего заменить Национальный конвент, на 25 мессидора и, наконец, приостановление действия всякой власти, не исходящей прямо от народа. Они решили, далее, образовать новую Коммуну, которая бы служила им управляющим центром, овладеть заставами, телеграфом, сигнальной пушкой, набатным колоколом, барабанами и не прекращать свою деятельность до тех пор, пока всем французам не будут обеспечены средства к существованию, покой, счастье и свобода Они издали прокламации, приглашавшие канониров, жандармов и всех пехотных и конных солдат собраться под знамена народа, и затем двинулись против Конвента.

Конвент в это время как раз обсуждал меры, которыми можно было бы воспрепятствовать восстанию. Он не заметил приготовлений к большому восстанию из-за ежедневно происходивших ввиду раздачи хлеба и общего народного брожения сборищ и не принял никаких мер ни к его предупреждению, ни к его подавлению. Комитеты уведомили Конвент о восстании слишком поздно; Конвент тотчас же объявил свои заседания непрерывными, сделал Париж ответственным за безопасность представителей республики, закрыл все ворота Тюильри, объявил предводителей восставших вне закона, призвал всех граждан секций к оружию и поставил во главе их восемь из своих сочленов, между которыми были Лежандр, Анри ла Ривьер, Корвелеган и другие. Только что вновь выбранные начальники успели выйти из зала Собрания, как извне послышался страшный шум. Одни из ворот были выломаны восставшими, и трибуны наполнились женщинами, кричавшими „Хлеба и Конституцию 93 года!“ Конвент принял их с твердым самообладанием. „Вы своими криками, — сказал им президент Вернье, — нисколько не повлияете на наш образ действия; они не могут ускорить ни на минуту подвоз съестных припасов, а, наоборот, еще больше замедлят его“. Ужасающей силы шум покрыл голос президента и прервал прения. Был отдан приказ очистить трибуны от публики. Тем временем, однако, к внешним воротам пришли из предместий восставшие и, найдя их запертыми, сильно стучали по ним молотками и топорами. Вскоре им удалось выбить ворота, и мятежная толпа ворвалась в самый зал заседаний Конвента.

Зал заседаний превратился тогда в поле битвы. Ветераны и жандармы, которым была вверена охрана зала, призывают к оружию; депутат Оги с саблей в руках становится во главе их, и сначала ему удается отразить нападающих. Некоторых из них даже арестовывают. Однако мятежники, будучи значительно более многочисленными, чем защитники Конвента, через непродолжительное время возвращаются и снова наполняют зал заседаний. В зал вбегает депутат Феро, преследуемый мятежниками, произведшими несколько ружейных выстрелов в самом зале… Между прочим, несколько ружей направляются на Буасси д'Англа, который занял президентское кресло вместо Вернье. Феро бросается к президентской трибуне, чтобы закрыть Буасси своим телом; на него нападают с пиками и саблями, и он падает, тяжело раненый. Инсургенты тащат его в коридор и, принимая за Фрерона, отрубают ему голову и насаживают ее на пику.

Мятежники после этой битвы оказываются овладевшими залом. Большинство депутатов разбегается. В зале остается только несколько членов Горы и Буасси д'Англа, который с покрытой головой, спокойный и нечувствительный ни к оскорблениям, ни к угрозам, не перестает протестовать от имени Конвета против произведенного насилия. Ему подносят окровавленную голову Феро, и он с уважением преклоняется перед ней. Делаются попытки, приставив к груди пики, заставить его пустить на голоса предложения инсургентов, но он всякий раз отвечает на подобные попытки смелым отказом. Члены Горы тем временем овладевают местами около президиума и при рукоплесканиях народа декретируют все параграфы, содержавшиеся в манифесте восстания. Депутат Ромм становится их органом. Бурботта, Дюруа, Дюкенуа и депутата от Марны Приёра они выбирают в особую исполнительную комиссию, а депутата Субрани назначают главнокомандующим над всеми вооруженными силами. Таким образом, они открывают возможность восстановления своего господства. Они издают затем указ о возвращении своих задержанных товарищей, о смещении их врагов, о введении демократической конституции и о восстановлении в своих правах якобинцев. Но при существовавшем положении вещей недостаточно было временно занять зал Собраний, надо было победить секции; только с ними одними могло произойти истинное сражение.

