4 Ответ от Giperion

  • Giperion
  • Administrator
  • Неактивен

Re: Тарле Евгений Викторович - Бородино

После гибели Багратиона в командование силами 2-й армии вступил Коновницын, который и отвел войска к деревне Семеновской. Французы заняли флеши и стали укрепляться в них. Коновницын мог бы возобновить борьбу, прося только нужных подкреплений. Но, как сказано, Кутузов не считал нужным удовлетворить явственное стремление неприятеля разыгрывать здесь «генеральную битву» и не только отказал Коновницыну, но и назначил вместо него командиром осиротевшей 2-й армии Александра Вюртембергского. Александр Вюртембергский поддержал просьбу Коновницына. Тогда Кутузов немедленно заменил и его и приказал Дохтурову принять командование над всеми силами тяжко раненного и унесенного с поля битвы Багратиона. Кутузов предвидел то, что упускали из вида многие, даже очень талантливые и доблестные генералы, вроде любимца Кутузова - Коновницына, которым гордилась русская армия («Коновницын, ратных честь!»). Старый главнокомандующий ожидал того, что и случилось: после овладения флешами Наполеон уже наметил новое направление главного удара или, точнее, усиление уже с утра происходивших атак на позиции центра русской армии.

Густая масса французских войск получила новое задание: овладеть Курганной высотой, разгромив стоящую там батарею Раевского и стоявшие около нее войска.

Вокруг Курганной высоты разыгрался второй основной акт великого столкновения, которое сначала наполеоновские бюллетени, а затем французские историки как старые, так и новые называют «Бородинской победой», но которое было на самом деле, со всякой сколько-нибудь беспристрастно взвешивающей события точки зрения, подвигом русских вооруженных сил, отнявших у Наполеона то, чем он всегда больше всего дорожил,- стратегическую инициативу, а у его армии былую мощь, которой она еще обладала в значительной степени перед Бородинским сражением,- мощь материальную и моральную. Первым актом наполеоновской трагедии, разыгравшейся на полях Бородина, была кровавая борьба за Багратионовы флеши и за Семеновское, вторым - борьба за Курганную высоту. Если французам (в том числе и последнему по времени из них Луи Мадлэну) угодно называть победой событие, очень приблизившее французскую армию и французскую империю к пропасти, куда они и свалились,- пусть его так называют вопреки очевидности и здравому смыслу. Для русского народа и для русской истории, воссоздавшей его прошлое, Бородино навсегда останется великим торжеством могучего самоотверженного героизма русской армии, русского военного искусства и народного несокрушимого, гордого самосознания. Первым актом великой исторической трагедии, принесшей России такую немеркнущую славу, а напавшему на нее агрессору - в близком будущем такую страшную гибель, была борьба за флеши, вторым - бои на Курганной высоте. Дорого, неимоверно дорого запатили Наполеон и Франция за обладание в течение меньше чем одних суток этими двумя местами…

Войска после ранения Багратиона отведены были Коновницыным от флешей в полном боевом порядке.

Один из главных просчетов Наполеона в течение Бородинского сражения заключался в том, что он явно считал после исчезновения Багратиона и последовавшего отхода русских сил от флешей дело на левом фланге ликвидированным. А на самом деле оно только вступало в новый фазис.

Было уже около часа дня, когда русские возобновили у Семеновских высот бой «страшным громом артиллерии». С обеих сторон гремело до 700 орудий. Вот показания непосредственного участника этого фазиса новой схватки на левом фланге: «Эта поражающая сцена представила новый пир смерти; трупы падали и покрывали прежние жертвы… Русские стройно и мужественно удерживали порядок и свои места; не раз редели колонны наступавших от картечь и пуль, а бесстрашные из них падали от русских штыков!.. Русские полки тоже много теряли своих храбрых, но за всем тем линии их были в грозном положении. Генерал Дохтуров, предводительствуя ими против громадных масс наступавшего неприятеля, исполнил с твердостию и достоинством возложенное на него доверие в столь важном деле; он являлся повсюду, где только была опасность, и войска мужественно удерживали свои места.- Под ним одна лошадь убита, другая ранена. Наполеон долго колебался затруднительным положением от неудавшихся покушений сломить наши линии…». Мюрат, король неаполитанский, еще более усердно и неотступно, чем он это делал вместе с Даву и с маршалом Неем в утренние часы перед Багратионовыми флешами, умолял императора двинуть, наконец, гвардию. И Наполеон уже не отвергал эти просьбы с прежней решительностью и нетерпением, он раздумывал и колебался. Но вдруг примчались адъютанты, привезшие совсем неожиданную весть: русская конница появилась у расположения гвардейских полков и атаковала тылы французской армии! Наполеон снова - не в первый и не в последний раз - убедился, что его «перехитрил» тот противник, о котором Суворов говаривал: «Умен, умен! Хитер, хитер!» Не в «хитрости» было дело, а в том, что своим воинским гением, своим проницательным пониманием натуры врага Кутузов учуял, что происходит в эти минуты в уме противника, и решил, что настал момент для смелой и внезапной диверсии.

Одновременно с продолжающимся ожесточенным натиском французской кавалерии на Семеновское усилились атаки в центре русского расположения на батарею Раевского, которые начались еще в утренние часы по приказу вице-короля Евгения после того, как французы овладели Бородином, преодолев ожесточенное сопротивление незначительного отряда егерей.

Стольких поистине несметных человеческих жертв стоило в бородинский день это укрепление на Курганной высоте, такую роль сыграла эта знаменитая в истории Бородинского сражения борьба за батарею Раевского, что очень стоит ознакомить читателя с некоторыми подробностями ее построения, которые дает в своей рукописи военный инженер, ее укреплявший, Богданов 2-й, впоследствии генерал-лейтенант. «В 11-м часу ночи (с 25 на 26 августа 1812 г. - Е. Т.) мне дано приказание ехать к генералу Раевскому. Я нашел его на батарее, построенной вследствие сделанного им распоряжения. Батарея была совершенно окончена и орудия стояли на местах». Богданов нашел, что она поставлена хорошо, так как «вся местность, лежавшая перед нею, защищалась сильным перекрестным огнем» с открытой батареи в 60 орудий, поставленных у деревни Семеновской, и двумя батареями с одной, поставленной у деревни Горки, и другой, принадлежавшей артиллерии 6-го корпуса. Могла сверх этого действовать и артиллерия 7-го корпуса, в помощь 60 орудиям от деревни Семеновской. Богданову понравилось, что батарея была, таким образом, издали защищена сильным перекрестным огнем. Но Раевскому этого было мало:

«Генерал Раевский,- пишет Богданов,- принял меня следующими словами: батарею эту мы построили сами; начальник ваш, посещая меня, похвалил работу и расположение; но как открытая и ровная местность может быть атакована кавалериею, то советовал перед батареею, в расстоянии 50-ти сажен, раскинуть цепь волчьих ям; нами это сделано, теперь остается одно и самое важное: неприятель, при защите нами, может обойти нас и с тылу занять укрепление; нужно положить сильную ему в этом преграду. Осмотрите все и скажите мне, что и как сделать».

Осмотрев батарею, Богданов нашел., что она имела 19 орудий, протяжение ее кривой линии было до 60 сажен, ширина рва 3 сажени, глубина у контрэскарпа до 1 сажени. «Но чтобы дать ей более внутреннего помещения, необходимо требовалось, несмотря на краткость времени, дополнить к ней два фланга земляною насыпью бруствера со рвами, а горжу замкнуть двойным палисадом, с двумя проездами, с палисадированными в них притворами; лес и железо употребить от разобранных деревень». За работу взялись тотчас же, чтобы окончить ее к рассвету, когда ждали первого нападения на центр нашей позиции. Работали с предельной для сил человеческих энергией и неутомимостью. К 4 часам утра задание было выполнено. Созданы фланги по 12саженей каждый (их было два), «был углублен в землю на полсажени» палисад (один высотой в 8 футов, другой в 6 футов).

Осмотрев все сделанное за ночь Богдановым и данными ему для этих земляных работ людьми, Раевский распорядился еще об усилении прикрытия («внутреннего прикрытия») и сказал своим генералам: «Теперь, господа, мы будем спокойны; император Наполеон видел днем простую, открытую батарею, а войска его найдут крепость». Когда Богданов оканчивал свою работу, превратившую открытую батарею в крепость (в сомкнутый люнет), то уже рассветало. Издали донеслось до Богданова, Раевского и подъезжавших к ним Ермолова и генерала Ферстера: «Vive 1'Empereur!» («Да здравствует император!»). Во французском лагере читался по ротам приказ Наполеона, в котором солдатам обещалась полная победа и благодатный отдых в Москве, ворота в которую откроет предстоящее сегодня торжество непобедимого императора…

И уже очень скоро после того, как батарея Раевского была готова и «внутреннее прикрытие» - около двух тысяч человек - было введено в укрепление, последовал ряд бурных атак со стороны конницы неприятеля. Таким образом, одновременно надвинулась грозно обострившаяся опасность и на левом фланге - против Семеновского, и в центре - против люнета на Курганной высоте (батареи Раевского).

Здесь произошло событие, которое в своих последствиях спасло центральную батарею на Курганной высоте (батарею Раевского) от непосредственной и неотвратимой опасности, оттянуло на несколько часов конец борьбы за нее, ослабило также французские атаки на Семеновское, нанесло новые тяжкие удары французской армии, стоило ей новых жестоких потерь и впоследствии довершило дело русской обороны и на левом фланге и в центре, расстроив и ослабив наполеоновские вооруженные силы и лишив Наполеона победы. Мы говорим о внезапном, поистине гениальном распоряжении Кутузова, последовавшем после первых же атак на центральную батарею, когда эти атаки становились (после занятия французами флешей) все грознее и ожесточеннее.

