1 Тема от Giperion

  • Giperion
  • Administrator
  • Неактивен

Тема: Томас Майн Рид — Призрак у ворот

Майн Рид

Призрак у ворот

Глава I. ПОСОШОК НА ДОРОЖКУ

– Что ж, сеньор капитан, если вы твердо решили посетить Сьерро Энкантадо (Зачарованную гору), я буду счастлив предоставить вам проводника. Жаль, что не могу отправиться сам; но, как вы знаете, мои люди готовятся к празднику La Natividad , и наш достойный падре сочтет, что я неревностный верующий, если я не останусь дома, чтобы присмотреть за приготовлениями.
Так говорил дон Дионисио Альмонте, владелец скотоводческой hacienda в мексиканском штате Коагуила; а слова его были адресованы мне, офицеру конных стрелков США; я располагался со своей частью на юго-западе Техаса. Я познакомился с доном Дионисио несколько месяцев назад и, поскольку несколько раз оказывал ему дружеские услуги, когда он посещал наш военный городок на техасском берегу Рио Гранде, теперь получал десятикратное возмещение в его доме в Коагуила.
Дон Дионисио был одним из тех, кого соотечественники пренебрежительно именуют «yankiado»: он не сторонился общения с нашими офицерами, а, напротив, охотно в него вступал. В результате, насколько это касается меня, между нами установились теплые, дружеские отношения, и сейчас я выполнял свое обещание и находился в гостях в неделю накануне ла нативидад. Для этого мне пришлось получить разрешение временно быть освобожденным от выполнения офицерских обязанностей. Hacienda дона Дионисио «Las Cruces» («Перекресток») располагалась милях в сорока от нашего форта на мексиканской территории; поэтому я, разумеется, выехал не в мундире и появился у ворот хозяина в сопровождении единственного спутника – своего слуги-солдата.
«Las Cruces» – обширное скотоводческое поместье, а сам дом хозяина, или «casa grande», больше напоминает жилище средневекового барона, чем обиталище современного землевладельца. Массивное одноэтажное квадратное сооружение занимает большую площадь; полумексиканское по архитектурному стилю, с двойными воротами впереди, ведущими во внутренний двор, или патио, откуда широкая каменная лестница идет на плоскую, окруженную парапетом крышу – azotea. Сзади располагаются другие дворы, или коррали, в основном для содержания скота; а еще дальше в глубине, на расстоянии в несколько сотен ярдов, находится группа ranchitas, или хижин, домов пеонов, vaqueros (вакеро) и других работников поместья. С главным зданием соединяется capilla, или часовня, увенчанная куполом и колокольней. Подобно баронам ушедших веков, дон Дионисио содержит священника, который удовлетворяет духовные потребности его семьи и работников; именно его он назвал «достойным падре», когда извинялся передо мной.
Был второй день, вернее, вечер после моего приезда в «Las Cruces», и мы сидели за обеденным столом, курили и пили вино; дочь хозяина, единственная леди в доме, ушла. Нас было пятеро: сам дон Дионисио; вышеупомянутый священник; молодой мексиканский джентльмен, по имени Гиберто Наварро, сын соседнего haciendado (асиендадо), чьи земли примыкают к «Las Cruces»; и мажордом поместья, отдаленный родственник владельца, который поэтому был допущен в семейные церемонии; короче, жил на правах члена семьи.
Должен заметить, что мажордом в мексиканском сельском поместье совсем не то, что дворецкий, или управляющий, европейского хозяйства. Это не степенный, уравновешенный и часто напыщенный персонаж, одетый в черную визитку и короткие в обтяжку брюки; мексиканский мажордом, как правило, крепкий и сильный человек, внушительной внешности, молодой или реже средних лет; одетый в живописный костюм своей страны, в сапогах со шпорами, умеющий ездить верхом и укротить одичавшего жеребца, вооруженный длинным прямым ножом, или мачете; нож этот у него всегда с собой, и он готов его пустить в ход при малейшем поводе с такой же легкостью, с какой стегает хлыстом непослушного мустанга.