Комиссары, посланные по секциям, быстро их собрали. Через короткий промежуток времени площадь Карусель и главные прилегающие к ней улицы были заняты батальонами ближайших кварталов Бют-де-Мулен, Лепелетье, Пик и Фонтен-Гренель. Все тогда мигом изменилось. Лежандр, Кервелеган и Оги во главе секционеров повели осаду мятежников. Сначала им было оказано некоторое сопротивление, но вскоре им удалось со штыками наперевес проникнуть в зал, где шли совещания заговорщиков, и Лежандр воскликнул: „Именем закона я приказываю удалиться всем вооруженным гражданам“. Мятежники некоторое время колебались, но вид вступающих в зал через все двери батальонов их устрашил, и они очистили зал с поспешностью, граничившей с паническим бегством. Конвент собрался снова в полном составе, выразил благодарность секциям и приступил к прениям. Все меры, декретированные во время перерыва заседания, были аннулированы, а 14 депутатов, к которым затем было присоединено еще 14, были арестованы за организацию восстания и поддержание его в своих речах. Случилось это в полночь, а к пяти часам утра арестованные были уже далеко от Парижа.

Несмотря на такое поражение, предместья не сочли себя окончательно побежденными, и на следующий день они снова двинулись сплошной массой, везя с собой пушки, против Конвента. Пришли, в свою очередь, на защиту Конвента и секции. Обе стороны приготовлялись к битве, пушки предместий были с площади Карусель направлены на здание Конвента; Конвент в это время прислал к инсургентам своих комиссаров. Завязались переговоры; Конвент принял одного из депутатов от предместий; он сначала потребовал того же, что требовали инсургенты накануне, прибавив: „Мы скорее умрем на том месте, которое теперь занимаем, чем откажемся от какого-нибудь из своих требований. Я лично не боюсь ничего; имя мое Сент-Лежье. Да здравствует республика, да здравствует Конвент, если он, как я полагаю, является последователем истинных принципов“. Конвент принял депутата совершенно дружелюбно и побратался с предместьями, ничего, однако, им не обещая положительного. Инсургенты, не имея ни Генерального совета Коммуны для того, чтобы направлять их действия, ни главнокомандующего вроде Анрио, который бы удержал их в сборе, пока при помощи соответственных декретов не будут удовлетворены их требования, не пошли дальше. Они удалились, получив от Конвента обещания заняться организацией продовольствования народа и издать возможно скорее органические законы в Конституции 1793 г. Этот день показал, что для успеха мало еще одной, хотя бы и большой, материальной силы и наличности цели, но что, кроме них, необходимы вожди и какая-нибудь власть, которая бы направляла и поддерживала восстание. В разбираемое время существовала только одна власть, власть Конвента: восторжествовала партия, имевшая его на своей стороне.

Шесть монтаньяров-демократов: Гужон, Бурботт, Ромм, Дюруа, Дюкенуа и Субрани были переданы особому военному суду. Они держались на суде с твердостью и выказывали фанатическую преданность своему делу, будучи в то же время почти все совершенно невинны в каких бы то ни было излишествах. Против них было только прериальское движение; во время борьбы партий и этого одного оказалось довольно, и они были осуждены на смерть. Выслушав приговор, они один за другим поразили себя одним и тем же ножом, передаваемым друг другу с криком „Да здравствует республика!“ Ромм, Гужон и Дюкенуа были счастливее других: им удалось убить себя сразу; трое остальных были выведены на эшафот уже умирающими, но все-таки со спокойными лицами.

Предместья, хотя и были отражены силой 1-го и убеждены доводами 2 прериаля, имели еще средства к восстанию. Окончательное поражение их было вызвано событием гораздо меньшей важности, чем предшествовавшие мятежи. Убийца Феро был открыт, судим и приговорен к смерти; 4-го, в день, назначенный для его казни, толпе мятежников удалось его освободить. Против этого нового посягательства раздался общий крик негодования, и Конвент приказал приступить к обезоруживанию предместий. Предместья были с этой целью окружены всеми центральными секциями. Сначала они приготовились к сопротивлению, но вскоре уступили, выдали некоторых из своих вождей, оружие и артиллерию. Демократическая партия постепенно лишилась своих руководителей, своих клубов, своей власти; у нее оставалась исключительно одна вооруженная сила, делавшая ее все еще грозной, и учреждения, при помощи которых она могла завоевать все потерянное значение. Последняя неудача совершенно удалила от государственного кормила низший класс: были уничтожены революционные комитеты, являвшиеся для него законодательными собраниями; обезоружены канониры, представлявшие сильное войско; наконец, была отменена Конституция 1793 г., составлявшая народный кодекс, и этой мерой окончательно был положен предел верховенству толпы.

