Читателям "Отечественных записок", может быть, со временем представится подробная и по мере возможности полная оценка сочинений В. И. Даля; теперь же мы намерены ограничиться общею характеристикой этого замечательного и самобытного дарования. Помнится, какой-то плохой стихотворец воскликнул однажды, что если б небо позволило ему избрать свой жребий, он пожелал бы сделаться не действительным статским советником, не миллионером -- а именно народным писателем. Небо не всегда внимает молениям смертных; оно оставило стихотворца при его рифмах, а Казаку Луганскому, вероятно, без всякой с его стороны просьбы, определило быть писателем действительно народным. Мы более всего ценим в таланте единство и округленность: не тот мастер, кому многое дано, да он с своим же добром сладить не может, но тот, у кого всё свое под рукой. А г. Далю и многое дано, и владеет он своим талантом мастерски, особенно там, где он у себя дома.
       Мы назвали г. Даля народным писателем и должны оправдать это название. У нас еще господствует ложное мнение, что тот-де народный писатель, кто говорит народным язычком, подделывается под русские шуточки, часто изъявляет в своих сочинениях горячую любовь к родине и глубочайшее презрение к иностранцам... Но мы не так понимаем слово "народный". В наших глазах, тот заслуживает это название, кто, по особому ли дару природы, вследствие ли многотревожной и разнообразной жизни, как бы вторично сделался русским, проникнулся весь сущностью своего народа, его языком, его бытом. Мы употребляем здесь слово "народный" не в том смысле, в котором оно может быть применено к Пушкину и Гоголю, но в его исключительном, ограниченном значении. Для того, чтоб заслужить название народного писателя в этом исключительном значении, нужен не столько личный, своеобразный талант, сколько сочувствие к народу, родственное к нему расположение, нужна наивная и добродушная наблюдательность. В этом отношении никто, решительно никто в русской литературе не может сравниться с г. Далем. Русского человека он знает, как свой карман, как свои пять пальцев. Когда, лет десять назад, появились первые россказни Казака Луганского -- они обратили на себя всеобщее внимание читателей русским складом ума и речи, изумительным богатством чисто русских поговорок и оборотов. Нельзя было признать в них особенно художественного достоинства со стороны содержания, но своим неподдельным и свежим колоритом они резко отличались от пошлого балагурства непризванных народных писателей. Как первые опыты сильного таланта, эти сказки замечательно хороши; но такого рода сочинения не имеют еще истинно литературного значения... И автор не остановился на них: Казак Луганский стал Далем. Г-н Даль находится теперь в самом расцвете своего таланта, и лучшие его произведения появились в последних годах.
       Постараемся определить составные элементы его таланта. Г-н Даль очень умен,-- в этом нет сомнения; но он еще более смышлен, смышлен русской смышленостью. На своем веку он, должно быть, видал и смекал многое. У него мало юмора, но русского, игривого остроумия у него бездна. Он, как говорится, себе на уме, смотрит невиннейшим человеком и добродушнейшим сочинителем в мире; вдруг вы чувствуете, что вас поймали за хохол, когти в вас запустили преострые; вы оглядываетесь,-- автор стоит перед вами как ни в чем не бывало... "Я, говорит, тут сторона, а вы как поживаете?" Русскому человеку больно от него досталось -- и русский человек его любит, потому что и Даль любит русского человека, любит дворника с его съедомым утиральником и с грязной щеткой, на которую он в раздумье опирает свою бороду. Слог у Даля чисто русский, немножко мешковатый, немножко небрежный (и нам крайне нравится эта мешковатость и небрежность), но меткий, живой и ладный. Казак Луганский (недаром казак!) не поднимается на ходули, не говорит нам: "Я, господа, вам расскажу то и то; я презлой, преумный и пренасмешливый человек..." Куда! Послушать его -- он ниже травы, тише воды. Но в его рассказах то и дело попадаются вещицы, от которых так и хочется подпрыгнуть, между тем как в произведениях тех ученых и красноречивых господ всё есть, кроме непредвиденного... А нас, грешных людей, буквоедов, только непредвиденное и радует. Даже иногда обидно становится читателю: за что ж русский человек отдан весь во владение этому казаку? А делать нечего!.. Иногда, правда, казак балагурит немного, щеголяет "словечками"... но за кем греха не водится! Надобно также признаться, что г. Далю не всегда удаются его большие повести; связать и распутать узел, представить игру страстей, развить последовательно целый характер -- не его дело, по крайней мере тут он не из первых мастеров; но где рассказ не переходит за черту "физиологии", где автор пишет с натуры, ставит перед вами или брюхача-купца, ила русского мужичка на завалинке, дворника, денщика, помещика-угостителя, чиновника средней руки -- вы не можете не прийти в упоение... Произведения г. Даля, переведенные, едва ли могли бы понравиться иностранцам: в них уже чересчур пахнет русским духом, они слишком исключительно народны; но мы любуемся ими, не потому только, что вот, мол, как верно списано это лицо,-- а потому, что русскому всё русское любо, как бы оно ни было подчас смешно. Мы, грешные люди, сознаёмся, находим особенную прелесть в том, что мужики на святой не вспахали-таки земли, несмотря на свои разумные речи,-- в том, что денщик делит весь мир на две половины, на своих и на несвоих, и так уж и поступает с ними... В русском человеке таится и зреет зародыш будущих великих дел, великого народного развития...