Тот, кто занимал должность мажордома в «Las Cruces», человек по имени Мануэль Кироя, соответствовал этому описанию. Лет тридцати, высокий, смуглый, худой и жилистый, с некрасивым лицом и чуть косыми глазами, которые как будто свидетельствовали о каком-то отклонении от норм морали.
Сьерро Энкантадо, Зачарованная гора, ставшая темой нашего разговора, это одинокая вершина, стоящая в центре одной из обширных равнин Коагуилы, примерно в двадцати милях на юго-запад от «Las Cruces». Это утес, всеми сторонами обращенный к равнине; когда их освещает солнце, его лучи отражаются тысячами отблесков, как будто склоны горы усеяны кусками разбитого стекла. Я видел знаменитые Призрачные холмы Западного Техаса; и желание проверить, сходно ли с ними геологическое строение вершины в Коагуиле, и заставило меня обратиться с просьбой к дону Дионисио. Отсюда его слова. В ответ я только повторил, что намерен туда отправиться, насколько это совместимо с вежливостью по отношению к хозяину. Священник полудоброжелательно-полунедоверчиво скривил губы, как будто не очень доверял искренности объяснения хозяина. Дон Гиберто ничего не сказал; я ясно видел, что мысли этого молодого джентльмена были очень далеки от Сьерро Энкантадо – его зачаровала леди, которая недавно сидела с ним визави за обеденным столом.
Этому я не удивлялся. Никогда взгляд не падал на девушку красивей Беатрис Альмонте. Ей едва исполнилось шестнадцать, но в жарком климате Мексики она уже была зрелой женщиной и обладала очарованием, способным пленить самое холодное сердце. Красота ее была южного испанского типа: волосы черные, как крыло ворона, кожа теплого золотистого цвета, который часто можно увидеть у дочерей Андалузии и который так им идет; короче, именно такое лицо Мурильо захотел бы изобразить на своем полотне.
Я заметил также, что ею восхищается не только дон Гиберто Наварро. Несколько раз со времени прибытия в «Las Graces» я замечал взгляды мажордома, которые нельзя было истолковать иначе: взгляды, которые он бросал, когда, считал, что за ним никто не наблюдает – взгляды эти говорили, что он страстно, безумно влюблен в девушку; причем в этой страсти очень большую роль играла ревность.
Стоит ли добавлять, что предметом ревности был молодой Наварро? Это было очевидно всякому, кто понаблюдал бы за отношениями этих двух мужчин. Они почти не разговаривали, и реплики их, обращенные друг к другу, были исключительно данью вежливости. Но однажды, когда взгляды девушки и дона Гиберто встретились и между ними словно состоялся обмен какими-то словами, я видел, как на лицо Кироя упала тень, черная, как ночь; он стиснул пальцами рукоять ножа, которым пользовался при еде, как будто готов был вонзить его в сердце соперника.
Хорошо знакомый с характером мексиканцев, я не видел в этом ничего необычного. А также в том, что когда дон Гиберто сказал хозяину, что на следующий день собирается отправиться в место, которое называется Сан Джеронимо, смуглое лицо мажордома на мгновение озарилось довольной усмешкой. Но мне показалось странным, что, когда я сообщил о своем намерении на следующий день посетить Сьерро Энкантадо, Кироя попытался отговорить меня, напомнив об опасности бродячих индейцев! Почему этот человек, совершенно мне незнакомый и раньше не проявлявший ко мне никакого внимания, вдруг единственный из всех озаботился моей безопасностью? В тот вечер я не понимал этого, хотя впоследствии понял.