Все время от 9 термидора до 1 прериаля с партией монтаньяров поступали точно так же, как с партией жирондистов в эпоху между 2 июня и 9 термидора. За это время было осуждено на смерть или арестовано 76 ее членов. Им пришлось на себе испытать ту участь, которую они уготовляли в свое время стольким другим. Когда господствуют и всем управляют страсти, партии не желают уметь входить друг с другом в соглашение и всегда стремятся к тому, чтобы одержать полную победу над партиями соперничающими. Как раньше жирондисты, так теперь монтаньяры восстали, чтобы снова захватить потерянную власть, и, как и тем, им пришлось погибнуть. Верньо, Бриссо, Гаде были осуждены Революционным трибуналом, а Бурботт, Дюруа, Субрани, Ромм, Гужон и Дюкенуа — военным судом. Как те, так и другие умерли с одинаковым мужеством; это показывает, что с известных точек зрения все партии сходны между собой, что всеми ими руководят одинаковые побуждения или желания, одна и та же необходимость. С этого времени вне Конвента руководство революцией перешло в руки среднего сословия, а в Конвенте стало проявляться такое же единодушие при главенстве жирондистов, какое существовало после 2 июня при главенстве монтаньяров.

30 Ответ от Giperion

  • Giperion
  • Administrator
  • Неактивен

Re: Франсуа Минье - История Французской революции с 1789 по 1814 годы

ГЛАВА XI

С 1 прериаля (20 мая 1795 г.) по 4 брюмера IV года (26 октября), дня прекращения деятельности Конвента

Походы 1793–1794 гг. — Отношение армии к известию о 9 термидора. — Завоевание Голландии, позиции на Рейне. — Базельский мир с Пруссией; мир с Испанией. — Высадка в Кибероне. — Реакция перестает исходить от Конвента и делается чисто роялистской. — Избиение революционеров на юге. — Директориальная Конституция III года. — Фрюктидорские декреты, требующие переизбрания двух третей Конвента. — Ожесточение роялистской партии городских секций. — Восстание ее. — День 13 вандемьера. — Выборы в Совете и Директории. — Конец Конвента, продолжительность его деятельности и ее характер.


Внешние успехи революции особенно помогли падению диктаторского правительства и партии якобинцев. Возрастающие победы республики, которым она помогла твердостью своих мероприятий и фанатизмом, сделали их владычество излишним. Комитет общественного спасения, давя своей сильной и грозной рукой на внутреннюю Францию, одновременно увеличил ее средства, устроил ее армию, выбрал генералов и достиг побед, окончательно обеспечивших торжество революции в Европе. Счастливое положение, достигнутое страной, не требовало больше чрезвычайных усилий, и дело Комитета было закончено; задача и смысл подобной диктатуры — спасение страны и достижение определенной цели, а раз эта цель достигнута, она неизбежно падает. Внутренние события мешали нам до сих пор описать действия войск, двигающей пружиной которых после 31 мая являлся Комитет общественного спасения и те результаты, к которым они привели.

Всеобщее ополчение, произведенное летом 1793 г., составило войско Горы. Вожди этой партии вскоре заменили в командовании им жирондистских генералов генералами монтаньярскими. Новыми командующими стали: Журдан, Пишегрю, Гош, Моро, Вестерман, Дюгомье, Марсо, Жубер, Клебер и другие. Карно, при самом своем вступлении в Комитет общественного спасения, занял пост военного министра и начальника штаба всех республиканских войск. Вместо отдельных корпусов, действовавших в разных местах, он пустил в дело большие массы войска и направил их всех к одной конечной цели. Он начал следовать методу больших войн и применил его в качестве комиссара Конвента с решительным успехом в битве при Ватиньи. Этой важной победой, которой он способствовал лично, соединенные войска генералов Клерфэ и принца Кобургского были отражены и прогнаны за Сембру, а осада с Мобежа снята. В продолжение всей зимы 1793–1794 гг. армии стояли лицом к лицу, ничего не предпринимая.