       Г-н Даль, должно быть, провел некоторые годы своей жизни на юге и на востоке России... да, впрочем, где он не бывал! Молдаване, жиды, цыгане, болгары, киргизы -- это всё ему знакомый народ. Быт их, обычаи, города и селения, разнообразную природу нашей Руси рисует он мастерски, немногими, но меткими чертами. У г. Даля гораздо более памяти, чем воображения; но такая верная и быстрая память стоит любого воображения. Мы, пожалуй, готовы согласиться, что, проживи г. Даль весь свой век в одном городе, талант его не развился бы и вполовину; но мало ли людей, которые изъездили всё российское государство вдоль и поперек и -- ничего не видали, ничего не слыхали и ничего не помнят, или помнят совершенные пустяки. Разве не талант -- уменье одним взглядом подметить характеристические черты края, народонаселения, уловить малейшие выражения разных -- говоря высоким слогом -- личностей и, среди всякого рода дрязгов и мелких хлопот, сохранить неизменную, непринужденную веселость? Замечательно, что г. Даль, вероятно, сознавая свою собственную резко выраженную оригинальность, не дает ей слишком разыграться и редко впадает в манеру, не так, как, например, г. Вельтман, с которым у него, впрочем, довольно много общих черт. Одно ему не совсем далось, как и почти всем нашим писателям, даже Гоголю,-- женщины... Иногда мы также желали бы найти в г. Дале больше вкуса; не следовало бы такому богатому автору, как он, гоняться за такими бедными шутками, как, например, следующие надписи над главами Вакха Сидоровича Чайкина: "От метлы с фонарем и до самого полковника и дальше..." "От стряпчего Неирова вплоть до девиц Калюхиных..."
       Но всё же нельзя от души не поздравить русской публики с появлением полных сочинений В. И. Даля. Пусть их успех поощрит его дарить нам еще более повестей вроде "Колбасников и бородачей", еще несколько очерков вроде "Дворника", "Денщика", "Мужика", и пусть он, как с играми не совсем еще зрелой юности, расстанется с своими сказками и притчами в рифмованной прозе и в особенности с произведениями вроде "Ночь на распутье", которая, несмотря на множество удачных подробностей, не в выгоду даровитого автора напоминает "Сон в летнюю ночь" Шекспира. Г-н Даль уже занял одно из почетнейших мест в нашей литературе: пусть он окончательно упрочит это место за собою.
     

    ПРИМЕЧАНИЯ
       
       Литературно-критическая деятельность Тургенева, продолжавшаяся до самых последних лет жизни писателя, была особенно интенсивной в 1840-х годах. На путь литературного критика Тургенев вступил под воздействием Белинского (см. Н. Л. Бродский. Белинский и Тургенев. В кн.: Белинский историк и теоретик литературы. Сборник статей. Издание Академии наук СССР, М.--Л., 1949, стр. 327). В феврале 1843 г. произошло их знакомство, а с конца этого года в "Отечественных записках" начали появляться статьи и рецензии Тургенева, в которых он защищал те же принципы реализма и народности в искусстве, что и Белинский.
       В период 1843--1846 гг. под воздействием Белинского сформировались философские, политические и литературно-эстетические взгляды Тургенева, человека и писателя сороковых годов. Он выступил как критик передового направления, как убежденный пропагандист идей "натуральной школы". В качестве ближайшего друга и идейного соратника Белинского и Некрасова, Тургенев с 1847 г. становится фактически одним из организаторов и главных участников обновленного "Современника". Белинский в своих письмах неоднократно упоминает о деятельном участии Тургенева в редакционных делах "Современника". П. В. Анненков впоследствии писал, что "многие из его (Тургенева) товарищей, видевшие возникновение "Современника" 1847 г., должны еще помнить, как хлопотал Тургенев об основании этого органа, сколько потратил он труда, помощи советом и делом на его распространение и укрепление" ("Литературные воспоминания", "Academia", Л., 1928, стр. 547--548).