* * *

Было еще рано, когда мы покинули sala de comer (столовую). Мексиканцы не засиживаются за вином; и после того как дон Гиберто, который, конечно, собирался вернуться к себе домой, выпил «посошок на дорожку», все разошлись по спальням. Проходя по коридору в отведенную мне комнату, я видел, как дон Гиберто просунул голову в отверстие алой накидки и вообще приготовился к отъезду. В этот момент я услышал шорох шелков и, посмотрев, заметил леди, в которой, несмотря на тусклое освещение, узнал донью Беатрис. Это не могла быть другая женщина. Очевидно, стараясь оставаться незамеченной, она держалась в тени и скользнула мимо дона Гиберто, который нагнулся, пристегивая шпоры. Оказавшись напротив него, она тоже наклонилась и негромко сказала:
– Я буду на azotea, с южной стороны. Объезжайте вокруг дома.
Хотя слова эти были произнесены шепотом, я отчетливо их расслышал: звуки хорошо распространялись в тихой галерее. Тайное сообщение, но совершенно не мое дело; поэтому я пошел дальше, к себе в спальню.

2 Ответ от Giperion

  • Giperion
  • Administrator
  • Неактивен

Re: Томас Майн Рид — Призрак у ворот

Глава II. «LA TUYA!»


Отпустив слугу с приказанием на рассвете подготовить лошадь, я сел у окна и закурил сигару. Ночь была не темной, потому что на небе светила луна, временами скрывавшаяся за облаками. Однако перед окном росло большое дерево – магнолия, и его тенистые ветви закрывали все пространство вокруг.
На одной из верхних ветвей сидел чензонтл, мексиканский соловей, и заполнял воздух своей несравненной мелодией. Я сидел, слушая его сладкий голос, пускал клубы дыма, пока птица неожиданно не замолчала. Песня ее оборвалась так внезапно, что я повернул голову в поисках причины. И услышал топот копыт и увидел всадника, который только что остановился под стеной в пяти или шести шагах от моего окна. Не нужен был свет луны, чтобы разглядеть красную манья на его плечах и понять, что это тот самый человек, который только что у меня на глазах пристегивал шпоры. Он смотрел вверх, словно на что-то надо мной. Должно быть, увидел почти сразу, потому что моего слуха достигли звуки, более сладкие, чем песня чензонтла, – слова любви с уст Беатрис Альмонте. Слов было немного, произносились они торопливо, как будто говорящая опасалась, что ее услышат. Первые слова были произнесены вопросительно: «Вы здесь, Гиберто?» На что последовал немедленный ответ: «Si, si, querida!» («Да, да, любимая!»).
Наступило короткое молчание, как будто этот застенчивый, но не сопротивляющийся человек готовился сделать признание.
– Вы пообещали мне дать сегодня вечером ответ, – сказал молодой человек тоном напоминания.
– И сдержу свое слово, – послышался ответ сверху. – Вот!
Я видел, как всадник поднял руки и поймал какой-то предмет, брошенный сверху. Было достаточно светло, чтобы я разглядел, что это не письмо, а что-то более темное. Я мог бы никогда не узнать, что это такое, если бы не возглас поймавшего предмет.
– La Tuya! – воскликнул молодой человек, поднося предмет к губам и страстно целуя его. – Могу ли я в это поверить, Беатрис? Вы согласны стать моей?
– Вашей, Гиберто, вашей навсегда!
Я знал, что он держит в руках ветку кедра, той его разновидности, которую мексиканцы называют туя и которая считается символом верности в любви.
В ответ молодой человек в самых страстных выражениях стал благодарить девушку. Наступил новый период молчания, который нарушила Беатрис. На этот раз она заговорила умоляющим тоном:
– Но, Гиберто, зачем вам ехать в Сан Джеронимо? Это очень опасная дорога. Я слышала, как отец говорил, что на ней часто встречаются индейские bravos (разбойники). О, я так боюсь за вас!
– Не бойтесь, querida! Поверьте, я сумею быть осторожным. Когда я на спине моего храброго Марко, – всадник ласково погладил лошадь по изогнутой шее, – ни один индеец в Коагуиле и на милю ко мне не подберется.
– Но вы знаете, что послезавтра Natividad, – ответила девушка, все еще не успокоившаяся, – и отец намерен устроить большой праздник в честь нашего иностранного гостя – americano. Если вас не будет, мне будет совсем не весело. Я буду чувствовать себя такой одинокой.
– Роr cierto! (Конечно!) Я буду на празднике, даже если придется всю ночь провести в пути. Но в этом нет необходимости. До Сан Джеронимо всего тридцать лиг, и Марко может преодолеть их за день, если я захочу. Я выеду утром и вернусь на следующий день самое позднее в полдень. Не думай, что я пропущу фиесту. Но мне нужно ехать, querida. Таково желание моего отца, и дело очень важное.
Девушка что-то ответила, но я не расслышал, что именно. Потому что мое внимание привлек другой звук, с иного направления.
Посмотрев туда, я увидел зрелище, которое на время привлекло все мое внимание. Звук этот был шагами, негромкими и вкрадчивыми, а зрелище – фигура человека, смутно виднеющегося на фоне серой стены. Хотя человек стоял всего в двадцати футах от моего окна, я бы не заметил его, если бы не светлячки, перелетавшие в кроне магнолии с ветки на ветку. При их свете я видел, что человек стоит пригнувшись; пролетевший мимо светлячок озарил на мгновение его лицо, и я увидел, что это дон Мануэль Кироя! На лице его было почти дьявольское выражение, фосфоресцирующий свет делал призрачным смуглое лицо и одновременно отражался от ножа, который мажордом сжимал в правой руке. Я видел, что это мачете, которое он извлек из ножен и сжимал так, словно собирался немедленно пустить в ход. Дону Гиберто Наварро грозила смерть от руки убийцы!
Моей первой мыслью было выскочить из окна и помешать злодейскому замыслу. Но взгляд на железные прутья решетки показал, что это невозможно. Надо крикнуть и предупредить молодого мексиканца об опасности. Но прежде, чем я смог это сделать, послышался топот копыт; я услышал возглас «Buenas noches!» («Спокойной ночи!»), такой же ответ сверху и лихорадочное: «Va con Dios!» («Храни вас бог!»). Затем лошадь перешла на галоп, и я понял, что молодой человек в безопасности.
Убийца-неудачник сделал несколько шагов вперед, миновал моё окно и снова остановился в тени стены. Теперь он стоял спиной ко мне, но я видел, что лицо его обращено кверху. Прижавшись лицом к прутьям решетки, я смог разглядеть azotea, крышу крыла, выступающего из главного здания. Луна вышла из-за облаков, и при ее свете мне видна была верхняя часть женской фигуры – великолепной фигуры, силуэт на фоне более темного неба.
Девушка стояла у парапета, опираясь руками о верх ограды, она смотрела вслед всаднику, фигура которого, постепенно уменьшаясь, наконец совсем исчезла на отдаленной равнине. Тот, что стоял под окном, продолжал внимательно наблюдать за девушкой; несомненно, он испытывал горькое чувство. Я подумал, что сейчас он выйдет на свет и заговорит с нею. Но он этого не сделал. Напротив, продолжал держаться в тени, пока она не ушла с azotea, очевидно, к себе в спальню. Тогда мажордом, спрятав мачете, повернулся и прошел назад мимо моего окна; при этом произносил проклятия и выглядел, как негодяй из трагедии.