С началом кампании каждая из них задумала план вторжения. Австрийская армия напала на города, лежащие на Сомме, — Перон, Сен-Кентен, Аррас, — и угрожала Парижу; в это время французская армия вновь замыслила завоевание Бельгии. План Комитета общественного спасения выгодно отличался от неопределенного проекта союзников. Пишегрю, во главе пятидесятитысячной Северной армии, вторгнулся во Фландрию, опираясь сзади на море и Шельду. Вправо от него Моро с двадцатью тысячами человек двинулся на Менен и Куртре. Генерал Суам остался с тридцатью тысячами близ Лилля, чтобы поддержать правое крыло вторгнувшейся армии, а Журдан с Мозельской армией направился через Арлон и Динан для соединения с ней.

Австрийцы, атакованные во Фландрии и боясь обходного движения Журдана, тотчас же покинули свои позиции на Сомме. Клерфэ и герцог Йоркский были разбиты при Куртре и Гугледе армией Пишегрю, а принц Кобургский при Флерюсе — Журданом, только что взявшим Шарлеруа. Оба эти генерала, оказавшись победителями, быстро закончили завоевание Нидерландов. Англо-голландская армия отошла к Антверпену, оттуда к Бреда, а затем к Буа-ле-Дюку, все время испытывая непрерывные поражения. Она перешла через Вааль и удалилась в Голландию. Австрийцы напрасно старались прикрыть Брюссель и Маастрихт; армия Журдана преследовала их по пятам и в конце концов совершенно разбила. Эта же армия, после своего соединения с Северной, получившей наименование армии Самбры и Мааса, не оставила неприятеля за Роэром, как это сделал Дюмурье, но оттеснила его за Рейн. Журдан взял Кельн, Бонн и своим правым крылом вошел в соприкосновение с левым крылом Мозельской армии, подвигавшейся по Люксембургской области и занявшей вместе с Журданом Кобленц. Тогда началось общее концентрационное движение всех французских армий, подвигавшихся к рейнской границе. Во время поражений Вайсембургская линия была прорвана неприятелем. Комитет общественного спасения действовал и здесь, в Рейнской армии, вполне решительно. Комиссары Сен-Жюст и Леба передали командование над армией генералу Гошу, поставили лозунгом победу и террор, и в короткое время генералы герцог Брауншвейгский и Вурмзер были отброшены от Гагенау к Лаутерским линиям и, не будучи в силах там удержаться, перешли через Рейн около Филиппсбурга. Шпейер и Вормс были взяты обратно. Республиканские победоносные войска заняли Бельгию, часть Голландии, расположенную на левом берегу Мааса, и все прирейнские города, кроме Майнца и Мангейма, которые были тесно обложены.

Альпийская армия не сделала больших успехов в эту кампанию. Она пыталась овладеть Пьемонтом, но ей это не удалось. На границах с Испанией война началась в недобрый час; две пиренейские армии — Восточная и Западная, немногочисленные и не привыкшие к войне, были постоянно биты и отошли одна к Перпиньяну, другая — к Байонне. Комитет общественного спасения слишком поздно обратил свое внимание и направил свои усилия на этот пункт, так как он не был слишком опасным для него. Но как только в обе армии была введена принятая Комитетом организация и назначены другие генералы, дела приняли другой оборот. Дюгомье, после ряда успехов, прогнал испанцев с французской территории и через Каталонию ворвался на Пиренейский полуостров. Монсей произвел то же движение через Бастанскую долину и быстро взял Сан-Себастьян и Фонтараби. Союзники повсюду были побеждены и некоторые из них стали раскаиваться в своем опрометчивом вступлении в коалицию.