Вот как описывает эту творческую минуту русского стратега неотлучно в это время при нем находившийся адъютант его и историк Михайловский-Данилевский. Когда Кутузов был при Горках и, желая лучше обозреть местность, «взъехал на курган», на котором находилась батарея в три орудия, то «следствием сего личного обозрения были два, отданные Кутузовым приказания. 1) Милорадовичу с стоявшим на правом крыле 4-м пехотным корпусом, графа Остермана, и 2-м кавалерийским, Корфа, сблизиться к центру; 2) Платову, с казаками, и Уварову, с 1-м кавалерийским корпусом, переправиться вброд через Колочу… и атаковать левое крыло неприятеля. Сим движением князь Кутузов надеялся отвлечь внимание Наполеона и оттянуть часть сил его от нашего левого крыла». Приказание было немедленно передано, и казачья конница Платова (девять казачьих полков) и кавалерии Уварова помчались со своих позиций, направляясь к тылам левого крыла неприятельской армии. Этот кавалерийский рейд был совершенной неожиданностью и для Наполеона, и также почти для всего русского командного состава. Смятение на левом крыле французов сначала принимало уже характер возникавшей местами паники. Стремительность движения русской конницы, громовое казачье «ура!» и невозможность даже приблизительно сообразить, что произошло,- все это парализовало в течение нескольких мгновений всякое сопротивление. Наполеон заметил издали, что произошло нечто необъяснимое на левом фланге. Не получив сразу же сколько-нибудь толкового и вероподобного объяснения причины происшедшего смятения и не дождавшись возвращения Уварова и Платова, которые получили приказ Барклая и умчались из французского расположения так же стремительно, как налетели. Наполеон под первым впечатлением стрелой полетел к своему левому флангу, перед этим он отдал несколько важных распоряжений. Во-первых, он отменил уже данное им только что перед этим повеление о новом нападении сил вице-короля на Курганную высоту; во-вторых, он, только что отдавший приказ, которого у него так долго и напрасно просили маршалы еще во время сражения у Багратионовых флешей-о выступлении полков молодой гвардии в помощь кавалерии вице-короля и Мюрата,- отменил этот приказ и велел немедленно вернуть молодую гвардию в ее исходное положение. Это в высшей степени кстати облегчило положение русских, потому что, как свидетельствует адъютант Кутузова, «сила войск наших, при всем их мужестве, начинала истощаться». Ведь одновременно с атаками на батарею Раевского (в центре) продолжались яростные атаки французов (кирасир и конных гренадер) на войска левого фланга - остатки геройских дивизий Воронцова, Неверовского, принца Мекленбургского. Они продолжали после взятия флешей свою борьбу на позициях, куда отступили.

Когда Кутузов отдал свой спасительный приказ о смелой наступательной диверсии Уварова и Платова, он сам находился в смертельной опасности. Вот показание того, кто был с ним рядом. «Желая лично удостовериться в справедливости донесений, князь Кутузов взъехал на пригорок, осыпаемый обломками гранат, летавшими во все направления. На волоске была жизнь того, на ком лежала надежда России. Тщетно уговаривали его спуститься с пригорка, и когда никакие убеждения не действовали на Кутузова, адъютанты взяли его лошадь за узду и вывели его из-под выстрелов».

Кутузов, к счастью, уцелел от смертельной опасности и мог очень скоро заметить и учесть первые последствия своих распоряжений. Как раз перед нападением Уварова и Платова на тылы левого французского фланга Наполеон чувствовал себя уже до такой степени победителем, что решил, что на этот раз можно для ускорения победы послать молодую гвардию, и вдруг все переменилось: «В подкрепление кавалерийских атак Мюрата послал он молодую гвардию. Назначенная решить участь сражения, гвардия тронулась, но едва прошла небольшое расстояние, Наполеон неожиданно заметил на своем левом фланге появление русской конницы, отступление колонн вице-короля, беготню и тревогу в обозах и в тылу армии. Оставив молодую гвардию, Наполеон сам отправился к вице-королю, желая узнать о причине замечаемого у него смятения».

Уваров произвел два нападения на войска вице-короля и отошел по приказу, посланному Кутузовым, который был вполне доволен удавшейся демонстрацией. Сам Уваров так увлекся, что не послушался первого приказа, и Кутузов принужден был категорически повторить свой приказ. Со своей стороны казаки Платова перешли вброд через речку Войку и внесли большую сумятицу в тылу Наполеона,- и французские обозы в величайшем беспорядке обратились в бегство, и не сразу можно было их остановить и устроить. Об этом свидетельствуют уже не только русские участники дела, но и французы. Платов выполнив свое поручение, вернулся вместе с Уваровым только по приказу.

Целых два часа потерял Наполеон из-за этой гениально задуманной и блестяще выполненной кутузовской диверсии, и эти два часа оказались потерей для французов невознаградимой. «Вдруг изменился вид дел», - по мнению лиц, бывших в этот момент в окружении Кутузова. Защитники батареи Раевского (центральной батареи) получили передышку, русское командование подтянуло подкрепления.

К центру расположения русской армии подошел корпус графа Остермана (с правого фланга). А с левого фланга Дохтуров привел то, что оставалось еще в живых от 2-й (бывшей багратионовской) армии, а также гвардейские полки Преображенский и Семеновский, которые были вытребованы еще Багратионом как подкрепление. Самым ответственным пунктом, на который был направлен разом с нескольких сторон жесточайший огонь, сделалась все та же «курганная», или «центральная», батарея Раевского, которая благодаря укреплениям превратилась, как сказано, в «сомкнутый люнет»-так определил ее строитель, генерал-лейтенант и главный инженер Богданов в уже цитированной его рукописи.

Батарею Раевского при возобновлении битвы на Курганной высоте после переполоха, вызванного нападением на тылы Наполеона со стороны Уварова и Платова, занял начальник 24-й дивизии Лихачев со своей пехотой. Отчаянно усилившиеся кавалерийские атаки французов все более сосредоточивались на дивизии Лихачева. Французы потеряли Монбрена, потеряли Коленкура, но уже не считались ни с какими потерями. «Неприятельская пехота взбиралась на вал со всех сторон; ее опрокидывали штыками в ров, наполнившийся трупами убитых; свежие колонны заступали место и с новою яростью лезли умирать; наши встречали их с равным ожесточением и сами падали вместе с врагами». Таков рассказ Михайловского-Данилевского, адъютанта Кутузова в течение всего Бородинского боя.

Перебиты были почти все солдаты той части Лихачева, которая занимала батарею. Сам он весь в крови от нескольких тяжелых ран пал на землю, теряя сознание. Он был поднят и только потому не прикончен французским кирасиром, что был признан по мундиру за генерала. Его, израненного и облитого кровью, понесли перевязывать, а затем представили Наполеону, который тотчас же вернул ему шпагу.

Момент жесточайшей опасности для «большой батареи», как называл Наполеон все время батарею Раевского, наступил тогда, когда Наполеон приказал вице-королю Евгению отрядить для овладения ею три пехотные дивизии (в их числе образцовые дивизии Морана и Жерара) и кавалерийский корпус Груши. Но и этого Наполеону показалось мало, хотя уже этих сил, данных Евгению для нового штурма большой батареи, казалось бы, было достаточно ввиду их подавляющего перевеса над силами защитников. Но Наполеон после ужасов, пережитых в утренние часы при атаках флешей, и после новых страшных потерь, испытанных уже французами только что, тут же на Курганной высоте, решил, что большая батарея должна быть атакована одновременно с двух сторон: с фронта, куда двинется вице-король, и с тыловой части батареи (на левом фланге защитников).

Для выполнения этого плана Мюрат, распоряжавшийся кавалерией, приказал генералу Коленкуру (брату обер-шталмейстера бывшего посла при русском дворе) и Монбрену, начальнику 2-го кирасирского корпуса, опуститься с Семеновской возвышенности, промчаться по долине до батареи Раевского и с хода атаковать тыл ее. Но бурный натиск кирасир был почти тотчас же сломлен, атака отбита, и в разгаре боя пал сначала генерал Монбрен, а потом и генерал Коленкур. Не имела успеха в попытке вытеснить русских из люнета Раевского и другая конная часть (два французских карабинерных конных полка и бригада корпуса Латур-Мобура-саксонская бригада Тильмана). Русские отбили, таким образом, все атаки могущественной конницы неприятеля. Русский военный критик Липранди со справедливой иронией отмечает созданную трудолюбивыми стараниями французских и немецких историков извращенную картину конца боя за овладение батареей. Тильмана с его саксонцами русские отбросили убийственным огнем, и ни малейшего успеха ни немцы Тильмана (из корпуса Латур-Мобура), ни французы тут не имели. Даже такие сравнительно меньше фантазирующие немецкие историки, как Шнейдевинд, «хоть и не натягивают подвигов на своих брудеров», но все-таки лживо хвастают: «итог, ими же самими высказываемый, обличает их, им немцам - Е. Т.) хочется показать, что, мы-де били русских лучше, нежели то делали тогдашние наши господа французы».

Против огня русской пехоты, поддержанной артиллерией, массированная для атаки французская кавалерия ничего поделать не могла. Целая вереница ложных показаний иностранцев (на этот раз еще более немцев, чем французов), замалчивая геройские контратаки русской конницы и пехоты, повторяет выдумки о сыгравшем третьестепенную роль Тильмане и саксонской бригаде. Не последнее место среди этих фальсификаторов истории Бородина занимает флигель-адьютант Александра I Вольцоген, фаворит царя, состоявший при Барклае де Толли, тот самый, о котором Лев Толстой, приведя точные сказанные этим пруссаком слова, говорит устами одного из героев своего бессмертного романа, что такие, как Вольцоген, отдали Наполеону всю Европу, а потом приехали в Россию, чтобы учить русских, как надо вести войну против Наполеона. Вольцоген тоже затушевывает тот безусловно точный факт, что батареей Раевского овладели после самого истребительного побоища три пехотных корпуса, отряженные, как выше было сказано, Наполеоном в распоряжение вице-короля Евгения Богарнэ. Этот Вольцоген, которого, кстати заметим, окружение Багратиона в начале войны подозревало в шпионстве, тоже стремился, «как немец «приплести» Тильмана: нужно же было показать, что и мы-де пахали и торжествовали над русскими».