* * *

Я лег в постель и принялся размышлять, что делать в сложившихся обстоятельствах. Рассказать дону Дионисио все, что видел и слышал? Конечно, не немедленно, потому что в этом нет необходимости; но утром. Довольно деликатная тема для разговора с ganadero (скотоводом). Преступник его родственник; вдобавок, я раскрою поведение дочери, что, конечно, ей не понравится. Не понравится и ее возлюбленному. Таким образом, со всех сторон я вряд ли мог ожидать благодарностей за свое вмешательство. К тому же, какие у меня доказательства, что этот человек замыслил убийство? Я сам был убежден в его намерении убить Гиберто Наварро, если появится хоть малейшая возможность. Но если его обвинить, он легко найдет какое-нибудь правдоподобное объяснение своего странного поведения – скорее всего выставит меня на смех. А потом постарается отыскать возможность убить меня! Однако, опасения не должны мешать мне выполнить то, что явно является моим долгом. К тому же молодой мексиканец мне нравился – красивый, энергичный парень, джентльмен с головы до ног. Поэтому я решил, что по крайней мере его предупрежу об опасности. Приняв такое решение, я уснул.




Глава III. ОХОТА НА «ТИГРА»


Повинуясь приказанию, мой слуга поднял меня на рассвете, говоря, что завтрак уже накрыт в sala de comer, а лошадь моя оседлана. Он принес мне извинения дона Дионисио, который уже уехал по какому-то делу, но сообщил, что обещанный проводник будет ждать меня у передних ворот.
Легкий мексиканский завтрак – desayuna – состоит обычно из чашки шоколада и какого-нибудь печенья; второй завтрак, гораздо более плотный, бывает не раньше полудня. Я не думал, что увижу за завтраком донью Беатрис. Ее действительно не было; не было и никого другого. И хорошо: я испытывал бы странные ощущения, если бы пришлось завтракать с еще одним членом семьи – мажордомом. Но мне сказали, что он уехал очень рано. И никто не знал, куда.
Быстро позавтракав, я приготовился выезжать. Лошадь я нашел во внутреннем дворе, в конюшне для caballos de luxo (верховых лошадей).
Сев в седло, я выехал со двора и у передних ворот увидел человека, тоже верхом, одетого в живописный костюм мексиканского ranchero, со всеми его звенящими украшениями. Это был обещанный проводник. Он застал меня врасплох, обратившись ко мне по-английски:
– К вашим услугам, капитан. Я тот, кто должен отвести вас на Зачарованную гору.
– Соотечественник? – спросил я.
– Да, капитан. Меня зовут Джо Гринлиф.
– Джо Гринлиф! – воскликнул я, услышав имя знаменитого обитателя равнин. – Неужели это вы?
– Я, и никто другой – не лучше и не хуже.
– Лучшего мне и не нужно; я рад иметь такого проводника. Я слышал о вашем мастерстве, мистер Гринлиф.
– О, ничего особенного, капитан; нечем похвастать. Да и вообще говорить не о чем: мы ведь идем всего до Зачарованной горы. Эта любопытная вершина почти на виду – была бы на виду, если бы перед ней не были запутанные хребты. Наш путь как раз идет через них.
– Ну, во всяком случае, я рад находиться в обществе соотечественника. Я ожидал, что мой проводник будет…
– Скотовод! – прервал он со смехом.
– Вот именно, – подтвердил я, – и поэтому приятно разочарован. Но как вы оказались в Коагуиле?
Мы поехали, и житель, равнин принялся рассказывать. Он был на одном из фортов пограничья, где с ним случайно встретился дон Дионисио, и «ganadero yankiado», прослышав о его мастерстве охотника, пригласил его в качестве такового в свое поместье. Местность вокруг «Las Cruces» изобиловала ягуарами и кугуарами, которые производили опустошительные набеги на молодняк скота, и у Гринлифа был контракт на уничтожение их – короче, он стал tigrero поместья.