В это время дошла до армии весть о перевороте 9 термидора. Армия по духу была вполне республиканской и боялась, чтобы падение Робеспьера не увлекло за собой и народное правительство; поэтому она приняла эту весть не с тем горячим чувством удовлетворения, какое она возбудила внутри Франции. Но так как армии были подчинены гражданским властям, то ни в одной из них не произошло восстания. Попытки мятежа в войске происходили только с 14 июля по 31 мая, когда в нем находили убежище все побежденные партии, вожди которых при каждом кризисе имели за собой преимущество политического старшинства и высказывались с горячностью угнетенных. Напротив, при господстве Комитета общественного спасения самые знаменитые генералы не имели никакого политического значения и были подчинены ужасающей дисциплине партий. Даже действуя подчас против таких генералов, Конвенту было нетрудно держать войска в повиновении.

Через некоторое время наступательное движение в Голландию и на Пиренейский полуостров было возобновлено. Нападение на Соединенные провинции произошло в середине зимы и с различных пунктов под начальством Пишегрю, призвавшего всех батавских патриотов к свободе. Партия, враждебная штатгальтеру, увеличила победоносные успехи французской армии, и в одно время со взятием Лейдена в Амстердаме, Гааге и Утрехте вспыхнула революция. Штатгальтер скрылся в Англию, и собрание Генеральных штатов объявило верховную власть народа и учредило Батавскую республику, заключившую тесный союз с Францией, которой она уступила по Парижскому договору 16 мая 1795 г. голландскую Фландрию, Маастрихт и Ванлоо с окрестностями. Движение судов по Рейну, Шельде и Мозелю было сделано свободным для обеих наций. Богатая Голландия сильно помогла своими средствами Франции в деле продолжения войны с союзниками. Эта важная победа лишила Англию большой поддержки и заставила Пруссию, угрожаемую и на Рейне, и со стороны Голландии, заключить с Французской республикой в Базеле мир, к чему она склонялась уже и раньше ввиду своих неудач и положения дел в Польше. Мир с Испанией был также подписан в Базеле 16 июля; Испания решилась на заключение мира, ибо была устрашена успехами французов на ее территории. Фигьер и форт Роз были взяты, и Периньон двигался вперед по Каталонии, в то время как Монсей, овладев Вилла-Реалем, Бильбао и Витториа, направлялся против испанцев, отступавших к границам Старой Кастилии. Мадридский кабинет просил мира. Он признал Французскую Республику, возвратившую ему все завоеванное ею; взамен этого она получила часть Сан-Доминго, которая принадлежала Испании. Обе армии, действовавшие на Пиренеях, присоединились к Альпийской; благодаря этой помощи она вступила в Пьемонт и заняла Италию, где одна только Тоскана заключила мир с республикой 9 февраля 1795 г.

Эти отдельные мирные договоры и поражения союзных войск направили усилия Англии и эмиграции в другую сторону. Наступило время искать поддержки для контрреволюции внутри страны. В 1791 г., когда полное согласие царило во Франции, роялисты надеялись только на иностранные державы; теперь же внутренние разногласия и неудачи Европы не оставляли им других средств, кроме заговоров. Неудачные попытки, как известно, никогда не заставляют побежденные партии отчаиваться, — только победа изнуряет и утомляет, и тот, кто умеет ждать и продолжает питать надежды, рано или поздно вернет свое господство.

События прериаля и падение якобинской партии определили судьбу контрреволюции. В это время реакция, начатая умеренными республиканцами, сделалась совершенно роялистской. Сторонники монархии находились между собой еще в таком же несогласии, как и в промежуток времени от открытия Генеральных штатов до 10 августа. Внутри страны старые конституционалисты, опиравшиеся на городские секции и принадлежавшие к среднему богатому классу населения, понимали монархию иначе, чем монархисты-абсолютисты. Они все время испытывали чувство соперничества и видели разницу в интересах буржуазии и привилегированного класса. Сами монархисты-абсолютисты также расходились между собой во мнениях: партия, боровшаяся внутри государства, неприязненно относилась к партии, вступившей в ряды европейских армий. Кроме распрей между вандейцами и эмигрантами, были еще недоразумения эмигрантов между собой, — смотря по времени их выезда из Франции. Однако, так как всем этим роялистам разных оттенков не приходилось еще ссориться из-за того, кто именно достиг победы, то все они соединились, чтобы напасть сообща на Конвент. Эмигранты и духовенство, несколько месяцев тому назад возвратившиеся в большом количестве во Францию, пошли как будто заодно с секциями в надежде если не победить с помощью среднего класса, то все-таки восстановить свое собственное господство; они имели вождя и определенную цель, чего у секционеров совершенно не было.