Ряд показаний непосредственных участников боя свидетельствует, что не только раздражение, но и смущение и недоумение все более и более овладевали Наполеоном по мере того, как в каждой стадии Бородинского боя являлись перед ним новые и новые массы русских войск, яростно отбивавших его атаки. В разгаре боя на Курганной высоте Наполеону пришла в голову очень его обеспокоившая мысль, что перед ним уже стоят свежие русские полки, подоспевшие на помощь Кутузову с Дуная. А он от самого начала вторжения в Россию тешил себя иллюзией, будто турки, по его же наущению, нарушат Бухарестский мир и возобновят войну против России. Вот характерное, со слов Лихачева, свидетельство Сергея Глинки: «Когда русская гвардия выдержала и отразила троекратные усилия конных французских гренадер и кирасиров, названных Наполеоном железным войском, и когда русская конница в свою очередь угрожала левому крылу его: тогда Наполеон громаду войск своих опрокинул на средину русских полков, стоявших на кургане… Гвардия двинулась ближе и к смерти и к пагубе врагов. Валовой напор устремляется на укрепление, где начальствовал генерал Лихачев… Отражен первый порыв. Гуще стесняет Наполеон ряды свои и яростнее нападает. По трупам павших его полков летят новые, укрепление захвачено. Лихачев, обагренный кровью, текущею из ран… отбросив от себя жизнь, ворвался в ряды неприятельские на явную смерть. Он захвачен в плен и представлен Наполеону… Спрашивая Лихачева о войне русских с Турцией, он Наполеон - Е. Т.) узнает, что война уже кончена и что полки русские, из пределов Турции, выступили в России». Но никто из Молдавской армии не успел и не мог успеть принять участие в Бородинском сражении.

И русские, и французские очевидцы и соучастники борьбы, кипевшей у батареи Раевского, оставили незабываемые картины этой битвы. Именно об этой стадии Бородинского боя говорят показания русских солдат и офицеров, легшие в основу, например, истории Московского полка, которому суждено было, заметим кстати, сыграть такую почетную роль впоследствии в восстании декабристов. Вот что записано тут о Бородине и, в частности, о защите батареи Раевского: «Трудно себе представить ожесточение обеих сторон… Многие из сражавшихся побросали свое оружие, сцеплялись друг с другом, раздирали друг другу рты, душили одни других в тесных объятиях и вместе падали мертвыми. Артиллерия скакала по трупам, как по бревенчатой мостовой, втискивая трупы в землю, упитанную кровью. Многие батальоны так перемешались между собой, что в общей свалке нельзя было различить неприятеля от своих. Изувеченные люди и лошади лежали группами, раненые брели к перевязочным пунктам, покуда могли, а выбившись из сил, падали, но не на землю, а на трупы павших раньше. Чугун и железо отказывались служить мщению людей; раскаленные пушки не могли выдерживать действия пороха и лопались с треском, поражая заряжавших их артиллеристов; ядра, с визгом ударяясь о землю, выбрасывали вверх кусты и взрывали поля, как плугом. Пороховые ящики взлетали на воздух. Крики командиров и вопли отчаяния на десяти языках заглушались пальбой и барабанным боем. Более нежели из тысячи пушек с обеих сторон сверкало пламя и гремел оглушительный гром, от которого дрожала земля на несколько верст. Батареи и укрепления переходили из рук в руки. Ужасное зрелище представляло тогда поле битвы».

Несколько раз батарея Раевского и «горжа», к ней ведшая, переходили из рук п руки. Русская пехота штыками, русская артиллерия усиленным огнем отбрасывали и истребляли кирасир, улан, пехотинцев, которые избирались на высоту, успевали переколоть защитников, но отбрасывались прочь подоспевшими подкреплениями. Страшное побоище окончилось взятием батареи, прямо покрытой на всех подступах густыми пластами трупов русских и французов.

Битва продолжалась после занятия неприятелем люнета (батареи Раевского) еще несколько часов как на левом фланге, где командовавший генерал Дохтуров успешно отразил ряд новых и новых атак и где Понятовскому с большими потерями удалось несколько потеснить Багговута, после чего Багговут отшвырнул Понятовского, нанеся ему потери, в центре и на правом фланге в последние часы боя (от взятия батареи Раевского до 7-го часа вечера) происходила артиллерийская перестрелка. Гора трупов покрывала Курганную высоту. В памяти очевидцев остались «табуны лошадей без всадников», которые, «разметав гривы, ржали, бегали посреди мертвых и раненых, по полю разбросаны были подбитые орудия, остовы ящиков».

Вечерело. Темнота усиливалась большой облачностью. Сражение окончилось. С поля неслись крики и стоны раненых, которым трудно было подать даже малую помощь. В первые часы наступавшей ночи обе армии оставались приблизительно на тех местах, на которых их застал конец сражения. Первыми отошли от поля умолкшей битвы французы. Перед уходом Наполеон отдал приказ своим войскам очистить Багратионовы флеши, Семеновское, деревню Бородино, Курганную высоту с ее разрушенным люнетом, батарей Раевского, где пали тысячи людей, где нашел смерть высокодаровитый начальник русской артиллерии Кутайсов при удавшейся в разгаре боя попытке Ермолова вернуть временно отбитую французами батарею и где были убиты лучшие наполеоновские генералы Монбрен, Коленкур, взят в плен исколотый штыками генерал Бонами…

Угрюмый, раздраженный молчаливый, в сопровождении небольшой свиты, не смевшей с ним говорить, проезжал Наполеон по тем местам Бородинского поля, где могло ступить копыто лошади (лишь) между валявшимися всюду трупами и стонавшими искалеченными и израненными людьми. Свита заметила, что русские гораздо меньше стонут, чем солдаты вторгшейся в Россию армии разноплеменных национальностей, и несравненно мужественнее переносят свои тяжкие мучения.


Кутузовский генералитет оказался на высоте в лице прежде всего главных начальников. Падают один за другим герои на флешах и на Семеновской возвышенности, и Кутузов сейчас же находит, кем их заменить. Уносят тяжко раненного Багратиона, и сейчас же является на его посту Дохтуров, а еще раньше прибытия Дохтурова Коновницын, и в этот совсем короткий промежуток времени своего высшего начальствования он успевает нанести тяжкий удар наполеоновским кирасирам. Вспоминает он о своих подвигах так. Еще до ранения Багратиона Коновницын стал перед Семеновскими высотами, уже взятыми неприятелем. «Я их рассудил взять. Моя дивизия за мною последовала, и я с нею очутился на высотах и занял прежние наши укрепления. При сем довольно счастливом происшествии получаю известие, что Багратион и его генерал-штаб (начальник штаба 2-й армии- Е. Т.) Сен-При ранены, коих уже понесли, и мне, как на сем пункте старшему, Багратионом оставлено главное начальство; для чего должен был я тотчас войти в новое начальство, ориентироваться во всем, что есть, до присылки генерала Дохтурова».

Но вот наступает момент, хорошо нам известный из других показаний. На Коновницына налетает массированная конница. «Видя стремление всей неприятельской кавалерии, от коей тучи пыли до небес столбом показывали мне ее ко мне приближение, я с Измайловским полком, устроя его шахматное каре, решился выждать всю неприятельскую кавалерию, которая в виде вихря на меня налетела. Такого рода были три неприятельские атаки и все безуспешные. Измайловские гренадеры, не расстраивая строя, бросились на гигантов, окованных латами, и свергали сих странных всадников штыками». Кутузов имел полное основание полагаться на Багратиона, смертельно раненный Багратион - на Коновницына, Коновницын - на свою 3-ю пехотную дивизию, отбрасывавшую штыками отборные кирасирские части Наполеона… Измайловский и Литовский полки понесли страшные потери в этом штыковом бою, но и нанесли тяжкий урон дивизии Фриана, которая заняла в продолжение жестоких боев Семеновское и большой овраг его. И все-таки русские гвардейцы, измайловцы и литовцы, до конца сражения не были выбиты полностью из Семеновского так же, как Финляндский гвардейский полк, а оставались, отступив повыше от оврага. В рукописи генерал-лейтенанта Богданова говорится следующее о событиях, происшедших на Семеновской возвышенности после взятия трех Багратионовых флешей (семеновских люнетов, как он их называет): «Люнеты были уже заняты неприятелем, и войска наши отступили и устраивались на высотах по ручью Семеновскому, где все стремления французов сбить наши линии остались безуспешными до конца сражения». Это точное и категорическое показание активнейшего участника и очевидца имеет в данном случае решающее значение. Значит, и на левом фланге французам до самого конца битвы не удалось достигнуть окончательно своей цели, вопреки утверждениям французских источников.

После ранения Багратиона, после некоторого (незначительного) отступления под начальством Коновницына и затем прибытия вновь назначенного начальника войск левого крыла армии Дохтурова яростная борьба за флеши возобновилась, и одна за другой последовал ряд ожесточенных атак. И одновременно с продолжением с переменным успехом борьбы за флеши и за Семеновскую возвышенность усилились наступательные действия французов в центре. Первая большая атака на «сомкнутый люнет» (батарею Раевского) была блестяще отбита и стоила неприятелю громадных потерь еще до того, как атакующие приблизились к люнету: «…неприятель, выстроившись к атаке, должен был двигаться по ровной открытой площадке до 400 саж, в густых массах; попасть под прицельный огонь с сомкнутого люнета и потом войти в сферу картечного огня более 200 пушек дело нелегкое. Трудно сохранить… хладнокровие, когда люди ложатся и умирают сотнями». Это была первая отбитая попытка французов «с хода» взять люнет; первая - но не последняя.

Одно за другим Наполеон посылал вице-королю, по его настойчивым просьбам, значительные подкрепления. Но когда совершенно неожиданно для Наполеона, считавшего уже дело с флешами поконченным, вдруг уже после ранения Багратиона русские вновь выбили французов из флешей, были затем выбиты французами и снова почти тотчас же были со страшными потерями выбиты русскими, то император должен был отказаться от посылки против центра русской позиции больших кавалерийских масс, пока не удастся окончательно оттеснить русские войска от флешей и от ключевых пунктов на восточной части Семеновской возвышенности. Но когда флеши были, наконец, взяты снова, то Мюрат произвел бурное нападение массированной кавалерией. Легкая и часть тяжелой кавалерии были брошены на Семеновскую высоту и хотя не овладели ею окончательно, несмотря на большие потери, но двинулись дальше, к центру русской позиции, к Курганной высоте. Тут произошла жестокая схватка в борьбе за батарею (точнее, «сомкнутый люнет»), в который обращена была эта центральная батарея Курганной высоты.