Он рассказывал о себе много интересного, поэтому время проходило незаметно, и вскоре мы оказались в хребтах, о которых он упоминал. Он хорошо описал их: посреди равнины неожиданно возник настоящий хаос перепутанных вершин, конических, продолговатых или с широкими основаниями, и тропа вилась между ними, поворачивая на все стороны света. Судя по пластам лавы, я мог определить, что вершины эти вулканического происхождения; в сущности, на многих из них были кратеры потухших вулканов; склоны их поросли редкой растительностью, которая еще больше усиливала впечатление опустошенности.
Теперь я понял, что без проводника не преодолел бы эту пересеченную местность. На твердой сухой почве, покрытой вулканической пемзой и шлаком, ни следа дороги или тропы, и путник, не знакомый с этой местностью, может ездить кругами, пока не заблудится окончательно и не погибнет. Но он или его лошадь погибнут не от голода, а от жажды: в этом лабиринте Плутона нет никакой воды.
Примерно час мы пробирались через эту горную пустыню и, наконец, увидели впереди просвет. Гринлиф воскликнул:
– Вот что мы ищем!
Я посмотрел в том направлении, куда он указывал, хотя в указании не было необходимости. Перед нами расстилалась широкая равнина, на запад и восток она уходила миль на двадцать, а на север и юг – еще дальше. У восточного ее горизонта поднималась одинокая вершина, той разновидности, которые мексиканцы называют «mezu», с плоским верхом и почти отвесными склонами. Солнце миновало зенит, и его косые лучи падали на обращенный к нам склон, отражаясь тысячами искр, о которых я уже слышал. Это была Сьерро Энкантадо.
Мы уже собирались двинуться к ней, когда Гринлиф, посмотрев на землю перед ногами своей лошади, удивленно вскрикнул и заметил:
– Следы лошади! И совсем свежие! Хотел бы я знать, кто здесь проезжал!
Я увидел, что он разглядывает полоску наносного песка, на которой отчетливо видны были следы лошадиных копыт.
– Может, это дорога на Сан Джеронимо? – спросил я, припомнив вчерашний разговор.
– Начинается здесь, – ответил мой проводник. – Дорога на Джеронимо идет прямо через равнину, а наша поворачивает налево, на восток, как видите. Тот, кто тут побывал, должно быть, направлялся в городок – pueblita, как называют его скотоводы. Но кто бы это мог быть? Не могу представить себе, чтобы кто-нибудь из «Las Cruces» туда поехал.
– А я могу. Но не из «Las Cruces», а из соседнего поместья. Дон Гиберто Наварро. Он сказал вчера вечером, что у него дело в Сан Джеронимо и что он собирается выехать туда рано утром.
– Ну, тогда это, должно быть, он. Однако не похоже на след лошади молодого Наварро. Мы с ним много раз охотились вместе, и я знаю его лошадь. Великолепное животное! Нет в его копытах ни одного гвоздя, который не был бы знаком Гринлифу. Прежде чем отправляться дальше, капитан, мы должны убедиться, что это его следы.
Говоря это, он спрыгнул с седла и, склонившись к следам, принялся их разглядывать.
Продолжалось это недолго. Почти тут же распрямившись, он воскликнул:
– Нет, это не лошадь Наварро! Другая! С ее копытами я тоже хорошо знаком. Тут проехал дон Мануэль Кироя, мажордом «Las Cruces». Хотел бы я знать, что его сюда привело и что он тут делает. Должно быть, выехал очень рано, раньше нас, капитан.
У меня возникло подозрение, но такое смутное и невероятное, что я не стал его обдумывать, тем более делиться им с проводником. И мы поехали дальше, к Сьерро Энкантадо.