Эта своеобразная новая реакция была сдерживаема некоторое время в Париже, где нейтральная и сильная власть Конвента одинаково хотела противодействовать насилиям и захвату власти обеим партиям. Уничтожая господство якобинцев, Конвент в то же время сдерживал мщение роялистов. Тогда-то большая часть золотой молодежи круто переменила свою тактику, и предводители секций стали готовить буржуазию к борьбе с Собранием, а союз журналистов заменил собой партию якобинцев. Лагарп, Рише де Серизи, Понселен, Тронсон дю Кудре, Маршена и другие стали орудиями этой новой партии и образовали литературный клуб. Деятельные отряды этой партии собирались в театре Фейдо, на Итальянском бульваре и в Пале-Рояле и охотились на якобинцев, распевая „Пробуждение народа“. В это время паролем преследования было слово „террорист“, и во имя его каждый „честный человек“ мог со спокойной совестью нападать на революционера. К террористам причислялся все больший класс людей, как бы в угоду страстям новых реакционеров, причесывавших волосы à la victimeu для афиширования своих намерений, выбравших с некоторых пор для себя форму штанов, серый фрак с отворотами и зеленым или черным воротником.

Но эта реакция была гораздо яростнее в департаментах, где никакая власть не могла предупредить резню. Там было только две партии — одна при Горе, господствовавшая, и другая, от Горы страдавшая. Средний между этими партиями класс был попеременно управляем то роялистами, то демократами. Последние, предугадывая, каким ужасным репрессиям они подвергнутся, если подпадут под другую власть, держались сколько могли, но неудача их партий в Париже повлекла за собой их гибель в департаментах. Тогда начались казни, вполне подобные казням, совершенным проконсулами Комитета общественного спасения. В особенности юг стал ареной массовых убийств и сведения личных счетов. Были образованы „Общество Иисуса“ и „Общество Солнца“, проникнутые роялистским духом: они занимались ужасающими репрессиями. В Лионе и в Марселе в тюрьмах были перерезаны все приверженцы предшествовавшего режима. Почти весь юг имел свое 2 сентября. В Лионе, после первых убийств революционеров, члены общества охотились за теми, кто не был еще взят в тюрьму, и при встрече с одним из них, безо всяких других форм, только сказав: „Вот идет матавон“ (так они их называли), они убивали его и тело бросали в Рону. В Тарасконе матавонов сбрасывали сверху башни, находившейся на вершине утеса на берегу Роны. Во время всех этих ужасов террора в противоположном направлении и этого общего поражения революционной партии Англия и эмигранты задумали смелое киберонскос предприятие.

Вандейцы были истощены часто повторявшимися неудачами, но они не были покорены совершенно. Однако их потери и распри между их главными вождями, Шареттом и Стофле, достаточно ослабили их; Шаретт согласился даже вступить в сношение с республикой, и между ним и Конвентом было заключено в Жюне нечто вроде перемирия. Маркиз де Пюизе, человек предприимчивый и легкомысленный и больше способный к интригам, чем к глубоким партийным соображениям, имел намерение заменить почти погаснувший мятеж в Вандее возмущением в Бретани. После предприятия Вимпфена, где Пюизе был одним из командиров отрядов, в Кальвадосе и Морбигане появились шайки шуанов, составленных из остатков партий, людей, отставленных от должности, авантюристов и смелых контрабандистов; они устраивали частые набеги, но не могли выдержать такого похода, как вандейцы. Пюизе, чтобы расширить деятельность шуанов, обратился к Англии; он подал ей надежду на всеобщее восстание Бретани, а потом и остальной Франции, если она согласится высадить свой отряд, ядро будущей армии, и пришлет военные снаряды и ружья.

