"Набитая любовью дура! Стыдно!
                    Умом куриным, бабьим, не догнать,
                    Могла ль такую прелесть смерть отнять,
                    Пока хоть что-то живо? Очевидно,
                       С ним красота бы умерла сама,
                       А без нее бел свет сойдет с ума!

                    Тьфу на любовь, тьфу на меня, трусиху!"
                    Так схваченный разбойником купец,
                    Все не смекнет, откуда взяться лиху,
                    Но в каждом звуке слышит свой конец.
                       Вдруг речь прервал охотничий рожок,
                       И превратилась девица в прыжок!

                    Как сокол на свисток, маша кудрями,
                    Как и всегда, не приминая трав,
                    Мчит, легкая, но вдруг, перед ногами,
                    Он оказался - ноги раскидав.
                       Лежит недвижно, сбитый кабаном.
                       Взор сразу гаснет, блекнут звезды в нем.

                    Улитка прячет рожки, только тронь,
                    Болезненно уйдя в свою известку,
                    Уютной слизью, точно струйкой воску,
                    Туша горячий ужаса огонь;
                       Так пред кровавым телом женский взгляд
                       В глазнице рожки спрятал, что торчат.

                    И, скрывшись в череп, факельщик дрожит,
                    О виденном твердя больным мозгам,
                    Мозг тушит факел зренья и брюзжит:
                    "Куда с огнем? Ты подпалишь мой храм!"
                       Гудит царь-сердца погребальный звон,
                       Горит алтарь и перевернут трон...

                    И все дрожат у города внутри.
                    Так газ, в земле сидящий, вдруг трясет
                    Тюрьмы своей ворота. Треск и хрип,
                    Ломает кладку, что возвел расчет.
                       Весь организм так страшно содрогнулся,
                       Что беглый взгляд нутра зрачков коснулся

                    И, против воли, вылился на свет
                    Сверх широченной и глубокой раны.
                    В боку лилейном - бивня страшный след,
                    Как слезы - сок из прорези багряный,
                       Траву, цветы кругом кровь заливает,
                       Трава как будто кровью истекает,

                    И уронив головку на плечо,
                    Богиня на поляне скорби встала,
                    Но все еще не верит, все еще
                    Не верит в то, что смертного не стало.
                       Перехватило горло и движенье,
                       Глаза сошли с ума от пап ряженья.

                    И так упорно в трещину глядит,
                    Что видит три дрожащими зрачками,
                    И ненавидит взор свой, и дрожит:
                    "Что ужас ран утроили, вы пьяны?" -
                       Она шипит им. Стало тела два.
                       А меньше не вмещает голова.

                    "Что ж нынче мне не высказать тоски?
                    К тому же у меня двоится труп,
                    Слез больше нет, и легкие сухи,
                    Горят. Сплошной огонь свинцовых труб,
                       Я жаждала его, и не придется...
                       Свинец, наверно, из зрачков польется.

                    Мир, я скажу тебе, что ты утратил!
                    Ты радость глаз утратил, мир проклятый,
                    И музыки тебе не услыхать!
                    Мир стал теперь хромой, кривой, горбатый,
                       Свежи твои цветы, да и пестры,
                       Но кто ты без умершей красоты?

                    Начнись, простоволосых женщин эра,
                    Бесчарных, не целованных лучом
                    И воздухом, чья красота - химера,
                    Вас луч сожжет, вам станет ветр - бичом!
                       А как они к Адонису летели!
                       Щепотку чар уворовать хотели!

                    И шляпу надвигал на брови он,
                    Чтоб солнце под поля не проникало,
                    Срывая шляпу, ветер мчался вон,
                    Под плач Адониса, лохматил кудри шало,
                       И упиваясь видом слез младых,
                       Ругались боги, кто осушит их!

                    Как пожирал его очами лев! -
                    Но спрятавшись, чтоб не пугать ребенка, -
                    А тот вдруг запоет, как флейта, звонко -
                    И тигр сомлел, осклабя страшный зев.
                       Заговорит - и волк, томясь от глада,
                       Не нападает на баранье стадо.

                    Когда его тень падала в ручей,
                    То рыбки в ней сияли чистым златом,
                    А птицы пели на свету очей,
                    Слетались и кормили виноградом,
                       Слив, вишен сыпали, всего подряд,
                       Чтоб только мальчик подарил им взгляд.