5 Ответ от Giperion

  • Giperion
  • Administrator
  • Неактивен

Re: Тарле Евгений Викторович - Бородино

Вот что читаем в позднейшем рапорте начальника правого фланга Барклая де Толли главнокомандующему Кутузову об одном из поразительных подвигов русских войск. Этот подвиг дал возможность спасти люнет (батарею Раевского или, как называет ее Барклай, «центральную батарею») от немедленного овладения неприятелем. Обстрел этого пункта французской артиллерией становился жесточе с минуты на минуту. Названную батарею Барклай считал «ключом всей нашей позиции». Вот что доносит он Кутузову: «Вскоре после овладения неприятелем всеми укреплениями левого фланга, сделал он под прикрытием сильнейшей канонады и перекрестного огня многочисленной его артиллерии, атаку на центральную батарею, прикрываемую 26-ою дивизиею. Ему удалось оную взять и опрокинуть вышесказанную дивизию, но начальник главного штаба 1-й армии, генерал-майор Ермолов с обыкновенной своей решительностию, взяв один только 3-й батальон Уфимского полка, остановил бегущих и толпою в образе колонны ударил в штыки. Неприятель защищался жестоко, батареи его делали страшное опустошение, но ничто не устояло. Вслед за означенным баталионом послал я еще один баталион. чтобы правее сей батареи зайти неприятелю во фланг, а на подкрепление им послал я Оренбургский драгунский полк еще правее, чтобы покрыть их правый фланг и врубиться в неприятельские колонны, кои следовали на подкрепление атакующих его войск. 3-й батальон Уфимского полка и 18-й егерский полк бросились против них прямо на батарею, 19-ый и 40-ой егерские полки по левую сторону оной и в четверть часа наказана дерзость неприятеля: батарея во власти нашей, вся высота и поле около оной покрыты телами неприятельскими. Бригадный генерал Бонами был один из неприятелей, снискавший пощаду, и неприятель преследован был гораздо далее батареи. Генерал-майор Ермолов удержал оную с малыми силами до прибытия 24 дивизии, которой я велел сменить расстроенную неприятельской атакой 26 дивизию, прежде сего защищавшую батарею, и поручил сей пост генерал-маойру Лихачеву». Но опасность для центральной батареи (люнета Раевского) этим еще не была устранена, потому что одновременно шла громадная кавалерийская атака на 4-й корпус, которым Барклай прикрыл отчасти и батарею Раевского от перекрестного огня, который бил по ней и с правой стороны, где действовала неприятельская артиллерия, направленная против этой батареи, и с левой стороны, откуда защитников батареи громили орудия, утвердившиеся на позициях, занятых французами после отхода русских. Опустошения, произведенные этим перекрестным огнем в составе 4-го корпуса, были очень значительными, но дух солдат и офицеров оставался на прежней, всегдашней высоте. Вот как продолжает Барклай свое донесение Кутузову, только что рассказав о подвиге Ермолова и его солдат: «Во время сего происшествия неприятельская конница, кирасиры и уланы, повели атаку на пехоту 4 корпуса, но сия храбрая пехота встретила оную с удивительною твердостию, подпустила ее на 60 шагов, а потом открыла такой деятельный огонь, что неприятель совершенно был опрокинут и в большом расстройстве искал спасение свое в бегстве». Это бегство сопровождалось огромными потерями для бегущих, потому что преследовать их было велено четырем русским полкам (двум гусарским и двум драгунским). Преследуемые французы бежали почти через все поле сражения, пока не спаслись под прикрытием своих резервов. Но четыре кавалерийских полка (два гусарских - Сумский и Мариупольский и два драгунских - Иркутский и Сибирский) прекратили преследование, только когда неприятельская конница с подкреплением из резервов снова перешла в атаку и напала на тылы 4-й и 11-й пехотной дивизии. Здесь ее встретил убийственный огонь пехоты («бесподобной пехоты», как пишет в своем донесении Кутузову Барклай де Толли). И русские снова прогнали неприятельскую конницу. Ермолов был тяжело ранен и должен был передать начальство над отбитой им батареей совсем больному начальнику 24-й дивизии Лихачеву. Последовал новый штурм батареи французской кавалерией, и снова был отбит. Наполеон решил повторить в самых обширных размерах атаку на люнет, чтобы любой ценой овладеть им. Это ему удалось, несмотря на неисчислимые жертвы, но Барклай утверждает, что французам помогла лишь случайность: Барклай послал за 1-й кирасирской дивизией, «которая однако же по несчастью, не знаю кем, - пишет он, - была отослана на левый фланг и адъютант мой не нашел оную на том месте, где я предполагал ей быть. Он достиг л.-гв. Кавалерийский и Конный полк, которые на рысях поспешили ко мне; но неприятель успел между прочим совершить свое намерение; неприятельская конница врубилась в пехоту 24-й дивизии, которая поставлена была для прикрытия батареи на кургане, а с другой стороны сильные неприятельские колонны штурмовали сей курган и овладели оным». После чего (пишет далее Барклай) еще завязалась «жестокая кавалерийская битва, которая кончилась тем, что неприятельская конница к 5 часам совершенно была опрокинута и отступила вовсе из вида нашего, а войска наши удержали свои места, исключая кургана, который остался в руках неприятеля».

Почти 2 тысячи человек, составляющие, по свидетельству Богданова (в его цитированной мной рукописи), «внутреннее прикрытие» люнета (батареи Раевского), отказались сдаться ворвавшимся французам и были там же переколоты и зарублены в последней отчаянной схватке, откуда, впрочем, ушла живой тоже лишь очень небольшая кучка атаковавших неприятелей. Но вокруг взятого люнета кипел еще бой, и русская артиллерия, особенно многочисленная и превосходно стрелявшая с кургана на Горках, не ослабила, а, напротив, усилила свой огонь тотчас после взятия люнета. Гремели со стороны Семеновского также и батареи Дохтурова.

Горки были к этому времени так укреплены, как никогда за все сражение. Там уже образовалась новая линия войск, начиная от 6-го корпуса и остатков 2-й армии, отступивших после взятия флешей сначала под начальством Коновницына, а потом Дохтурова, из 4-го корпуса и 2-го и 3-го корпусов, приведенных Багговутом после оставления Утицкого кургана. Эта линия войск примыкала к Горецкому большому редуту, снабженному мощными и прекрасно действовавшими батареями. Эта линия была уже началом создания «третьей позиции» русской армии.

Наполеон был неспокоен и раздражен. У подножия кургана, где находилась артиллерия Горок, был лесок, который на глазах наблюдавших издали нескольких русских офицеров «вдруг запестрел толпой всадников… Между людьми сановитыми, на прекрасных лошадях, среди пестрых мундиров, блестевших богатыми эполетами, радужными цветами орденских лент и знаками отличия, отличался один без всякого знака. Он ехал на маленькой арабской лошадке, в серой шинели, в простой треугольной шляпе». Это Наполеон со штабом и свитой подъехал к полю боя. Он намеревался отдать приказ штурмовать и взять курган Горок («горецкие батареи»). «Оставя свиту за лесом», Наполеон подъехал к Горецкому кургану, взяв с собой лишь Бертье, Дюрока, Бессьера и обер-шталмейстера Коленкура (брата только что перед этим убитого на батарее Раевского генерала Коленкура). Подъехал к императору и Мюрат. «Упрямо хотел он захватить курган Горецкий. «Где ж наши выгоды?»-говорил угрюмо Наполеон.- «Я вижу победу, но не вижу выгоды!». Ясно было всем, что необходимо как можно скорее заставить замолчать губительный огонь артиллерии Горок, но и Наполеону и его штабу стало не менее ясно, что сделать это нельзя без новых самых тяжких потерь. Начальник штаба Бертье заговорил: «Войска наши утомлены до изнеможения… Одна надежда на гвардию!-Мы в 600 милях от Франции!.. Мы потеряли до 30-ти генералов. Чтобы атаковать курган (Горок- Е. Т.), надобно жертвовать новыми войсками, ожидать новых потерь. И что ж будет, если захватим батарею? Получим и добычу еще одну горстку русских - и только. Нет, государь… наша цель Москва! Наша награда в Москве!»

Этот диспут пришлось круто прервать: «Не здесь, государь! Ваше место! Смотрите: русские нас заметили, на нас наводят пушки!

Наполеон отъехал, отказавшись штурмовать Горки. Это было приблизительно в пятом часу пополудни. А спустя часа два (после 6 часов и позже) император отказался также от попытки прорыва новой позиции русских войск, устроенной Кутузовым в вечерние часы и закрывавшей перед ним обе дороги в Москву-одну северную, пролегавшую близ тех же Горок, и другую южную, проходившую близ Утицы. Во всяком случае Наполеон принужден был признать, что путем военной победы над русской армией ему войти в Москву не удастся.

Французские историки сплошь, даже те, которые соглашаются признавать ошибки и просчеты Наполеона, очень подчеркивают такие «извиняющие» обстоятельства, как «нездоровье» императора, породившее именно в день Бородина его нерешительность, и т. д. О том, почему хилый, израненный и потерявший глаз в былых сражениях 67-летний старик, которому оставалось жить семь месяцев, должен считаться более здоровым и крепким, чем 43-летний император (чуть ли не во всех бюллетениях и письмах из России в Париж твердивший о своем вожделенном здравии),-это объясняется исключительно тем, что при Бородине Наполеон потерпел поражение, а Кутузов имел успех. Но почему распоряжения Наполеона объясняются его не существовавшей «нерешительностью»? Это по меньшей мере наивно и рассчитано на невежество читателей. Вот после взятия люнета Раевского он стоит перед Горками. Около него начальник его штаба маршал Бертье, король неаполитанский Мюрат, бывший его посол в Петербурге обер-шталмейстер Коленкур, храбрец маршал Бессьер. Что же, они тоже все вместе и порознь каждый внезапно заболели и стали такими же «нерешительными», как и сам Наполеон? А они единодушно, с жаром убеждали его, что штурмовать Горки немыслимо. Нет, Наполеон и его штаб никогда до войны 1812 г. нерешительностью не страдали. Но между ранними утренними часами 7 сентября, когда они громко говорили о новом Аустерлице, и пятым часом пополудни, когда император и его свита отъехали прочь от Горок, или шестым и седьмым часом пополудни, когда перед ними стеной стала новая линия русских войск, «третья позиция», легло уже грозное, кровавое Бородино, страшнейшее из «пятидесяти сражений», которые за всю свою жизнь Наполеон дал и поминал впоследствии. И повторить борьбу за флеши или за батарею Раевского уже представлялось просто невозможным,- и никакая решительность и никакие 20 тысяч гвардейского резерва уже ничего тут коренным образом исправить не могли.


Так окончилась борьба за центральную батарею (люнет Раевского) на Курганной высоте.