       По своему философскому мировоззрению Тургенев не был, подобно Белинскому, материалистом, хотя в 1847 г. он высоки оценил Фейербаха. Но одну из основных эстетических проблем -- взаимоотношение искусства и действительности -- Тургенев решал в эти годы с материалистических позиций. Единственным источником искусства он считал объективную действительность, а ведущим направлением в русской литературе признавал "натуральную школу", или так называемое "гоголевское направление".
       В 1840-е годы Тургенев написал ряд статей и рецензий, которые были не только живыми откликами его па те или иные современные литературные явления, но и отражали подчас более общие его взгляды на роль и задачи искусства (статьи о "Фаусте" Гёте в переводе М. П. Вронченко, о трагедиях С. А. Гедеонова "Смерть Ляпунова" и Н. В. Кукольника "Генерал-поручик Паткуль", о "Повестях, сказках и рассказах казака Луганского"). Эти его статьи принадлежат к числу лучших произведений русской критики того времени. По свидетельству самого Тургенева был период, когда Белинский считал его "способным на одну лишь критическую и этнографическую деятельность" (Тургенев. Встреча моя с Белинским. Письма к Н. А. Ооновскому). Высоко оценивались статьи и рецензии Тургенева 1840-х -- начала 1850-х годов и московскими представителями прогрессивного западничества (Т. И. Грановским, П. Н. Кудрявцевым, А, Д. Галаховым и др.), которые, особенно после смерти Белинского, возлагали на Тургенева большие надежды как на литературного критика.
       Своеобразие литературно-критической деятельности Тургенева заключалось в том, что она всегда непосредственно была связана с выполнением им творческих задач. Так, например, занимаясь переводами из Шекспира, Байрона и Гёте, Тургенев выступал со статьями, посвященными разбору переводов на русский язык таких произведений мировой классической литературы, как "Вильгельм Телль" Шиллера и "Фауст" Гёте. В них Тургенев не только критиковал тот или иной из конкретных переводов (Ф. Б. Миллера, М. П. Вронченко), но и высказывал теоретические соображения о принципах художественного перевода вообще.
       Наиболее значительные из своих литературно-критических статей 1840-х годов (о переводе "Фауста" Гёте, о трагедиях "Смерть Ляпунова" Гедеонова и "Генерал-поручик Паткуль") Тургенев включил впоследствии в том I сочинений, вышедший в Москве в 1880 г. Занятый подготовкой этого издания, и, в частности, составляя раздел "Критические статьи" для первого тома, Тургенев в ряде писем к А. В. Топорову 1879 г.-- от 13(25) июня, 20 июня (2 июля), 5(17) августа, 18(30) августа, 25 августа (6 сентября) -- (см. Лит Арх, 4, стр. 287--293), просил разыскать ту или иную из своих статей и рецензий, опубликованных некогда в "Отечественных записках" и "Современнике".
       О том, что Тургенев в молодые годы придавал большое значение своей деятельности в качестве литературного критика, свидетельствуют и те его замыслы, которые по разным причинам не были им осуществлены. О них известно преимущественно из писем Тургенева и его современников. Так, например, 28 марта (9 апреля) 1845 г. Тургенев сообщал Белинскому, что пишет статью для "Отечественных записок" "по поводу двух статей Киреевского в "Москвитянине" (наст, изд., Письма, т. I, No 52). О задуманной им статье под названием "Славянофильство и реализм" Тургенев писал Белинскому 14(26) ноября 1847 г. (наст, изд., Письма, т. I, No 68). Однако обе эти статьи не были написаны Тургеневым, как и статья его о немецкой литературе, обещанная в "Современник". О ней упоминает Некрасов в письмах к Тургеневу от 15 февраля и 24 июня 1847 г. (Некрасов, ПСС и II, т. X, стр. 61, 70).
       В настоящий том не включается рецензия на сборник "Новоселье" (т. III, СПб., 1846), входившая во все последние издания сочинений Тургенева (за исключением издания: Т, СС, т. XI), так как она написана не Тургеневым, а Некрасовым (см. Белинский, ПСС, т. X, стр. 423).