                    А злобный вепрь с ужасными клыками,
                    Глядевший лишь сквозь землю на гробы,
                    И он не избежал своей судьбы:
                    Но, ослепленный красоты лучами,
                       Уверена, что взялся целовать,
                       А получилось только жизнь отнять...

                    Я в правде этих слов убеждена.
                    Адонис подбежал ударить пикой,
                    И вспыхнуло тут сердце кабана,
                    Не гневом, но любовью превеликой.
                       Он целоваться к мальчику полез,
                       А получился на боку надрез...

                    Я думаю, будь у меня клыки,
                    Я б первая его тогда убила,
                    Доне просто оказалось не с руки,
                    Он умер... Он ушел. Недолюбила..."
                       И, падая на жижу с мертвецом,
                       В крови чуть теплой мажется лицом.

                    На губы взглянет, но уж бледен рот,
                    За руку схватит - кожа ледяная,
                    И на ухо скабрезность вдруг шепнет,
                    Как будто он лежит все понимая,
                       Но, наконец-то, веки подняла -
                       Из мертвых светочей сочилась мгла.

                    Венера часто отражалась в них,
                    Но вот сегодня зеркала пусты,
                    Куда исчезла яркость их, живых?
                    Туда же, в след мгновенной красоты...
                       Она шепнула: "Есть один вопрос,
                       Ты мертв, а день как день... Что ж с ним стряслось?

                    Итак, ты мертв... Пророчество мое:
                    Теперь любовь изведает печаль!
                    Повсюду ревность влезет в ткань ее.
                    О! Горя вкус у сладостных начал,
                       И никогда не поровну, но так,
                       Чтоб тонкий луч окутал страшный мрак!

                    Страсть скоротечной будет, будет лживой,
                    Ее задушит жизни суховей;
                    Скрываясь под начинкою красивой,
                    Измены яд погубит тьму людей
                       Износит тело, мозг любовник всяк,
                       И станет лишь болтающий дурак...

                    Пусть жадничает, пусть бросает деньги,
                    Пусть меру потеряет в ней старик,
                    Бандиты будут от любви - что дети,
                    Чтоб гол богач, чтоб нищий был велик,
                       Рождает идиотов и буянов,
                       Ребят состарит, оребячит стариканов!

                    Пусть сеет страх, где страхи не при чем,
                    Пусть на ужасное ведет без дрожи,
                    Пусть будет благородным палачом,
                    Обманывая там, где "Святый Боже!"
                       Коварство носит в маске прямоты,
                       Герой от труса бросится в кусты.

                    Пусть станет основанием войны,
                    Отца и сына пусть поднимет в бой,
                    Соломинкой, рождающей огонь,
                    Неся знак непрощаемой вины!
                       Раз сокрушила смерть всю страсть мою,
                       Любить другим я права не даю!"

                    И тут валявшееся рядом тело
                    Внезапно превратилось в легкий пар -
                    Кровь собралась и в стебель загустела.
                    И вот цветок - похожий на тюльпан...
                       Так был он бел, и вместе с тем багров,
                       Напоминая плоть, и вместе кровь.

                    К цветку сейчас же прижимая нос,
                    Искать знакомый запах рта взялася...
                    И запах в сердце, как цветок, пророс...
                    Хоть паром плоть по ветру унеслася.
                       Сорвав, к груди бессильно прижимает,
                       Из стебля сок слезою выступает.

                    "Бедняжечка! - шепнуло божество. -
                    Отец твой, цветик, так же плакал сладко,
                    Все слезы исторгало у него,
                    Все, что не он - ему бывало гадко.
                       Рос для себя, а ты увянь на мне,
                       А не в крови отцовской, так вернее.

                    Здесь, на груди, была его постель,
                    Наследовал ты право спать на ней,
                    В ложбинке этой будь с тобою Лель
                    И сердца стук вдоль вереницы дней;
                       Чтоб я цветка не целовала - в сутки
                       Без этого не минет и минутки".

                    Мир ей постыл. Пора из мира ей!
                    Двух вяхирей зовет с пустых небес,
                    И в колесницу диких голубей
                    Впрягает. Миг - и экипаж исчез...
                       Свой путь держа на островок Пафос.
                       И все... Вернуться ей не довелось.