Как ответить совершенно беспристрастно на вопрос, что дала Наполеону эта новая, еще превзошедшая бойню за Багратионовы флеши, страшная резня в центре русской армии? Ровно ничего: удовольствие владеть батареей Раевского с четвертого часа пополудни 26 августа (7 сентября) до предрассветных часов 27 августа (8 сентября): «генералу-от-инфантерии Милорадовичу поручил я (писал Кутузов) перед рассветом снова занять курган, против центра лежащей, несколькими батальонами и артиллерией». Милорадович уже никого не нашел на батарее: французы покинули ее еще раньше, чем стала ночью уходить наполеоновская армия. Вдумаемся хотя бы в этот факт: ведь Наполеон не торопился бы так, в виду своей армии, уходить поскорее и подальше, если бы у него была хоть тень надежды на возобновление Кутузовым сражения на другой день (а это предположение владело умами его штаба и им самим вечером 26 августа),-он ни за что не отказался бы от спешного приведения в порядок укрепления, стоившего столько французской крови. Но он явно не желал возобновления битвы, зная, что немедленного нового Бородина его армия может не выдержать. И самые пылкие его бойцы, и «храбрый из храбрых» маршал Ней, как его справедливо назвал император, и лихой кавалерист Мюрат, король неаполитанский, и маршал Даву, герой громадных выигранных им битв при Ауэрштадте, при Экмюле, и не думали его отговаривать от скорейшего ухода с поля битвы. Они-то знали очень хорошо, что битва ими не выиграна, как велено было говорить, а проиграна, и что их солдаты, такие же испытанные в боях храбрецы, как и они сами, так мрачны не потому, что ложатся спать голодными (провиант и рационы водки, как везде у них было в эту кампанию, опоздали), а потому что русские разгромили их лучшие корпуса. Громкоголосый хор стонов и хрипа искалеченных и умирающих товарищей мешал их сну, несмотря на страшную усталость.

Генерал-майор граф Кутайсов, начальник артиллерии русской армии, был убит в борьбе за батарею Раевского, но его предсмертный приказ исполнялся в точности его артиллеристами, любившими и помнившими его геройскую роль еще со времени битвы под Прейсиш-Эйлау 8 февраля 1807 г.: «Подтвердить от меня во всех ротах, чтобы они с позиции не снимались, пока неприятель не сядет верхом на пушки. Сказать командирам и всем гг. офицерам, что, отважно держась на самом близком картечном выстреле, можно достигнуть того, чтобы неприятелю не уступить ни шагу позиции. Артиллерия должна жертвовать собою: пусть возьмут Вас с орудиями, но последний картечный выстрел выпустить в упор, и батарея, которая таким образом будет взята, нанесет неприятелю вред, вполне искупающий потерю орудий».

Завет Кутайсова был исполнен в точности до победоносного для русской артиллерии конечного момента Бородинского сражения.

Дружная взаимопомощь всех трех родов оружия в Бородинском сражении сказывалась на каждом шагу на всех стадиях борьбы за батарею Раевского. Вот типичная в этом смысле картина с натуры последних боев перед батареей Раевского. Французы шли колонной. «Колонна эта была похожа на беспрерывный прилив и отлив моря,-писал Н. Любенков, - она то подавалась назад, то приближалась, в некоторые мгновения движения ее от действия нашей батареи были на одном месте, она колебалась, вдруг приблизилась. Эскадроны уланского полка бросились в атаку, но по малому числу людей не могли выдержать ее; колонна открыла убийственный батальный огонь, кавалерия наша была отбита и возвратилась. Граф Сиверс, бесстрашие которого в этот день было свыше всякого описания, видя, что не остается у нас более зарядов, приказал взять на передки, и прикрыл наше отступление егерями.

Мы сделали последний прощальный залп из целой батареи. Французы совершенно смешались, но опять строились почти пред батареей; тут Рязанский и Брестский полки грянули ура! и бросились на штыки. Здесь нет средств передать всего ожесточения, с которым наши солдаты бросались; это бой свирепых тигров, а не людей, и так как обе стороны решились лечь на месте, изломанные ружья не останавливали, бились прикладами, тесаками; рукопашный бой ужасен, убийство продолжалось с полчаса. Обе колонны ни с места, они возвышались, громоздились на мертвых телах. Малый последний резерв наш, с громовым ypa! бросился к терзающимся колоннам, более никого уже не оставалось - и мрачная убийственная колонна французских гренадер опрокинута, рассеяна и истреблена; мало возвратилось и наших. Единоборство колонн похоже было на бойню, лафеты наши были прострелены, люди и лошади перебиты… мы все были окровавлены, одеяния наши изорваны… лица наши в пыли, закоптелые пороховым дымом, уста засохли… Ночь провели на трупах и раненых…».

Тут приходится коснуться пресловутой легенды, которая в различных выражениях и словесных сочетаниях приписывается французскими историками (а за ними и историками других национальностей) Наполеону. Мы говорим о словах, сказанных Наполеоном в ответ маршалам, просившим у него, чтобы он дозволил дать гвардию: император будто бы ответил, что за столько-то лье (цифра варьируется) от Франции он не может рисковать последним резервом. Тут сомнению подвергается не вопрос, а ответ, точнее: как должно объяснять эти слова Наполеона. Конечно, маршалы просили у императора гвардию или часть гвардии, видя, что они и у флешей и, позднее, у батареи Раевского не могут, неся огромные потери, справиться с русской отчаянной обороной. Наполеон едва ли мог сказать (если бы даже так думал) о гвардии, как о своем «последнем резерве», тем более, что в свое время он уже и решил пустить в дело в этом же Бородинском сражении молодую гвардию, причем этот приказ никакого действия на военные события не оказал. А не дал он всей гвардии по той весьма удобопонятной причине, что Кутузов так умело и всесторонне обдуманно воспользовался преимуществами избранной местности и так удачна была тактика его обороны, что и гвардия уже не могла помочь одержать ту победу, какая была Наполеону нужна. Если бы он и дал всю гвардию, он, правда, мог бы рассчитывать скорее взять Багратионовы флеши и потеснить русские войска несколько раньше, чем это случилось в действительности. А дальше? Ведь, даже уложив на этом деле всю гвардию или хоть часть ее, разве мог Наполеон достигнуть того, что ему было единственно необходимо? То есть, разве мог бы он тотчас же после взятия флешей «с хода» бросить массированную пехоту и конницу от Семеновского на центр русской позиции, овладеть штурмом Курганной высотой и батареей Раевского (уже после ночных и предутренних часов работы превращенной в очень укрепленный «сомкнутый люнет», как ее называл один из ее строителей, военный инженер Богданов). Ничего подобного ни Наполеон, ни Евгений Богарне, ни Латур-Мобур, ни Монбрен сделать уже не могли никак, ни с гвардией, ни без гвардии. Наполеон и маршал Бертье, с ним неотлучно бывший, это хорошо понимали. Но, конечно, авторами «патриотической легенды» и особенно маршалам очень хотелось изображать дело так, что, мол, русские уже совсем погибали, и если бы не растерянность и внезапно напавшая на Наполеона «нерешительность», то блестящая победа была бы одержана. Если Наполеон, произнеся слова, которые ему приписывают, серьезно имел в виду, что вся его надежда на спасение его армии и, следовательно, спасение его мировой империи покоится только на неполных 20 тысячах гвардейских солдат, как на последнем резерве, то этим самым он вполне категорически признал бы себя уже совсем безнадежно побежденным. Если он (это ясно по многим признакам) и чувствовал, что события развертываются вовсе не так, как он о том мечтал, начиная атаку на позиции Багратиона, то уже после кровопролитного и неоднократного отбрасывания лучших французских корпусов прочь от флешей, он никогда не повторял бодрых слов о «солнце Аустерлица», якобы подымающемся на Бородинском поле. Нет, вовсе не в гвардии было дело, и он знал, что. поскольку его основной целью был штурм русских позиций, разгром русской армии и обращение ее в паническое бегство, а целью Кутузова было победоносное отражение наполеоновских сил и сохранение русской армии в таком виде, что за нею оставалась бы возможность большей инициативы, которая за ней и была с того момента, когда русский полководец остановился на бородинских полях,- постольку Кутузов уже победил, а он, непобедимый завоеватель, уже побежден. Что Бородино потребовало таких неслыханных жертв и что русские получили поэтому нужное время для восполнения этих потерь и перехода затем в победоносное контрнаступление,-этого Наполеон тогда еще не знал. Но и того, что было перед глазами у него, когда его лошадь ступала по трупам перед заваленной ими батареей Раевского, к которой он подъезжал, этого было достаточно.

Тут вполне естественно коснуться и другого вопроса, тесно связанного с выдуманной легендой о том, будто русские были совсем разбиты, когда они отошли от Курганной высоты и люнета Раевского. Если бы это было так, то уж просто было бы непонятно, почему не русские прервали битву, а прервал ее именно сам Наполеон. Они отошли очень недалеко и, невзирая на потери и ужас пережитого, сохраняли и полный порядок, и дисциплину, и боеспособность, и по-прежнему были преисполнены гнева, мести и готовы были продолжать. Но Наполеон и все без исключения маршалы сочли за благо отказаться от мысли сейчас же после взятия люнета повести новую большую уничтожительную атаку против отошедших, однако очень скоро приостановивших свое отступление русских. Разве когда-либо в долгой военной карьере Наполеона случалось, чтобы он вдруг, по своему желанию и решению, прервал битву, которую всерьез считал бы выигранной? Ведь кто, как не он, неоднократно ставил на вид своим генералам, что победа, не довершенная преследованием разбитого врага, не есть победа, и что сам он выиграл имевшее неизгладимые последствия сражение под Маренго 14 июня 1800 г. только потому, что в те самые часы, когда Вена была уже иллюминована по случаю прибытия курьера с известием об австрийской «победе», Бонапарт оставался на. поле боя и, дождавшись подкрепления, вконец разгромил австрийцев.