       Статьи, включенные Тургеневым в первый том сочинений 1880 г., печатаются по текстам этого издания с проверкой по первым публикациям. Остальные -- по первопечатным текстам и рукописям.
       Литературно-критическая деятельность Тургенева освещена в следующих работах: А. Лаврецкий. Литературно-эстетические взгляды Тургенева -- Литературный критик, 1938, No 11, стр. 66--100; Л. В. Павлов. Литературно-эстетические взгляды Тургенева 40-х годов -- Ученые записки Карело-Финского гос. университета, т. III, вып. I, 1948, Петрозаводск, 1949, стр. 62--84; Н. Л. Бродский. Белинский и Тургенев. В сборнике: Белинский -- историк и теоретик литературы. Изд. Академии наук СССР, М.--Л., 1949, стр. 323-330; К. Г. Чмшкян. И. С. Тургенев -- литературный критик. Изд. Ереванского университета, Ереван, 1957, 145 стр.; Л. H. Назарова. Тургенев-критик.-- История русской критики, т. 1, изд. Академии наук СССР, М.--Л., 1958, стр. 509--530; В. А. Бочкарев. И. С. Тургенев об исторической драме -- Ученые записки Куйбышевского гос. педагогического института им. В. В. Куйбышева, выпуск 19, Куйбышев, 1958, стр. 19--225; Л. Н. Назарова. К вопросу об оценке литературно-критической деятельности И. С. Тургенева его современниками (1851--1853 годы) -- сб. Вопросы изучения русской литературы XI--XX веков, изд. АН СССР, М.--Л., 1958, стр. 162--167. Кроме того, см. обстоятельные комментарии Ю. О. <Ю. Г. Оксмана> (стр. 502-503, 507-508, 688-690, 692-697), М. К. <М. К. Клемана> (стр. 503-505, 509-510) и М. А. <М. К. Азадовского> (стр. 616--617) в издании: Т, Сочинения, т. XII, а также Ю. Г. Оксмана в издании: Т. СС, т. XI, стр. 476-484, 516-519, 550-552.
     

    ПОВЕСТИ, СКАЗКИ И РАССКАЗЫ КАЗАКА ЛУГАНСКОГО...
       
       Литературно-критические выступления Тургенева, как правило, были тесно связаны с его собственным художественным творчеством. В данном случае активный интерес к новому сборнику произведений Даля был вызван у Тургенева тем, что он сам в это время работал над "Хорем и Калинычем" -- первым очерком из "Записок охотника", главным героем которых стал русский крестьянин. Настоящая рецензия и очерк "Хорь и Калиныч" вышли в свет одновременно, в первых номерах "Отечественных записок" и "Современника". Не случайно поэтому, что в рецензии Тургенев уделил большое внимание проблеме народности литературы и истолковал ее с точки зрения тех задач, который он ставил перед собою, как автор очерков из крестьянской жизни.
       Рецензия Тургенева на повести Даля написана не без влияния идей Белинского. В особенности это касается общей оценки таланта Даля, которая близка выводам Белинского, сделанный им в статье "Русская литература в 1845 году" (см. Белинский, ПСС, т. IX, стр. 398--399).
       
       Стр. 299, строка 14 ...первые россказни Казака Луганского...-- Первыми сборниками сочинений Даля были: "Русские сказки. Пяток первый" (1832) и "Были и небылицы Казака Луганского", 4 кн. (1834--1839).
       Стр. 301, строка 39. ...очерков вроде "Дворника" ~ "Мужика".-- Очерки эти названы Тургеневым неточно. У Даля -- "Русский мужик" и "Петербургский дворник".
       Стр. 302, строка 3. "Ночь на распутье" ~ напоминает "Сон в летнюю ночь" Шекспира.-- Комедия Шекспира "Сон в летнюю ночь" (1595 -- или 1596) была в то время хорошо известна русским читателям в переводах И. Р<осковшенко> (Б Чт, 1841, No 4) и А. Вельтмана. Перевод последнего вышел отдельным изданием под названием "Волшебная ночь. Драматическая фантазия" (М., 1844). "Ночь на распутье, или Утро вечера мудренее" Даля, написанная прозой и стихами, в драматической форме, повторяла основные сюжетные линии комедии Шекспира. Вместо античных героев в "старой бывальщине в лицах" Даля (см. рецензируемое Тургеневым издание, т. IV, стр. 83--175) действуют русские князья, а вместо эльфов и фей -- домовой, леший, водяной, русалки, оборотень.