3 Ответ от Giperion

  • Giperion
  • Administrator
  • Неактивен

Re: Томас Майн Рид — Призрак у ворот

Глава IV. ЗАЧАРОВАННАЯ ГОРА


Как я и ожидал, одинокая вершина оказалась сложенной из слоистых пород, среди которых преобладал гипс, представленный той пластинчатой формой, которая именуется селенитом; именно острые края этого минерала отражали солнечные лучи мириадами бриллиантов. Но золота здесь нет: ни зерен, ни песка, ни самородков; и, возможно, знай я это заранее, так никогда бы и не увидел Сьерро Энкантадо в Коагуиле. Должен сознаться, что надежда открыть veta (жилу) этого драгоценного металла и вызвала у меня желание осмотреть гору.
Склоны со всех сторон круто обрывались к окружающей равнине, и лишь на узких карнизах слоистых скал росли многочисленные разновидности кактусов – замии, цикаса, древовидной юкки – и другие растения, характерные для этой местности. Подняться по склонам пешком или тем более верхом совершенно невозможно; это возможно только по большой расселине, проходящей почти точно в центре склона; расселина возникла в результате водной эрозии: тропические ливни, падая на плоскую вершину, бурными потоками стекают с нее здесь. По этой расселине, сейчас сухой, можно подняться даже на лошади. Гринлиф однажды так и сделал; и хотя я разочаровался в надежде найти золото, мне хотелось внимательней разглядеть эту любопытную геологическую формацию. Больше того, я видел на вершине чащу вечнозеленой растительности – похоже на сосны и можжевельник; и по опыту знал, что там можно собрать богатый урожай для изучения естественной истории.
Мы поехали вверх по усеянной булыжниками расселине. Подъем оказался довольно трудным. Тем не менее мы добрались до вершины, и тут я был вознагражден за предпринятые усилия. Вершина оказалась совершенно ровной площадкой в несколько сотен ярдов в длину и столько, же в ширину, поросшей самыми разнообразными деревьями, но главным образом карликовыми кедрами и веерными пальмами, среди которых росли и древовидные юкки. В ветвях перелетали птицы, которых я раньше не встречал; особенно заинтересовал меня мексиканский дятел, который устраивает гнездо в высоких полых цветочных стеблях американской агавы.
Меня так заинтересовали эти орнитологические наблюдения, что я решил всю ночь провести на вершине.
Благодаря предусмотрительности дона Дионисио, Гринлиф прихватил с собой полную корзину еды; а для лошадей было достаточно травы между деревьями. Они напились из небольшого пруда у нижнего края расселины, а если захотят пить еще, можно срезать толстый ствол огромного мелокактуса, которые растут повсюду, и они утолят жажду.
Побродив с ружьями и набрав много образцов различных птиц – они оказались почти такими же ручными, как домашняя птица, и не подозревали об опасности, – мы выбрали место для ночевки и принялись разжигать костер. Место находилось вблизи края вершины, у склона, выходящего на обширную равнину, которую мы могли видеть во всех направлениях: на север, юг и запад. На западном горизонте виднелась темная горная полоска – сьерра; я знал, что это один из хребтов знаменитой Болсон де Мапими, одинокой закрытой долины, почти не известной современным мексиканцам; они осмеливаются посещать ее только под сильной охраной. Ибо это место обитания отрядов индейцев-bravos; здесь живут индейцы племени липанос, враждующие с мексиканцами, хотя и дружески настроенные по отношению к жителям Техаса.
Мы говорили об этих дикарях, с которыми Гринлиф был знаком. И в это время наше внимание привлек какой-то предмет внизу на равнине. Издалека небрежный взгляд замечал только крошечное красное пятно, выделявшееся на фоне зеленой травы. Но если приглядеться внимательней, можно было различить под этим красным пятном другое, большего размера и черное; это пятно перемещалось и, следовательно, было живым. Когда я достал полевой бинокль, пятно оказалось всадником в красной накидке.
– Дон Гиберто Наварро! – воскликнул я.
Гринлиф, посмотрев в бинокль, подтвердил мое заключение.
– Это он, – сказал проводник, продолжая смотреть в бинокль. – Конечно, не он один носит красную манья; но я узнал бы его лошадь из десяти тысяч. Лучшей лошади не бывает. Это молодой Наварро на пути в Сан Джеронимо – вы ведь сказали, что он туда собирался.
– Странно, что он так поздно, – небрежно заметил я. Солнце уже начало заходить. – Я слышал, как он сказал, что выедет рано, чтобы успеть на праздник в «Las Cruces».
– Не бойтесь, капитан, он вернется вовремя. Не позволит, чтобы красотка Беатрис – она его возлюбленная, знаете, – танцевала с другими парнями, а его бы тут не было. Можете поверить мне на слово, он будет в «Las Cruces» до Рождества.
– Но как это возможно? Праздник завтра, а ему еще далеко до Сан Джеронимо. Еще тридцать миль, не правда ли?