Почти тотчас же после отхода от Курганной батареи и устройства русских сил на новом месте загремела русская артиллерия. Нужно заметить, что смерть Кутайсова, молодого, предприимчивого, храброго военачальника, которому Кутузов доверил распоряжение всей артиллерией, по свидетельству участников боя, не дала развернуться артиллерии во всю мощь. Но во всяком случае эти последние часы Бородинского сражения нисколько не подтверждают свидетельств, безмерно преувеличивающих значение смерти Кутайсова. Трудно представить себе более великолепный образец артиллерийского боя, чем действия русской артиллерии от занятия французами люнета на Курганной высоте (батареи Раевского) вплоть до девяти часов. Французская артиллерия была вынуждена просить подмогу, и начальник императорского штаба князь Невшательский (маршал Бертье) принужден был дать значительную часть орудий из гвардейских резервов. Бертье сделал это очень неохотно. Правда, на этот раз Наполеон никаких слов о «последнем резерве» не говорил, а просто объяснил, зачем ему нужно сохранить резервы: чтобы пустить их в ход для «решительного сражения», которое, как заявил Наполеон, Кутузов даст французам под Москвой. Граф Матье Дюма, генерал-интендант армии, вел этот разговор с императором именно уже вечером. Но так как русская артиллерия, ничуть не щадя снарядов, продолжала нещадно громить французские позиции, то волей-неволей приходилось отстреливаться. Мало того, стрельба с русских батарей становилась все оживленнее. Произошла при этой неутешительной для французов обстановке неприятная беседа между вице-королем Евгением и Бертье (Наполеон был уже далеко). Евгений решительно требовал новых и новых подкреплений из гвардейских артиллерийских запасов, а Бертье долго не давал, но все-таки вынужден был уступить.

Наполеоновские генералы, штабные офицеры, унтер-офицеры - люди, среди которых были побывавшие и в битве под пирамидами, и под Акрой, и под Маренго, и под Аустерлицем, и под Иеной, и в трехдневном побоище под Ваграмом, и в неслыханной по кровопролитию бойне под Прейсиш-Эйлау, и под Фридландом, утверждали, что глаза их не видели никогда ничего более ужасного, чем Бородинское сражение. Больше всего их поражало полнейшее презрение к смерти и неистовое ожесточение русских солдат. Это ожесточение нисколько не уменьшилось после окончания кровопролития. «По свидетельству неприятеля, (писал Михайловский-Данилевский) наши пленные были ужасно раздражены и ожесточены; вместо требуемых от них ответов, они произносили ругательства. Раненые дрожали от гнева, бросали на французов презрительные взгляды, отказывались от перевязки ран». Казаки всю ночь рыскали вокруг Бородина, пока Наполеон (а они отваживались довольно близко реять около его шатра) не снялся и не отошел от долины побоища. Он отступил первый, и никакие извращения и измышления французских шовинистически настроенных историков этого факта ничем затушевать не могут. Еще меньше можно отвергнуть и другой, несравненно более важный факт: полную неудачу основного плана Наполеона, с которым он вступил 26 августа (7 сентября) в бой и во имя которого он положил в этот день половину своей армии.

Наполеон приказал перестать отстреливаться от русской артиллерии и ускорить одновременно отход своих частей с поля битвы не только потому, что признавал и бесцельным, да и просто убыточным и небезопасным продолжать тратить снаряды против явно начинавшей брать верх русской дальнобойной артиллерии, но его под утро стали беспокоить и казацкие налеты на расположение французов. И он окончательно покинул роковое для него поле. Казаки перед рассветом уже реяли так близко к императорскому шатру, что пришлось, по особому приказу, поставить, в конце концов, около него специальную охрану из солдат старой гвардии. Заметим, что всего два раза за всю войну русским казакам удалось поставить под угрозу личную безопасность императора: ночью после Бородинского сражения, перед удалением Наполеона с поля битвы, и второй раз после Малоярославца, когда внезапный казачий налет навел панику на окружение и император чуть-чуть не был взят в плен.

Маршал Бертье (князь Невшательский) был начальником императорского штаба и с самого начала вторжения в Россию не переставал считать этот акт величайшей ошибкой Наполеона. В Витебске, в Смоленске он настаивал на прекращении дальнейшего движения на восток. Он был, как мы знаем, вовсе не одинок: храбрец Мюрат, король неаполитанский, в Смоленске бросился на колени перед императором, умоляя его не идти на Москву. Но Бертье был наилучшим из всех наполеоновских сподвижников «знатоком карты» и лучше других мог оценить (и оценил) удачный для русских, но в высшей степени невыгодный с точки зрения французских интересов выбор Кутузовым местности для боя, так как закончить здесь битву конечным общим лихим налетом и быстрым разгромом русской армии оказывалось в этих условиях абсолютно невозможным. Мало того, зная в точности, что даже и выступление гвардии и резервов победы не даст, Бертье лучше, чем кто-либо, учитывал к концу дня, что с резервами не вполне благополучно, и что уже и в гвардии вовсе нет полных 20 тысяч человек, как в ней считали в начале боя. И Бертье, как и сам Наполеон, опасался (к вечеру бородинского дня), что русская армия вполне готова снова на каком-либо пункте между Можайском и Москвой дать новый бой, где уже придется без всяких лишних разговоров пустить в ход 17-18 тысяч гвардии и другие наличные резервы, кроме гвардии. Поэтому он и отказал вице-королю во всем, если не считать нескольких десятков пушек из резервов гвардейской артиллерии. Старые военные служаки, вроде Бертье или маршала Даву, и до Бородина и после Бородина, наблюдая действия русских войск, не скрывали своего любования порядком, исправностью, дисциплиной кутузовской армии. Даву не скрывал своего восхищения, наблюдая русские войска именно на походе после Бородина. Печальным оком смотрел Бертье и на конец Бородинского сражения и на продолжение рокового наполеоновского предприятия…

Совсем другое настроение царило в лагере русских. Нет ни малейшего разноречия между всеми, кто наблюдал князя Кутузова в вечерние и первые ночные часы после конца битвы: он был полон радостного волнения, он держал себя так, как должен был держать себя человек, только что одержавший победу над опаснейшим противником, как должен был чувствовать себя полководец, спасший армию и спасший этим Россию. Такие настроения не подделываются, да и в его окружении царили совершенно аналогичные. Лишь во второй момент наступило раздумье, заботы о ближайшем дне. Но и тогда сомнений в том, можно ли назвать русской победой то, что произошло в минувший день, не было.

Что же, разве старый полководец ошибался? Или ошибались его генералы? Или уцелевшие солдаты его армии? Нет, их правдивое чутье не обманывало их нисколько. Оно до такой степени их не обманывало, что Кутузов совершенно определенно говорил о возобновлении боя с утра следующего дня. Он поехал в деревню Татариново, где находился Барклай, и отдал ему устный приказ и тут же написал при Барклае и письменное повеление ему немедленно начать выполнять все нужное для возобновления сражения утром. Мало того: Кутузов желал возобновить бой именно на том месте, где он был прерван ночной темнотой и одновременно сказавшимся в обеих армиях утомлением: с подступов к Курганной высоте, т. е., другими словами, с занятой французами батареи Раевского, на которой с наступлением ночи уже не оказалось (после разведки) ни одного француза. Но вот, в 11 часов ночи, к Кутузову явился Дохтуров, который восприняв от Коновницына командование остатками багратионовской армии, так и не сдвинулся до конца боя с Семеновских высот, как ему это и было приказано Кутузовым в момент его назначения. Как только Кутузову сообщили о приезде Дохтурова, он пошел к нему навстречу и громко воскликнул: «Поди ко мне, мой герой, и обними меня. Чем может государь вознаградить тебя?» Кутузов и Дохтуров ушли в другую комнату и остались наедине. Дохтуров подробно доложил о тяжелых потерях не только на левом крыле, но и в центре. И Кутузов тотчас после доклада Дохтурова отменил свое распоряжение о «завтрашнем» сражении и приказал дать знать Барклаю, уже начавшему работы при Горках по сооружению «сомкнутого редута» (или люнета) вроде того, в который обращена была так называемая батарея Раевского. После получения нового повеления Кутузова Барклай уже от себя приказал Милорадовичу прекратить начатые работы по восстановлению разрушенного и занятого французами люнета на Курганной высоте. Мы видим, что уже предприняты были Кутузовым очень серьезные меры к возобновлению боя. Неприятелю, если бы он вернулся, пришлось бы снова вести тяжкий бой у двух укрепленных позиций, но на этот раз не у флешей и на Курганной высоте, а у двух люнетов - у нового, сооруженного ночью Барклаем, согласно первому ночному повелению Кутузова, и у старого, разрушенного днем и теперь, ночью, спешно восстанавливаемого 4-м корпусом Милорадовича. Но второе повеление Кутузова сразу же прервало все эти работы и у Барклая, и у Милорадовича, совершаемые ночью среди неумолкаемых стонов и криков раненых и хрипа умирающих.

6 Ответ от Giperion

  • Giperion
  • Administrator
  • Неактивен

Re: Тарле Евгений Викторович - Бородино

На громадном поле уже в первые ночные часы не оставалось ни одного вооруженного (и не раненого) неприятеля. Наполеон отступил, уведя свою армию прочь от долины кровавого побоища. Он не достиг ни одной из поставленных себе целей: 1) не уничтожил русской армии и 2) из-за ужасающих, неслыханных потерь лишил себя возможности остаться на поле битвы, на новых позициях, для «завоевания» которых он положил в Бородинском сражении больше 58 тысяч человек, и поэтому явственно, на глазах своей испытанной в боях армии, своей никогда не расстававшейся с ним «старой гвардии» признал, что потоки французской крови были пролиты в этот день напрасно и что, очевидно, и для победоносного нападения на Кутузова, если он начнет отступать, сил уже не будет. Гвардейцы молчали, но маршалы и генералы роптали, хоть и за спиной повелителя. «Он забыл свое ремесло!» - говорили они, правда, исключительно в своем замкнутом генеральском кругу. В этом кругу они не досчитывались 49 товарищей. Лучшие генералы, вояки, служившие почти без отпусков при Наполеоне 18 лет, завоеватели Европы, пали мертвыми или умирали от ран, когда их увозили с кровавых долин и пригорков Бородина. «Табуны» лошадей без всадников, поразившие воображение Михайловского-Данилевского, который впервые и употребил это выражение, свидетельствовали о страшных потерях кавалерийских корпусов, так долго, многократно и настойчиво налетавших на люнет («ужасный редут», как его называли французы). Русская конница, оборонявшая этот люнет (батарею Раевского), по свидетельству самих французов, теряла здесь несравненно меньше. Так обстояло дело с кавалерией. Далее: русские орудия, загремевшие после оставления батареи Раевского и после трехчасовой канонады заставившие замолчать и покинуть Курганную высоту, свидетельствовали не только об изобилии снарядов и прекрасной выучке артиллеристов, но и об исправности и могучей силе массированного (огня) русских орудий. Так обстояло дело с артиллерией. А о том, как обстояло дело с пехотой, свидетельствовала многочасовая истребительная борьба в горже люнета и в самом люнете. Во всех воспоминаниях французов, переживших дело 7 сентября, сказывается содрогание ужаса, когда они повествуют об участии пехотных частей, которым приказано было, не считаясь с потерями, взять люнет.