Британское министерство, обманутое в своих надеждах союзниками, обрадовалось возможности в ожидании возбуждения мужества Европы создать новые опасности для республики. Оно согласилось довериться Пюизе и приготовило весной 1795 г. экспедицию, к которой присоединились и наиболее решительные из эмигрантов, много морских офицеров и все те, кому наскучило быть изгнанниками и переносить все горести скитальческой жизни; все они хотели в последний раз испытать свою судьбу. Английский флот высадил на полуострове Киберон полторы тысячи эмигрантов, шесть тысяч пленных республиканцев, записавшихся в солдаты, чтобы с помощью эмигрантов вернуться во Францию, 60 000 ружей и полное вооружение и обмундирование для сорокатысячной армии. На них вскоре напал генерал Гош. Ему удалось окружить неприятеля; бывшие в рядах республиканские пленные бросили англичан и эмигрантов, и экспедиционный отряд после горячего сопротивления был побежден. В войне не на живот, а на смерть между эмиграцией и республикой побежденных рассматривали как людей, поставленных вне закона, и беспощадно убивали. Победой над только что описанной экспедицией эмиграции была нанесена глубокая и непоправимая рана.

Надежды, покоившиеся на победах Европы, на успехе восстания и попытках эмигрантов, были разрушены; пришлось прибегнуть к помощи недовольных секций. Роялисты стали надеяться совершить контрреволюцию через посредство новой конституции, данной 22 августа 1795 г. Эта конституция была делом умеренной партии республиканцев, но так как она возвращала власть среднему классу, то вожди роялистов рассчитывали благодаря этому свободно попасть в Законодательный корпус и правительство.

Эта конституция была наименее несовершенной, наиболее либеральной и предусмотрительной из всех когда-либо введенных или только выработанных; она являлась результатом шестилетней революционной и законодательной опытности. В противоположность Учредительному собранию, по самому своему положению стремившемуся к ослаблению королевской власти и возбуждению восстания в народе, Конвент чувствовал необходимость организовать власть и успокоить народ. Все теперь, начиная с трона и кончая народом, обветшало, — следовало все перестроить по-новому и восстановить порядок, сохранив некоторую политическую деятельность для нации; ко всему этому стремилась новая конституция. Она мало разнилась от Конституции 1791 г. в вопросе о верховной власти и только в устройстве правительства отличалась от нее. Она возложила законодательную власть на два совета: Совет пятисот и Совет старейшин, а власть исполнительную — на Директорию из пяти членов. Она, чтобы ослабить народное движение и сделать выборы более продуманными, чем если бы они были непосредственными, восстановила двустепенную подачу голосов. Условия имущественного ценза, благоразумные и ограниченные, дававшие право участия в выборных соображениях первой и второй степени, возвратили политическое значение среднему классу; к нему приходилось поневоле обращаться после разрыва с толпой и отказа от Конституции 1793 г.

Чтобы предупредить деспотизм или порабощение одного Собрания, следовало установить власть, способную по мере надобности его или сдерживать, или защищать. Разделением Законодательного корпуса на два совета, одинаково избираемых и имеющих одинаковую длительность полномочий и различных только по функциям, достигалась двоякая цель: не запугать народа аристократическим учреждением и создать лучшую форму правления. Совет пятисот, члены которого должны были иметь не менее тридцати лет, один только мог предлагать и обсуждать законы, а Совет старейшин, в составе 250 членов, возрастом не моложе сорока лет, должен был принимать или отвергать их.

Чтобы избегнуть поспешности в законодательстве и чтобы в минуты народных волнений нельзя было силой вынудить согласия Совета старейшин, решение этого Совета могло состояться только после трех чтений, назначенных с промежутком по меньшей мере в пять дней между ними. „В случае крайности“ можно было обойтись без этой формальности, но самому Совету предстояло решать, существует ли такая крайность. Совет старейшин действовал иногда как законодательная власть, и в этом случае, не принимая по существу какой-нибудь меры, он употреблял формулу „Совет старейшин не может принять“, а иногда, как власть охранительная, и тогда он не входил в разбор желательности или нежелательности данной меры, а рассматривал только отношение ее к конституции и отрицательное решение формулировал: „Конституция отвергает то-то и то-то“. По этой конституции впервые было установлено возобновление состава Советов частичными выборами — половину состава каждые два года; этим предполагалось избежать наплыва законодателей, являющихся с неумеренным желанием нововведений и внезапного изменения духа Собрания.