– Правда; но с такой лошадью это ерунда. Она может сделать за день шестьдесят. Я видел, как она проходила и больше. Видите, как скачет?
Я снова поднес к глазам бинокль и направил на далекого всадника, который невооруженному глазу казался вместе с лошадью размером с божью коровку. Когда мы впервые ее увидели, лошадь двигалась медленно, но теперь перешла на полный галоп, очевидно, направляясь к роще высоких деревьев, растущих почти точно в центре равнины.
– Дорога на Джеронимо проходит прямо через этот остров леса, – заметил Гринлиф, указывая на рощу. – Там, в середине, ключ. Поэтому и растут деревья; оттуда вытекает ручей; его можно заметить по зарослям ив и тополей по берегам. Ха! А это что, интересно?
Пока он говорил, всадник въехал в рощу, которая, состоя из вечнозеленой растительности, сразу скрыла его из виду. Однако не это вызвало удивленное восклицание моего спутника: из группы деревьев что-то поднималось – по-видимому, клуб дыма. Почти сразу вслед за этим показался второй дымок, а немного погодя – и третий; все три находились на некотором удалении друг от друга. Я счел бы это выстрелами, но не слышал никаких звуков. Тем не менее я, как и проводник, знал, что на такой высоте – несколько тысяч футов над уровнем моря – в разреженной атмосфере выстрел на таком расстоянии не слышен.
Пока мы рассуждали об этом странном явлении – синеватом дымке, который цеплялся за вершины деревьев – теперь я был уверен, что это дым от выстрелов, – что-то черное показалось из рощи и полетело по травянистой равнине, как ворон по ветру. Посмотрев в бинокль, я увидел, что это не птица, а лошадь, оседланная, с волочащимся поводом; но на спине у нее не было всадника!
Гринлиф, зрение которого было гораздо острее, разглядел это невооруженным глазом:
– Это были выстрелы, капитан, и один из них уложил Наварро. Бедняга! Мне его жаль. Но кто, во имя старого Ника, мог это сделать? Я сказал бы – индейцы, но это на них не похоже. Конечно, некоторые из них пользуются огнестрельным оружием, особенно липанос; должно быть, это они. Кто еще?
У меня были свои подозрения относительно «кто еще»; но, как и раньше, я сохранил их при себе.
По-прежнему в бинокль я стал смотреть на рощу со всех сторон. Она покрывала лишь небольшой участок равнины, всего два или три акра; и никто не смог бы незаметно из нее выйти.
– Что ж, капитан, – продолжал мой проводник, – если там краснокожие, нам нужно позаботиться о своих скальпах. Чем быстрее мы погасим костер, тем лучше. Зря мы его разожгли!
Я вздрогнул, услышав эти слова: они имели смысл; торопливо отложив бинокль, принялся помогать Гринлифу гасить огонь. Воды у нас не было, но, к счастью, прутья еще не занялись, и жителю равнин тяжелыми кожаными сапогами скоро удалось затоптать искры, и даже тоненькой струйки дыма больше не поднималось над нашим костром.
Удовлетворенные сделанным, мы вернулись к краю утеса и снова стали смотреть на лесистый «остров», как назвал его Гринлиф.
Я опять внимательно осмотрел рощу в бинокль, но никакой перемены не увидел: все казалось, как всегда; на просторах равнины больше не видно было черной лошади без всадника. Может, она ускакала назад в рощу? Или скрылась за скалистыми выступами на севере, через которые, подобно нам, прискакала сюда.
– Ха! А это что? – закричал Гринлиф, который невооруженным глазом, казалось, видел лучше, чем я в бинокль.
– Что?
– Смотрите туда, капитан!
Я посмотрел и успел заметить, как с южной стороны рощи выехал на черной лошади всадник в алой накидке! Он скакал быстрым галопом, как будто его задержали и он торопился наверстать время. Конечно, это был дон Гиберто, направляющийся в Сан Джеронимо.
Мы со смехом снова разожгли костер; Гринлиф посмеивался над собственным страхом перед индейцами; мы оба испытывали облегчение, увидя, что молодой Наварро жив. Теперь объяснились выстрелы и другие обстоятельства, которые показались нам странными. Мой проводник знал, что дон Гиберто достаточно американизирован, чтобы иметь с собой револьвер кольт; въехав в рощу, он вспугнул какое-то животное – может быть, пуму или ягуара – и трижды в него выстрелил. Третьим выстрелом, наверно, убил. Но, спешиваясь, забыл привязать лошадь; она испугалась и поскакала назад; потом передумала и вернулась к хозяину, пока мы гасили свой костер.
Таково было правдоподобное объяснение, данное проводником; мне оставалось только согласиться с ним. Как иначе объяснить это странное происшествие?


* * *

Мы поужинали и легли спать, больше не думая о случившемся. Нам теперь хотелось как можно раньше уехать с Зачарованной горы и вернуться в «Las Cruces» к началу праздника. Дон Дионисио обещал познакомить меня с некоторыми cosumbres de Mexico (мексиканскими обычаями).