Таковы были последние, заключительные моменты Бородинского сражения: русский солдат наблюдал воочию именно в последние часы сражения, что 1) кавалерия, 2) артиллерия и 3) пехота были на высоте.

И когда русская армия затем узнала (и увидела), что французы ушли ночью и на рассвете первые с кровавого поля, то никакое позднейшее хвастовство французских бюллетеней и французских историков не могло ни в малой степени поколебать ее убеждения, что победа в этот день одержана русскими и никем другим.

И никакая ложь неприятеля, никакие усилия недругов и клеветников и ненавистников Кутузова русских, и иностранных, никакая система извращений и замалчивании со стороны как иноземных историков, так и некоторых представителей старой, буржуазной (и дворянской) школы не могли и не могут умалить великой заслуги русского солдата, русского командного состава и великого русского полководца в день Бородина.


Но главное, что потерял Наполеон в результате Бородинского сражения, это - стратегическую инициативу и возможность ее в эту войну вернуть. Если бы за два своих «успеха» Наполеон заплатил не такую ужасающую цену, какую он заплатил на самом деле, если бы он взял Багратионовы флеши и утвердился на них после первой, а не после седьмой (или, точнее, восьмой) атаки на них, причем флеши все время переходили из рук в руки и только в 11 часов утра были окончательно покинуты Коновницыным, или если бы вице-король Евгений овладел Курганной высотой и люнетом (батареей Раевского) непосредственно или хоть вскоре после того, как ему удалось овладеть деревней Бородино, утром, а не в 4 часа вечера, то он не положил бы тут большую часть своих лучших войск, т. е. 58 тысячи человек убитыми и ранеными, которых он оставил на Бородинском поле (из 136 тысяч, которые утром вступили в бой), - тогда и только тогда он мог бы хоть пытаться бороться за инициативу. В том-то и дело, что Бородино, даже с точки зрения некоторых французов, не лгущих в интересах создания легенды, а желающих дать себе трезвый отчет о положении, сложившемся после боя, оказалось безусловно поражением французской армии в точном смысле слова, но вовсе не «нерешительным сражением», как его так долго именовали; известные сказанные Наполеоном слова, что в Бородинском сражении французы показали себя достойными победы, а русские показали себя достойными называться непобедимыми, весьма ясно показывают, что и он считал Бородино своей неудачей. В самом деле: ведь первая часть этой фразы говорит о том, что французы при Бородине сражались с блестящей храбростью, исполнили свой боевой долг не хуже чем в Италии, в Сирии, Египте, в Австрии, Пруссии, где они одерживали под его водительством громадные по своему историческому значению победы, создавшие его всеевропейское владычество, - и французская армия, по его мнению, была достойна и на этот раз одержать победу. Была достойна, но не одержала! Вторая часть этой фразы не только правдива по существу, но и подводит знаменательный в устах Наполеона итог великому Бородинскому состязанию. Русские под Бородином оказались непобедимыми. Наполеон был не только очень строг, но и крайне скуп в оценке врагов, с которыми встречался за свою долгую боевую жизнь в трех частях света: в Европе, в Африке, в Азии и опять в Европе; он бился против многих наций. Но непобедимыми он назвал только русских и больше никого. В данном случае вражда, политика, государственного деятеля умолкла перед невольным восхищением полководца-стратега.

Переходим от Наполеона к Кутузову.

Прежде всего инициатива сражения принадлежала Кутузову, так же как он взял на свою ответственность и окончательный выбор позиции. И эта избранная позиция оказалась в самом деле, как выходило из донесения Кутузова царю, лучшей из возможных в тот момент для Кутузова, чтобы дать бой. Все распоряжения Кутузова отмечены и перед боем, и во время боя глубокой продуманностью. Он затевает бой у Шевардина и дает этим возможность продолжить и закончить или почти закончить укрепление позиции у Багратионовых флешей на левом фланге и превратить к рассвету 26 августа (7 сентября) батарею Раевского в грозный «сомкнутый люнет». Кутузов прекрасно разгадывает мысль Наполеона, прямо рассчитанную на то, чтобы сбить русского главнокомандующего с толка: Кутузов, не оставляя укрепления центра и правого фланга и после жаркой схватки у деревни Бородино и взятия деревни вице-королем Евгением, даже усиливая оборону, - в то же время постоянно командирует посылать подкрепления на помощь Багратиону на левый фланг, еще до боя обильно снабженный войсками. Мало того: Тучков 1-й был поставлен им около Утицы («в засаде»), чтобы в нужный момент броситься на помощь к южной из трех флешей. Все это заставило Наполеона бороться в течение сражения и особенно до полудня разом на два фронта: на центральном фланге у центральной батареи (Раевского) и на левом фланге, где продолжалось сопротивление атакам сначала у флешей, потом у Семеновской возвышенности. В этих кровопролитных боях сломлена была превосходная французская кавалерия. Читатель встретит в литературе о Бородинском сражении частое упоминание о том, что к концу войны 1812 г. плохо подкованные лошади «большой армии» Наполеона гибли тысячами, так как совсем не справлялись с покрытыми снегом обледенелыми зимними дорогами, где скользили и падали на каждом шагу. Здесь нужно сказать, что уже в начале и середине сентября, при чудесной летней погоде, где и в помине не было ни «мороза», ни «снега», ни «льда», в колоссальных кавалерийских боях у флешей, у Семеновского (главным образом у Семеновского оврага. - Ред.), у Курганной высоты истреблен был цвет французской конницы. От рассвета дня 7 сентября до ночи того же дня, до сражения, кавалерия Наполеона - это одно, а после сражения - это нечто совсем другое. Конечно, бескормица, плохая ковка и вообще все последовавшие бедствия французской армии прикончили кавалерию при отступлении, где приходилось спешивать целые полки и бросать (как в четырехдневном бою под Красным) многоорудийные батареи на произвол судьбы за невозможностью организовать конную тягу; невознаградимые потери в Бородинском сражении французской конницы, оказавшейся в общем к концу сражения несравненно слабее русской, покончили с кавалерией, как с одной из основных сил армии, на которые Наполеон впредь мог рассчитывать. Заметим, что и в разгаре боя Кутузов в решительный момент, когда ему нужно было поддержать и левый фланг и центр, поручил именно русским кавалеристам Уварова и коннице Платова совершить придуманную им диверсию на левом фланге неприятельской армии; ликвидирован был этот крупнейший кавалерийский рейд вовсе не французской кавалерией, а приказом Кутузова, прервавшего по своим общим тактическим соображениям завязавшийся бой. Припомним забываемое всеми французскими и недостаточно оцененное некоторыми русскими авторами очень существенное и очень характерное обстоятельство, что увлекшийся и прочно себя почувствовавший Уваров позволил себе не сразу выполнить приказ о возвращении, и главнокомандующий принужден был повторить свой приказ и настоять на его выполнении.

Выше я уже сказал о поставленном, по личному распоряжению Кутузова, на юге левого крыла русских войск, в кустарниках и лесу корпусе Тучкова 1-го, что не было предусмотрено ранее составленной и уже розданной по армии диспозицией, и если это не принесло всей ожидаемой пользы, то только по вине Беннигсена. Широта кругозора, свойственная великим полководцам, охватывала громадные растянувшиеся линии, и забота Кутузова о том, чтобы насколько возможно более русская армия была в состоянии с успехом выдерживать ожесточенные атаки на левом фланге и в центре, именно и породила посылку Уварова и Платова не к флешам и не в центр русского расположения (т. е. не к Курганной высоте), а на тылы левого наполеоновского фланга, где стояли резервы. Его распоряжение привело к тому, что смятение, причиненное внезапностью и абсолютной неожиданностью кавалерийского нападения на этот далекий «тихий участок» французских линий, встревожило Наполеона, и он на целых два (точнее, на 2) часа приостановил атаку в центре и уменьшил наступление на левом фланге русской армии. А больше ничего в данный момент Кутузову и не требовалось от этой затеянной и вовремя прерванной демонстрации.

Если большая битва приводит к такому результату, что полководец (в данном случае Наполеон) ставит себе известную общую цель, приносит неисчислимые жертвы для ее достижения, даже кладет около половины всех введенных им в битву своих вооруженных сил и не только не достигает этой цели, но принужден, не весьма задерживаясь, уйти с поля боя перед лицом стоящего в строю и готового к бою противника, то можно ли назвать такой результат боя поражением этого полководца? Казалось бы, странно даже много спорить по этому поводу. Но ведь именно в таком положении оказался Наполеон вечером 7 сентября 1812 г.

Но проверим реальность и обоснованность этого утверждения, анализируя результаты великой битвы для русского главнокомандующего.

Основной целью Кутузова было разгромить, возможно более ослабляя, армию Наполеона, в то же время сохраняя как можно полнее боеспособность и маневренные возможности русских войск, их численность и их высокий моральный дух. Разгрома армии Наполеона в Бородинском сражении Кутузов, правда, не достиг, но французы потерпели страшные потери, отступили, уклонились от продолжения боя, принуждены были, уже не рискуя возобновить бой, отдать без попытки к борьбе все занятые ими уже ключевые позиции на поле битвы и искать более или менее безопасной позиции вне сферы действия русской артиллерии. Кутузов сохранил свою тоже понесшую большие потери армию (около 42 тысяч человек против потерь Наполеона 58 тысячи) в состоянии гораздо большей готовности к новому («на завтра») сражению, чем сохранил свою армию Наполеон. (После смерти Е. В. Тарле был опубликован т. IV сборника документов «М. И. Кутузов» (М., 1954-1955), где приведены ведомости потерь по 1-й и 2-й западным армиям и сводная ведомость по главной армии. По этим данным, русская армия потеряла 38,5 тысячи убитыми и ранеными (см. Указ. соч., т. IV, ч. I. стр. 210- 218; ч. II, стр. 713. - Ред.) Русский полководец сохранил за своей армией маневренную способность и сохранил инициативу. Другими словами: Кутузов очень успешно провел с нужными ему результатами ту оборонительную операцию, каковой с самого начала являлось для него и для его армии Бородинское сражение, а Наполеон проиграл совершенно безнадежно и неоспоримо тот наступательный бой, который он предпринял утром с определенной целью разгрома русских и от которого русская армия заставила его отказаться уже к 5 часам вечера, когда он, после взятия люнета, не посмел ни напасть на расположившуюся в нескольких сотнях шагов позади оставленного люнета русскую армию, ни даже пытаться привести к молчанию продолжавшие до полной темноты громить французскую позицию русские орудия. Французская артиллерия отстреливалась все более вяло и, наконец, смолкла и увезла свои пушки.

Так кончилась для Наполеона великая битва, которую он начинал, твердо надеясь превратить ее в новый Аустерлиц, в полный разгром русской армии. Неспроста он и помянул «солнце Аустерлица» еще рано утром, когда мчался на рассвете от Валуева к Шевардину.

Кутузовская артиллерия согнала прочь с Курганной высоты артиллерию Наполеона, кутузовская армия, при всех своих потерях, согнала армию французского императора (и его самого) ночью после битвы с Бородинского поля, даже не вступая в сражение, но только своим грозным близким присутствием, только явной готовностью затеять утром новое сражение, - готовностью, которую французы учли, наблюдая спешную ночную постройку люнета у Горок. Полная несокрушимость «третьей позиции» русской армии, которую стал создавать и укреплять Кутузов уже через час-полтора после оставления люнета (батареи Раевского), обусловливалась не только тем, что быстро, организованно, успешно борясь с утомлением после такого дня, собирались со всех сторон в назначенные места уцелевшие части кавалерии и пехоты, и даже не наличием значительных резервов, но сознанием одержанного успеха. Это сознание в вечерние часы было особенно живо и могуче в русской армии, на глазах которой именно в концу дня отступала сначала артиллерия, а потом и вся армия Наполеона. Пруссак Вольцоген, ловко делавший карьеру при русской армии, был послан Барклаем к Кутузову за распоряжениями. Нужно сказать, что Барклай обнаруживал в течение всего бородинского дня самое непоколебимое личное мужество и, как выше сказано, уже с вечера и ночью 26 августа стал на Горках строить новый люнет в ожидании боя. Но Вольцоген сделал свой собственный вывод и дал совершенно лживую оценку положения уже от своего собственного разума. Он заявил в самом пессимистическом духе о положении вещей. Кутузов хорошо изучил этот тип иностранных выходцев, для которых Россия была лишь местом, где легко получаются чины и ордена. Главнокомандующий с гневом, очень повысив голос, ответил: «Что касается до сражения, то ход его известен мне самому, как нельзя лучше. Неприятель отражен на всех пунктах; завтра погоним его из священной земли русской».

Настроение великого русского полководца и в эти часы обозначившегося стратегического поражения Наполеона вполне гармонировало, как и всегда, с настроением русской армии, которая уже к седьмому часу вечера стала стеной от Горок на севере, где она прикрывала дорогу на Москву, до леса к востоку от Утицы, где она прикрывала Старую Смоленскую дорогу в Москву. Такова была эта третья и последняя русская позиция Бородинского сражения. Эта была не прямая, но ломанная в середине линия, начинавшаяся на севере 6-м корпусом, продолжавшаяся 4-м, затем 2-м и кончавшаяся на юге 3-м корпусом. Между 4-м и 2-м корпусами поместились разрозненные части, подошедшие от Семеновского. Эту длинную линию неприятель уже не пытался даже атаковать, а не то чтобы прорвать.


В Бородинском сражении русские потери были значительно меньше французских. У Наполеона погибла такая масса кавалерии, что с той поры она до конца войны никакой наступательной роли не играла и играть уже не могла (задолго до того момента в отступлении от Москвы, когда она вообще перестала существовать). Его пехота также пострадала жестоко, и из 58 тысячи убитых и раненых наполеоновской армии, павших при Бородине, больше всего погибло пехоты. А русская «бесподобная пехота» (как ее назвал Кутузов) всюду, где дело доходило до штыкового боя, одерживала верх. Наконец, как сказано, русская артиллерия пустила в ход в сражении меньше половины тех орудий, какими располагала (несколько более 300 из 654) (По данным последних исследований, в сражении участвовала вся артиллерия. - Ред.). И проигрыш Наполеоном Бородинского сражения нагляднее всего обозначился тем, что артиллерия первая из всех частей наполеоновской армии начала свое отступление с поля боя под долгим истребительным огнем русской артиллерии, начавшимся вскоре после занятия французами люнета (батареи Раевского) и окончившимся уходом французов с поля боя.

Все это так бросалось в глаза современникам, что помимо сознательно враждебных Кутузову донесений о сражении, Александр, двор, Петербург, высшее общество, значительная часть дворянства обнаружили те чувства, которые позволил себе выразить ненавидевший Кутузова царь не сейчас после Бородина, а тогда, когда после потери Москвы счел для себя возможным уже не лицемерить: «С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем 1-го сентября получил я через Ярославль от московского главнокомандующего (Ростопчина - Е. Т.) печальное извещение, что вы решились с армией оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело сие известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал-адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причин (причинах. - Е. Т.) к столь несчастной решимости». А графу П. А. Толстому царь писал об этой «непонятной решимости», что он не знает, «стыд ли России он принесет, или имеет предметом уловить врага в сети». Так укорял Кутузова царь, сделавший все от него зависящее, чтобы уменьшить русскую армию, шедшую в бой…

После потери Москвы стал еще чаще повторяться многими недоуменный вопрос, почему же Кутузов, имея силы начать на другой день после 26 августа (7 сентября) новую битву, не начал ее, а предпочел в отмену первого своего распоряжения приказать отступать.

Ответ на этот вопрос дали события, не только тесно связанные с Бородинским сражением, но и логически из него вытекающие: Тарутино, Малоярославец, четырехдневный разгром врага под Красным, Березина, бегство Наполеона из Сморгони и гибель армии.

Бородино, нанесшее непоправимые удары в численной силе и материальным ресурсам наполеоновской армии, оказалось в ходе событий необходимой предпосылкой именно к славному навеки, спасительному контрнаступлению Кутузова. И здесь ко всему уже раньше сказанному о тех преимуществах, которые оказались на стороне русской армии после битвы и которые оказали такую помощь ей и дальше, во время победоносного контрнаступления, должно отметить еще одно (обстоятельство), забывать которое значит не весьма много смыслить ни в замечательных русских достижениях в бородинский день, ни в окончательном, триумфальном успехе кутузовского наступления.

Сравним моральные результаты Бородинского сражения для солдат и офицеров армии Наполеона.

Мы уже говорили, что армия Наполеона по своим настроениям не походила и не могла походить на былые армии французской революции, когда те боролись за самое существование революционной родины. Но теперь обратим внимание на другое. Ведь наполеоновское войско состояло далеко не только из французов, а в очень значительной части именно из «двунадесяти язык», т. е. из людей самых разнообразных племен и народов, которых он силком пригнал к Неману.

Достаточно вспомнить, кого пригнал Наполеон в Россию, чтобы, даже если не знать в самом деле совершившихся фактов, можно было предвидеть, как поведут себя пригнанные в Россию иноплеменники в его армии при первой же крупной неудаче. А ведь Бородино вовсе не было первой неудачей наступательного похода Наполеона. Раевский, Неверовский, Багратион заставили французского императора уже после неудачи его авангарда под Валутиной горой пригласить генерала Тучкова 3-го довести до сведения Александра I о том, что он готов заключить мир. И это было еще среди «успехов». Уже к Бородину армия подошла полуголодной, и отступившие с Бородинского поля французские офицеры запомнили эту первую ночь, как «ночь голода», хотя, казалось бы, у них только что пережитые часы битвы должны были ослабить или даже изгнать все другие воспоминания.

Дисциплина в разноплеменной армии расшатана была еще до Бородина, конечно, не в гвардии и не в кавалерийских корпусах Мюрата, не в образцовых пехотных полках Даву, Нея, вицекороля. Так это случилось далее - уже в Москве и во время отступления, но среди немцев (кроме саксонцев), среди пруссаков, среди голландцев, среди итальянцев распущенность, отсутствие повиновения, слабость и нарушавшие всякую дисциплину задержки в исполнении боевых приказов - все это проявлялось ежедневно и ежечасно. И чем больше начальство принуждено было молчаливым попустительством поощрять по существу грабеж, как единственное средство самоснабжения, так как обозы сначала запаздывали, а после Смоленска почти и не посылались догонять быстро наступавшие полки, постольку о настоящей, прежней дисциплине уже и речи не было, поскольку речь идет об иноплеменных представителях покоренных или вассальных народов. Дисциплина почти исчезла во французской армии не в Москве, а задолго до Москвы. А уже в ноябре после битв под Красным французская армия (если не считать гвардии) напоминала сбившуюся в кучу беспорядочную толпу.

Моральное состояние борющихся за спасение родины кутузовских войск и во время Бородинского сражения и после него представляло собой нечто совсем иное. Гнев на наглых грабителей, превращавших грабежами и поджогами все обитаемые дома по дороге от Витебска, а особенно от Смоленска в сплошное пожарище, ежечасное лицезрение всех неистовств - все это с каждым километром пути, проходимого отступающим русским войском, все более и более оскорбляло и раздражало зрелищем опустошаемой таким разбойничьим способом страны, и вместе с тем все более наглядно показывало, что единственным спасением родины является бой не на жизнь, а на смерть. Под Прейсиш-Эйлау 8 февраля 1807 г. русские сражались очень храбро, но того чувства, как в бородинский день, у них не было. Великая моральная победа над неприятелем и в день Бородина и в месяцы с начала подготовки к контрнаступлению, а потом при самом контрнаступлении была одержана русской армией, защищавшей Родину, над немцами, итальянцами, над солдатами десятка других национальностей, которым приходилось проливать свою кровь за Наполеона, который отнял у них их родину. Не забудем, что Наполеон пригнал завоевывать Россию даже испанцев, страну которых Он еще вовсе и не завоевал и братья которых в эти самые дни Бородина, Тарутина, Малоярославца вели в Испании свирепейшую народную войну против него.